Он остановился, чтобы набрать в грудь воздуха, и в этот момент его подхватили с двух сторон под руки и уволокли за кулисы. Из-за стола прессы поспешно поднялись несколько репортеров и последовали за ним. Председатель объявил перерыв.
Газетчики перехватили Пинеро, когда он шагал легкой, пружинящей походкой, насвистывая какой-то легкомысленный мотив. В нем не было и следа воинственности, которую он недавно демонстрировал. Репортеры окружили его:
— Как насчет интервью, док?
— Ваши взгляды на современное образование?
— Ну и всыпали же вы им! Что вы думаете о жизни после смерти?
— Снимите шляпу, док, сейчас вылетит птичка!
Он улыбнулся всем сразу:
— По одному, ребята, и не так быстро. Я сам был газетчиком. Как насчет того, чтобы заглянуть ко мне? Там и поговорим.
Уже через несколько минут они пытались отыскать себе место в неприбранной комнате, служившей Пинеро и гостиной, и спальней; кое-как рассевшись, все задымили сигарами. Пинеро одарил гостей лучезарной улыбкой:
— Что будем пить, ребята? Скотч, бурбон?[3]
Управившись с напитками, он приступил к делу:
— Итак, ребята, что вас интересует?
— Выкладывайте начистоту, док, есть у вас там что-то или нет?
— Кое-что есть, мой юный друг, несомненно, есть.
— Вот и расскажите, как оно работает. На той ерунде, которую вы городили этим яйцеголовым, с нами вы недалеко уйдете.
— Ну-ну, мой дорогой друг. Это мое изобретение. И я хочу с его помощью немного подзаработать. Что же вы думаете, я так и стану рассказывать о нем первому встречному?
— Послушайте, док, если вы хотите попасть в утренние газеты, вы должны дать нам хоть что-то, за что можно было бы уцепиться. Чем вы пользуетесь? Магическим кристаллом?
— Не совсем. Впрочем, не хотите ли взглянуть на мой аппарат?
— Охотно! Это деловой разговор.
Пинеро проводил их в соседнюю комнату.
— Вот он, ребята.
Представшее их взорам нагромождение аппаратуры отдаленно напоминало оборудование рентгеновского кабинета. Но с первого взгляда можно было сказать лишь, что использовалась здесь электроэнергия, а некоторые шкалы имели знакомую градуировку; обо всем остальном судить было невозможно — даже о назначении установки.
— На каком принципе эта штуковина работает, док?
Пинеро поджал губы и задумался.
— Вы все, несомненно, знаете, что жизнь имеет электрическую природу. Это трюизм. Он, конечно, гроша ломаного не стоит, но поможет вам понять принцип. Вы также слышали, вероятно, что время — это четвертое измерение пространства. Хотите — верьте, хотите — нет, об этом твердили на каждом углу, и в итоге тезис потерял всякий смысл, превратившись в штамп, которым болтуны пытаются поразить воображение болванов. Но попробуйте сейчас мысленно представить себе это, ощутите эмоционально. — Он подошел к одному из репортеров. — Возьмем, например, вас. Вас зовут Роджерс, не правда ли? Очень хорошо, Роджерс. Так вот, вы являетесь пространственно-временным объектом, имеющим протяженность в четырех измерениях. Вы почти шести футов в высоту, около двадцати дюймов в ширину и дюймов десять в глубину. Во времени за вами простирается значительная часть пространственно-временного объекта, берущего начало примерно в 1916 году. То, что мы видим сейчас, — поперечный срез этого объекта, сделанный перпендикулярно временной оси и имеющий определенное сечение. На одном конце объекта — младенец, пахнущий кислым молоком и срыгивающий завтрак на слюнявчик. На другом — в восьмидесятых, вероятно, — находится почти старик. Представьте себе этот пространственно-временной объект, именуемый Роджерсом, в виде длинного розового червя, протянувшегося сквозь годы; один его конец во чреве матери, а другой — в могиле. Он тянется здесь, мимо нас, и его поперечное сечение видится нам одним дискретным телом. Но это иллюзия: существует лишь физическая непрерывность розового червя, тянущегося сквозь годы. С этой точки зрения существует и физическая непрерывность народа в целом, ибо одни розовые черви ответвляются от других; в этом смысле народ похож на виноградную лозу, плети которой переплетаются и дают все новые побеги. И мы считаем срезы индивидуальными лишь потому, что воспринимаем только поперечные сечения.
Он остановился и оглядел репортеров. Один из них, деловой мрачноватый парень, поинтересовался:
— Все это прекрасно, Пинеро, если, конечно, правда! Но что же дальше?
Пинеро одарил его всепрощающей улыбкой:
— Терпение, друг мой. Я просил вас представить себе жизнь как явление электрическое. Вот и подумайте о нашем длинном розовом черве как об электрическом проводнике. Вы, возможно, слыхали, что инженеры-электрики с помощью специальных приборов могут с берега определить место обрыва трансатлантического кабеля? Вот и я делаю то же самое с нашим червем. Подключая определенным образом свои приборы к находящемуся здесь, в этой комнате, поперечному сечению, я могу предсказать, где произойдет обрыв, иначе говоря — когда наступит смерть. А если хотите, я могу переменить знаки в соединении цепей и назвать точную дату вашего рождения. Однако это неинтересно — вы и так ее знаете.
