Происходящее очень взволновало Бальдура. Пес чуть ли не выворачивал шею, пытаясь уследить за тем, как крутится Уолдо.
А тот все откладывал звонок Граймсу. Загорелось соорудить местное управление раскруткой приемной, чтобы заиметь подходящее место и поучиться стоять. А потом пришлось и учиться ходить; глядя со стороны, дело легкое, но Уолдо-то в жизни не ходил. Может, в ходьбе есть какой-нибудь фокус?
А потом пришло в голову научить ходить Бальдура. Попробовал пристроить пса на обруч для часов, но пес отказался. Увернулся и постарался уплыть подальше. Не отвертишься: потащишься за хозяином в приемную, а уж там-то, черт дери, все равно пойдешь. Давно за этим надо было приглядеть. Такая здоровая скотина и, понимаешь, ходить не умеет!
Представил раму на ножках с колесами, в которую можно было бы втиснуть пса, чтобы заставить стоять как положено. Рама вышла точь-в-точь как мудрое устройство для обучения младенцев искусству ходьбы, но Уолдо о том не догадывался. Он ни разу в жизни не видел такой штуки.
— Дядя Гэс…
— А, Уолдо, привет! Как жизнь?
— Прекрасно. Слушайте, дядя Гэс, вы могли бы прибыть во «Фригольд»? Прямо сейчас.
Граймс покачал головой.
— Увы. Мой дилижанс в ремонте.
— Да все равно он еле тащится. Возьмите такси, или пусть кто-нибудь вас подвезет.
— Чтобы ты его обхамил на пороге? Нетушки.
— Я буду мирен, как ягненочек.
— Постой. Как раз вчера Джимми Стивенс обмолвился, что хочет тебя видеть.
— Вот и вытащите его, — улыбнулся Уолдо. — Увижусь с ним с удовольствием.
— Попробую.
— Перезвоните мне. И давайте побыстрее.
Уолдо встретил гостей в приемной, которую оставил без раскрутки. И едва они вошли, приступил к своему спектаклю.
— Наконец-то! Рад вас видеть. Доктор Стивенс, вы не могли бы подвезти меня на Землю? Прямо сейчас. Стряслось одно дело.
— Ну-у, пожалуй, можно.
— Поехали.
— Уолдо, да погоди ты. Джимми ведь не приспособлен управляться с тобой так, как надо.
— Придется рискнуть, дядя Гэс. Большая срочность.
— Но-о…
— Никаких «но». Едем сию минуту.
Затолкали в «помело» Бальдура, привязали. Граймс присмотрел, чтобы сиденье Уолдо было откинуто и в первом приближении походило на компенсатор торможения. Уолдо уселся и закрыл глаза, чтобы отпугнуть желающих задавать вопросы. Но украдкой глянул на молчаливого Граймса; вид у того был мрачный.
Стивенс гнал чуть ли не как на рекорд, но посадил машину как можно более плавно на паркинге над домом Граймса. Старик коснулся руки Уолдо.
— Как себя чувствуешь? Сейчас кого-нибудь кликну, и мы тебя перетащим в дом. А уж там уложим в постельку.
— Нельзя, дядя Гэс. Дело не ждет. Руку не дадите?
— То есть?
Но Уолдо потянулся за тем, о чем просил, и сам встал на ноги.
— Кажется, со мной все будет в порядке, — он отпустил руку доктора и шагнул к двери. — Вы не отвяжете Бальдура?
— Уолдо!
Уолдо обернулся со счастливой улыбкой.
— Да, дядя Гэс, это правда. Я больше не слабак. Могу ходить, как видите.
Граймс схватился за спинку одного из сидений и потрясенно сказал:
— Уолдо, я старый человек. Тебе не следовало проделывать со мной такие штуки.
И смахнул с глаз слезу.
— Да уж, — согласился Стивенс. — Препоганая вышла шуточка.
Уолдо, недоумевая, глянул на одного, потом на другого.
— Мне очень жаль, — просяще сказал он. — Просто очень хотелось сделать вам сюрприз.
— Все в порядке. Пошли вниз и выпьем по рюмашке. Там ты нам все расскажешь.
— Отлично. Бальдур, вперед!
Пес встал и зашагал следом за хозяином. Походка у него была какая-то занятная; тренажер, который соорудил Уолдо, обучил пса не собачьей трусце на четыре такта, а иноходи.
На много дней застрял Уолдо у Граймса, набираясь сил, овладевая новыми рефлексами, укрепляя вялые мышцы. Рецидивов не было; myasthenia исчезла. Надо было привести себя в форму — это все, что требовалось.
Граймс тут же простил ему ненужную выходку и театральное явление в добром здравии, однако настаивал, чтобы Уолдо не спешил и полностью поменял свои привычки, прежде чем самостоятельно пускаться на поиски приключений. То была мудрая предосторожность. Даже самые простые вещи могли подставить ножку. Уолдо мог ходить по ровному месту, но спуску по лестнице пришлось учиться. С подъемом обошлось попроще.
В один прекрасный день явился Стивенс, забрался в дом и застал Уолдо сидящим в гостиной за просмотром какого-то зрелища по стерео.
— Привет, мистер Джонс.
— А, привет, доктор Стивенс.
Уолдо поспешно встал, нашарил обувь, застегнул молнии.
— Дядя Гэс говорит, ее надо носить и не снимать, — объяснил он. — Мол, все носят. А вы застали меня врасплох.
— Грех невелик. Дома носить обувь не обязательно. Где док?
