ть? Удивительно, что они-то еще живы.
Кожу медленно и противно облепили мурашки, и Ким ощутил, как волоски на руках встают дыбом. Что-то изменилось снаружи.
Словно в подтверждение, он вдруг почувствовал, как чья-то ладонь нащупала его руку и слегка сжала. Тут же, как по сигналу, раздался вой – и гораздо ближе. Сперва в один голос, затем тоскливую ноту подхватили еще двое, трое – много. Леденящая песня, но не жалоба, а призыв, нетерпеливый и голодный.
Хуже всего было – беспомощно лежать, воображая себе всякие ужасы и гадая, обнаружит их стая или нет. Но ничего другого не оставалось.
Завыли совсем рядом. Почему он не может отделаться от ощущения, что стая знает: они тут? Может, их приманивают его мысли о них? Его страх?
– Ким… – раздался шепот не громче шуршания листа на ветру. Кто это говорит, Кира? Это ее руку он чувствует на своей? Ладонь поднимается выше, к локтю, ощупывает. – Ты весь в крови.
Он и забыл, но да, наверное, бинты совсем размотались.
Ох, нет! Неужели они могут…
Вместо ответа вой разрезал темень прямо у него над ухом. И теперь уже Ким совершенно отчетливо слышал и ощущал вокруг транспорта движение: сгустки черноты перемещались, тихонько дышали и шелестели травой.
Сомнений не оставалось: стая почуяла кровь.
Вой уже не прекращался. Ким в очередной раз подумал, как он ужасно устал. Разве это должен быть он? Почему он?
Потому что Ерик погиб. И Риман. И он не хочет, чтобы погиб кто-то еще.
Он осторожно высвободил свою руку из-под чужой и не мог не подумать, что это прикосновение было последним в его жизни, и что его надо запомнить. Потом нащупал в кармане фонарик, перекатился на живот и пополз наружу.
Ким медленно двигался, всей душой молясь о том, чтобы не ткнуться головой в чьи-нибудь лапы. Лапы, судя по звуку, были повсюду. Когда ему показалось, что он уже достаточно далеко от транспорта, Ким поднялся на ноги и сделал несколько глубоких вдохов. А потом зажег фонарик.
Зря он надеялся, что уже ничего не почувствует. Потому что теперь Киму стало так страшно, как никогда.
Звери были гораздо мельче и тощее рыси – не волки, а какие-то волчки. Но их было… десятка два, три? Сейчас они оказались как раз посредине между ним и транспортом и постоянно двигались, но Ким прекрасно различал присаженные сзади силуэты ростом ему по колено, туповатые носы и маленькие глаза-угольки.
Теперь все волки смотрели на него, но никто не нападал первым. Ничего, он подождет. Глубоко подышит, запасаясь кислородом, как учил Ли. А потом еще разок проверит, как далеко и как долго он может бежать.
Самый крупный зверь медленно пошел на него, и тотчас Ким стрелой сорвался с места.
…То есть он хотел сорваться. Он приказал себе припустить, что есть духу, гнать во весь опор, но оказалось, что он не может. Страх заморозил ноги, незаметно сделал все тело вялым и дряблым; Ким уже чувствовал, как его рвут десятки когтей, как зубы сдавливают плоть, – и не мог шевельнуться.
Идиот, да беги же! Уводи их!
Вожак делает еще шаг, Киму кажется, что он чувствует его запах, вонючее дыхание, собственную смерть; остальные подтягиваются за ним, окружают, презрительно вздергивают верхнюю губу – улыбаются… И вдруг, как по команде, поворачивают морды назад.
Потому что сзади раздается громовой окрик:
– А НУ СЮДА, ПАДАЛЬ, СУКИНЫ ДЕТИ!!!
Ким отрывает взгляд от передней зверюги и видит Каверина в луче брошенного на землю фонарика. Капитан стоит перед транспортом, выставив одну ногу вперед; он делает несколько быстрых резких замахов, и в головы нескольким псам летят камни. Достается и вожаку, и тот с взвизгом отскакивает вбок. Взвизг мгновенно перерождается во взрык.
Как он мог быть таким кретином?! Как мог не подумать об этом?!
Каверин должен был пойти за ним. Ведь Ким – штатский. Капитан внешних силовиков будет защищать штатского любой ценой. Даже в заведомо безнадежном бою, потому что это его долг.
Ким хотел спасти их, а вместо этого заставил покинуть укрытие.
Новые камни летят в волков, и воздух наполняется скулежом и рычанием; звери рассыпаются, но быстро перестраиваются, чтобы насесть уже на новую цель. И тут появляются Панько и Сун: их фонарики слепят зверей, заставляют затормозить. Но это, конечно, ненадолго, и силовики прекрасно понимают, что ненадолго, и нападают первыми.