Мрачный репортер ухмыльнулся:
— Вот вы и попались, док! Если то, что вы говорили о народе, как о лозе из розовых червей, правда, то вы не сможете назвать даты рождения, потому что связь с народом продолжается и через момент рождения отдельного человека.
Пинеро расцвел:
— Абсолютно точно, друг мой, и очень разумно. Но вы слишком буквально поняли метафору. Мои измерения производятся все-таки не так, как лоцируется длина электрического проводника. В каком-то смысле моя работа похожа на измерение протяженности длинного коридора при помощи эхолокатора. В момент рождения коридор делает характерный поворот, и, соответственно настроив свои приборы, я могу уловить эхо, отраженное этим поворотом. Есть лишь один случай, когда я не могу получить надежного результата: невозможно отделить линию жизни женщины от линии еще не родившегося ребенка, которого она носит во чреве.
— Ну а теперь покажите, как это делается!
— С удовольствием, дорогой мой. Вы согласны подвергнуться проверке?
— Что, Люк, попался! — съехидничал кто-то из репортеров, — Или соглашайся, или заткнись!
— А я отнюдь не прочь. Что я должен делать?
— Прежде всего напишите на листке дату вашего рождения и передайте кому-нибудь из коллег.
Люк выполнил указание.
— И что теперь?
— Разденьтесь и встаньте на эти весы. Скажите, вы когда-нибудь резко худели? Толстели? Сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Отличный крепкий мальчик. Теперь таких крепышей уже не бывает.
— К чему вся эта болтовня?
— Я стараюсь приблизительно оценить среднее поперечное сечение вашего длинного розового проводника, дорогой мой Люк. А теперь — не хотите ли сесть вот сюда? Этот электрод возьмите в рот. Током вас не ударит, не беспокойтесь, напряжение очень низкое, меньше одного микровольта, а мне нужен хороший контакт.
Доктор отошел от Люка и направился за аппарат. Прежде чем взяться за рукоятки управления, он набросил на голову накидку. Некоторые из оставшихся открытыми циферблатов ожили, машина басовито загудела. Потом гудение смолкло, и Пинеро объявил:
— У меня получился один из дней февраля двенадцатого года. У кого листок с датой?
Листок был извлечен на свет и развернут. Державший его прочел:
— Двадцать второе февраля тысяча девятьсот двенадцатого года.
В наступившей тишине откуда-то сбоку прозвучал голос:
— Док, могу я выпить еще виски?
Напряжение спало, все заговорили наперебой:
— Проверьте меня, док!
— Сначала меня. Я сирота и хочу знать…
— И правда, док, устройте нам небольшое показательное шоу!
Пинеро, беспрестанно улыбаясь, исполнял все просьбы, ныряя под накидку, словно суслик в норку. Когда у каждого оказалось в руках по два листка, подтверждающих безошибочность ответов доктора, наступило долгое молчание, прерванное Люком:
— Как насчет предсказания дня смерти, Пинеро? Может, покажите нам и это?
— Как угодно. Кто хочет попробовать?
Ответа не последовало. Кое-кто стал выталкивать вперед Люка.
— Ну-ка, ну-ка, умник, давай. Сам ведь напросился.
Тот дал усадить себя в кресло. Пинеро щелкнул несколькими переключателями, потом нырнул под накидку. Когда гудение смолкло, он вновь предстал перед репортерами, довольно потирая руки.
— Ну вот и все, что я хотел вам продемонстрировать, ребята. Хватит вам для репортажа?
— Эй, а где же предсказание? Когда Люк получит свою «тридцатку»[4]?
— Мне очень жаль, но я должен отказаться. Я согласился продемонстрировать вам работу своего аппарата, а не оглашать результат.
Люк затоптал окурок.
— Сплошное надувательство, ребята. Он, похоже, вызнал возраст каждого репортера в городе, чтобы приготовиться к нашей встрече. Это не стоит и стертого медяка, Пинеро!
Пинеро печально посмотрел на него:
— Вы женаты, друг мой?
— Нет.
— Есть у вас кто-нибудь на иждивении? Какой-нибудь родственник?
— Нет, а что случилось? Вы хотите меня усыновить?
Пинеро грустно покачал головой:
— Мне искренне жаль вас, дорогой мой Люк. Вы не доживете до завтрашнего дня.
«Ученое собрание оборачивается скандалом»
«Компостер смерти на ваших табельных часах»
«Журналист умирает по предсказанию доктора»
«Мошенничество, — утверждает Ученый Совет»
«Дипломированные дураки, — парирует прорицатель»
«… через двадцать минут после необыкновенного предсказания Пинеро репортер Тиммонс, шедший по Бродвею к редакции «Дейли Геральд», в которой он сотрудничал, был сбит с ног упавшей вывеской и скончался. Доктор Пинеро отказался комментировать происшедшее, но подтвердил, что предсказал смерть Тиммонса при помощи своего так называемого хроновитаметра. Начальник полиции Рой…»