— Ушел на весь день. Правда не обязательно? А мои нянечки постоянно ходят обутыми.
— Да все так ходят. Но никто не заставляет, и такого закона нет.
— Раз все, значит, и я. Но не скажу, чтобы обувь мне нравилась. Дохлая она какая-то, вроде пары отключенных уолдиков. Но научиться очень хочется.
— Чему? Как обувь носить?
— Нет. Вести себя как все люди. Это и впрямь очень трудно, — заявил Уолдо на полном серьезе.
А Стивенса как осенило, он ощутил волну сочувствия к этому человеку без прошлого и без друзей. Все тут ему в диковину, все незнакомо. Возник порыв признаться в том, что вечно было на уме, когда речь заходила об Уолдо.
— Вы и впрямь теперь сильный человек?
На лице Уолдо явилась счастливая улыбка.
— И с каждым днем делаюсь все сильнее. Нынче утром показал на силомере двести фунтов. И гляньте только, сколько лишнего веса сбросил.
— А и верно, вид у вас прекрасный. Забавно, знаете, ведь я с нашей самой первой встречи чуть ли не молился, чтобы вы стали сильным, как обычный человек.
— Правда? А почему?
— Как сказать… Наверное, согласитесь, что разговаривали вы со мной ехиднейшим образом, причем не раз. Изводили меня постоянно. Вот я и думал: был бы он не такой слабак, я бы ему как следует морду набил.
Уолдо тем временем расхаживал по комнате, привыкая к обуви. Заслыша эти слова, он остановился и с великим изумлением уставился на Стивенса.
— То есть вы хотели побиться со мной на кулаках?
— Точно. Так, как вы со мной тогда, разговаривать с людьми нельзя, если не готов постоять за себя кулаками. Не будь вы тогда калекой, я бы разок разделал вас под орех. Да не разок, а больше.
Уолдо, казалось, с трудом осваивает какой-то новый подход.
— Кажется, я понял, — протянул он. — Ну раз так, то…
И с этими словами изо всех сил послал вперед увесистый кулачище. Стивенс этого, естественно, не ожидал. Удар нечаянно пришелся ему в подбородок, и он рухнул без сознания.
Пришел он в себя, сидя на стуле. Уолдо тряс его.
— Я что-нибудь не так сделал? — тревожно спросил Уолдо.
— Чем это вы меня?
— Рукой. Я что-нибудь не так сделал? Это не то, что вы хотели?
— Что я хо-о… — искры все еще сыпались из глаз. — Слушайте, значит, по-вашему, бой начинается с этого?
— А разве нет?
Стивенс постарался объяснить Уолдо современный этикет культурного мордобоя на американский лад. Уолдо слушал, хлопал глазами и наконец кивнул.
— Ясно. Сперва надо предупредить противную сторону. Так и быть, вставайте и начнем заново.
— Не спешите вы! Подождите минутку. Вечно вы не даете мне закончить то, что начал говорить. Это раньше я на вас зуб имел, а теперь перестал. Вот о чем речь. Ехидина вы были жуткая, сомневаться не приходится. Но иначе вы не могли.
— Не хочу быть ехидиной, — на полном серьезе сказал Уолдо.
— Знаю, что не хотите, и вам это удается. Я сказал бы, вы теперешний мне нравитесь. Имею в виду, после того, как стали сильным.
— Это вы вправду?
— Вправду-вправду. Только не надо пробовать на мне такие ударчики.
— Не буду. Я просто вас не понял. Знаете ли, доктор Стивенс, это…
— Зовите меня Джим.
— Джим. Ужасно трудная штука — понять, чего от тебя в действительности ждут. В этом нет почти никакой системы. Возьмите отрыжку. Я не знал, что рыгать в присутствии других не положено. По-моему, отрыжка — естественное дело. А дядя Гэс говорит, что нет.
Стивенс попытался растолковать Уолдо насчет отрыжки — без особого успеха, поскольку выяснилось, что Уолдо почти начисто лишен даже теоретических представлений о правилах поведения в обществе. У него не было даже книжного представления о сложности нравов, поскольку он почти не читал художественной литературы. Он еще в раннем детстве перестал ее читать, потому что не хватало личного опыта, который необходим, чтобы оценить по заслугам изящную словесность.
Он был богат, он был могуч, он был гений в области механики, но все еще нуждался в том, чтобы побыть в детском саду.
И он надумал-таки, как быть.
— Джим, у вас так хорошо получается насчет помочь мне. Вы объясняете лучше, чем дядя Гэс. Давайте я найму вас в учителя.
Стивенс подавил легкий укол самолюбия.
— Увы. У меня есть работа, я там постоянно занят.
— Ну, это-то без проблем. Я заплачу вам больше, чем там. Скажите сами, сколько вы хотите. И по рукам.
Стивенс тяжело вздохнул.
— Вы не поняли. Я инженер и в личные помощники к вам не пойду. Работать у вас по найму я не стану. Я помогу всем, чем только можно, но денег с вас за это не возьму.
— А что плохого в том, чтобы брать за это деньги?
«Он же неверно ставит вопрос, — подумал Стивенс. — В такой постановке на него невозможно ответить».
Он пустился в долгие и путаные рассуждения по поводу профессиональной и деловой этики. И не слишком преуспел: Уолдо вскоре перестал понимать, о чем речь.
— Боюсь, что до меня не доходит. Но я вот о чем: вы не могли бы научить меня, как вести себя с девушками? Дядя Гэс говорит, что ему просто страшно вывести меня на какую-нибудь вечеринку.