юбопытства.
Она могла развивать скорость до шести миль в час по ровной хорошей дороге. Если же на пути встречались холмы, тележка не останавливалась, а просто замедляла ход так, чтобы задача преодоления препятствия решалась без привлечения дополнительной мощности. Стальная тележка давала Маккинону ощущение независимости, подобное тому, что испытывал Робинзон Крузо. Ему и в голову не приходило, что «черепашка» — результат объединенных усилий и мозговой деятельности сотен тысяч людей — живых и давно умерших. За годы своей безмятежной жизни он привык пользоваться услугами куда более сложной техники, а поэтому, естественно, рассматривал повозку как деталь самого примитивного устройства — что-то вроде топора дровосека или охотничьего ножа. Хотя в прошлом таланты Маккинона были отданы литературной критике, а вовсе не изобретательству машин, он тем не менее считал, что с помощью собственного интеллекта и нескольких справочников легко сумеет соорудить дубликат «черепашки» в любой момент, когда это потребуется.
Он знал, что для этого нужна железная руда, но особым препятствием это не считал, ибо его знания в области рудной разведки, добычи руды и выплавки металла были столь же обрывочны, как и знание характера ослов. Его багаж занял каждый кубический дюйм сравнительно скромного объема грузового отсека. Он сверил каждый предмет со списком и самодовольно пробежал последний еще раз с начала и до конца. Любой искатель приключений или исследователь из прошлых веков был бы счастлив иметь такое снаряжение, подумал он. Он представил себе Джека Лондона, которому показывает, например, эту сногсшибательную палатку. «Смотри, Джек, — сказал бы он ему, — видишь, она годится для всякой погоды, имеет отлично изолированные стены и потолок, она не ржавеет. Она так легка, что может быть расставлена одним человеком за пять минут, но одновременно так прочна, что в ней можно спокойно дрыхнуть, пока самый большой в мире гризли сопит, разнюхивая что-то под твоей дверью».
И Лондон почесал бы голову и сказал: «Дейв, ты — молоток! Если бы у меня была такая, это было бы шикарно!»
Он снова пробежал список. Концентратов, обезвоженных продуктов и витаминов ему хватит месяцев на шесть. За это время он построит парники для гидропоники и семена дадут всходы. Запасы лекарств… хоть он и надеялся, что болеть не будет — но лучше быть предусмотрительным. Легкая спортивная винтовка — игрушечка! — самая последняя модель. Его лицо омрачилось: Военный департамент отказался продать ему облегченный бластер. Когда он заявил, что бластер — часть принадлежащей ему общественной собственности, ему без всякой охоты выдали чертежи и расчеты, сказав, чтоб он собрал бластер сам. Ладно, он еще изготовит себе такую штучку, как только найдется свободная минута.
Все остальное тоже в порядке. Маккинон сел на водительское место, взялся за рукояти, приводящие машину в движение, и направил ее к караулке. Теперь он ждал, чтобы ему открыли Ворота и впустили внутрь. Вблизи караулки ошивались солдаты. По серебряной полоске, нашитой на простой серый килт — часть полевой формы, — он распознал легата и обратился к нему:
— Я готов к отправке. Будьте добры открыть Ворота.
— О’кей! — ответил ему офицер и повернулся к солдату, серый килт которого означал простого рядового. — Дженкинс, передай на подстанцию, пусть расширяют. Скажи им — отверстие номер три, — добавил он, прикинув на глазок габариты «черепашки».
Он обратился снова к Маккинону.
— Моя обязанность напомнить вам, что вы можете вернуться к цивилизации даже сейчас, если согласитесь госпитализироваться по поводу вашего невроза.
— У меня нет невроза.
— Ладно. Но если передумаете в дальнейшем, то возвращайтесь к этому Входу. Там у них есть сигнал, который даст часовому знать, что вы хотите, чтобы Ворота открылись.
— Я об этом и знать ничего не желаю.
Легат пожал плечами.
— Возможно. Но нам тут нередко приходится отправлять беглецов в карантин. Была бы моя воля, и вход и выход были бы куда труднее, — его прервал сигнал тревоги.
Солдаты, стоявшие рядом, четко развернулись и на бегу доставали свои бластеры. Страшный зев стационарного бластера возник на крыше караульного помещения и нацелился на Барьер. Легат ответил на вопрос, написанный на лице Маккинона:
— Подстанция готова отворить Ворота, — он повел рукой в направлении здания, потом встал лицом к Маккинону. — Езжайте прямо на центр отверстия. Ограничение Стасиса требует гигантского расхода энергии. Если заденете за край, придется собирать вас по кусочкам.
Яркая светящаяся точка возникла у подножья Барьера как раз напротив того места, где они стояли. Она превратилась в полуокружность на угольно-черном фоне того, что было ничем. Теперь отверстие было достаточно большим, чтобы Маккинон мог увидеть то, что лежало за образовавшейся аркой. Он с любопытством заглянул туда.
Отверстие было шириной футов двадцать. Теперь оно уже больше не росло. Оно открывало вид на голые скалистые холмы. Маккинон взглянул и в бешенстве перевел глаза на Легата.
— Меня обманули! — крикнул он. — На этой земле человек жить не может!
— Не кипятитесь, — ответил тот. — Хорошая земля за холмами. Кроме того, входить не обязательно. Но если идете — идите.
Маккинон вспыхнул и нажал на обе рукоятки. Траки пришли в движение, и повозка медленно поползла вперед — прямо к Воротам в Ковентри.
Когда он проехал еще несколько футов за Ворота, он обернулся. Барьер высился над ним, и ничто не указывало на то место, где раньше были Ворота. Возле того места, где он въехал в Ковентри, стоял небольшой сарайчик из листового железа. Он решил, что там и находится сигнал, о котором упоминал легат, но это Маккинона не интересовало, и он вернулся к изучению вида, лежавшего перед ним.
Прямо перед ним, извиваясь между холмами, виднелось что-то вроде дороги. Она была без покрытия, давно не ремонтировалась, но поскольку уклон шел от него, «черепашка» могла выдерживать нормальную скорость. Он двинулся по этой дороге, но не потому, что она ему нравилась, а потому, что это был единственный путь, который вел из местности, абсолютно не подходившей для его целей.
Никакого движения на дороге не наблюдалось. Это вполне устраивало Маккинона. У него не было ни малейшего желания общаться с людьми, пока он не найдет годную для поселения землю и не застолбит ее за собой. Однако холмы были явно обитаемы — несколько раз ему казалось, что какие-то небольшие темные зверюшки мелькают среди скал, а временами чьи-то блестящие встревоженные глаза бросали на него опасливые взгляды.
Сначала ему и в голову не пришло, что эти маленькие робкие создания, прятавшиеся в свои убежища при его приближении, могли бы пополнить его пищевые запасы — они просто забавляли его, их присутствие даже согревало ему душу. Но когда он подумал, что они и впрямь могут быть использованы в пищу, эта мысль сначала вызвала в нем отвращение — обычай убивать ради развлечения исчез задолго до рождения Маккинона, а появление производства синтетических белков во второй половине прошлого столетия привело к экономическому краху индустрию разведения крупного рогатого скота для забоя — сам он вряд ли когда-нибудь в жизни пробовал настоящее мясо.
Но раз такая мысль все же пришла, надо было действовать. Он ведь так и так собирался жить на подножном корму. Хотя запасов еды ему должно было хватить на продолжительное время, было мудро сохранить ее и воспользоваться тем, что предлагала сама природа. Он подавил свои эстетские предрассудки, твердо решив подстрелить одну из зверюшек при первом удобном случае.
Задумано — сделано. Он достал винтовку, зарядил и положил на сиденье. Как и положено по закону падающего бутерброда, дичь на ближайшие полчаса исчезла из поля зрения. Наконец, когда он огибал очередной скалистый выступ, он увидел свою добычу. Она выглядывала из-за небольшого валуна, ее хитрые глазки недоверчиво поблескивали, не обнаруживая, впрочем, особого страха. Он остановил «черепашку», тщательно прицелился, положив для уверенности ствол на кокпит. Будущая жертва тут же нахально выскочила на открытое место.
Маккинон нажал на гашетку, невольно напрягая все мышцы и скашивая глаза в сторону. Пуля, естественно, ушла вверх и вправо.
Но в данную минуту он был слишком занят, чтобы разбираться в причинах происшедшего. Ему почудилось, что мир вокруг него взорвался. Правое плечо онемело, губы были разбиты так, будто кто-то лягнул его в рот, в ушах противно звенело. Он страшно удивился, увидев, что ружье в его руках цело и ничуть не пострадало.
Маккинон положил винтовку, выкарабкался из машины и побежал к тому месту, где только что было животное. Теперь признаков такового не наблюдалось. Он поискал вокруг, но ничего не нашел. Удивляясь, вернулся к машине, решив, что винтовка испорчена и что ее надо будет получше проверить, перед тем как снова пускать в дело. Между тем его жертва с любопытством наблюдала за всеми странными манипуляциями Маккинона. Животное было ошеломлено происшедшим, поскольку к выстрелам привыкло не больше Маккинона.
Прежде чем снова завести «черепашку», ему пришлось заняться своей губой, которая распухла и болела. Из глубокой царапины на губе сочилась кровь. Это обстоятельство еще больше усилило его подозрение, что ружье испорчено. В романтической литературе XIX–XX веков, которую Маккинон обожал, отсутствовали предупреждения, что стреляя из винтовки, достаточно тяжелой, чтобы убить человека на значительном расстоянии, следует держать правую руку так, чтобы отдача не швыряла бы правый большой палец вместе с ногтем вам прямо в рот.
Он воспользовался антисептиком и пластырем и отправился дальше в несколько подавленном настроении. Ущелье, по которому он въехал в холмы, расширялось, сами холмы покрылись зеленью. Он сделал еще один крутой разворот и увидел перед собой обширную плоскую равнину. Она простиралась до самого горизонта, затянутого тонкой дымкой.
Большая часть равнины была обработана, и ему даже показалось, что кое-где виднеются человеческие жилища. Маккинон направился в их сторону со смешанным чувством. Встреча с людьми означала некоторое облегчение его жизни, но становилось ясно, что застолбить участок земли тут будет труднее, чем он думал. И все же… Ковентри велика!