Каверин бросается на вожака, Панько с Суном оказываются по обе стороны от командира. Вдруг Ким вспоминает и чуть не плачет от облегчения: Вселенная, парализаторы! Всегда на бедре, у каждого силовика! Они отобьются!
Но почему Каверин бьет пса здоровой, левой, рукой, вместо того чтобы обездвижить? Почему маленький Сун вертится и коротко тявкает от того, что кто-то повис у него на локте, и, стряхивая зверя, пинает его ногой в живот? Панько что-то кричит, как разгневанный бог древнего мира, хватает волков за шиворот, за шкирку, отшвыривает, перебивает лапы, топчет морды и головы.
Объяснение только одно: Магнитка вывела парализаторы из строя. А значит, сейчас он увидит, как звери растерзают и сожрут всю «звездочку»…
Ким закричал что-то и побежал. Подлетел к ближайшему зверю, плечо предупредило: не за хвост; и он схватил с земли осколок камня и повалил пса на бок, и бил его по зубам, по морде, а тот отбивался с невероятной энергией. Ким сообразил отбросить камень, сжал мохнатую глотку, навалился всем весом, терпя, пока пес царапал его когтями… Прошла минута, и зверь уже не дергался, а Ким все сидел на нем, пока не встряхнулся, а в уши опять не ворвались вопли, стоны и визжание.
Пять-шесть волков лежали на земле, но все остальные наседали на каверинцев, теснили их к транспорту. Фонарики раскатились по земле, но Ким заметил, что у командира кровь на лице; он видел, как Сун оступается, падает и мгновенно вскакивает – уже с двумя волками на загривке. Панько кинулся ему на выручку, оторвал одного, но другой, посмелее, уже схватил его самого за ногу. И тут из-под земли (из-под машины на самом деле) выросла еще одна фигура – Влас! – и с пронзительным криком кинулась в гущу схватки. «Влас» взмахнул длинным конским хвостом, и Кима захлестнуло исступление, безудержное, неукротимое бешенство: убивать их, давить, перебить их всех!
А потом он увидел, как упал Каверин, и сразу трое волков накинулись на него, лежащего на земле. Ким заорал и бросился на выручку вместе с Панько. Они подскочили одновременно, с огромным усилием оторвали двух зверей от командира. Третьему в шею вонзился нож Рут.
Лицо Каверина было чудовищно изувечено. Ниже подбородка зияла кошмарная рана, клекотавшая на вдохе и выдохе. Ким наклонился, не соображая, что сделать, как помочь, и взгляд командира остановились на нем:
– Горжусь… своей фамилией… Каверин… – просипело где-то в раскромсанном горле, а потом глаза капитана ушли под веки, и клекотание прекратилось.
Ким вскинул голову. Панько дышал с присвистом, расставив ноги, чтобы легче было стоять. Рядом с Кимом припала на одно колено запыхавшаяся Рут – целая и, кажется, невредимая. И Влас был здесь: стоя на четвереньках над одним из зверей, добивал его камнем.
Среди полутора десятков волчьих тел, устилавших каменистую землю, без движения лежал Сун, ивот теперь— командир. Поредевшая стая отошла немного назад.
– Они нападут снова, – сказала Рут. – Вроде небольшие, зато упорные. Не отстают, пока перевешивают числом.
– Превосходят числом, детка, лучше говорить «превосходят»…
Ким обернулся и в свете последнего еще горевшего фонарика различил на ступеньке транспорта юбку с яркими цветами.
– Мама!!! – закричала Рут, – Что ты там делаешь?! Немедленно полезай обратно!!!
– Да брось, дорогая, – спокойно проговорила Кира. – Я предпринимаю заведомо обреченные попытки открыть феноменально не ко времени захлопнутую дверь, а ты предлагаешь мне вместо этого улечься под этой махиной, чтобы досмотреть все до конца и съеденной быть в последнюю очередь?
Ким посчитал волков. Выходило, что их осталось не меньше, чем полегло.
– Тут сенсорная панель с цифрами, – сообщила Кира. – У кого-нибудь есть мыслишки?
– Код из пяти, – с трудом проговорил Панько. – Но ее не закрывали на код, понимаете?! Бесполезно пытаться.
– Ну все лучше, чем так… – протянула Кира. – Пять цифр от нуля до девяти дадут нам…
Прежде чем они успели услышать, что именно, Панько крикнул:
– Сгруппироваться! В кольцо!
На этот раз звери действовали осторожнее. Они кидались реже, но по двое – по трое. Каждый бросок, каждая удачная попытка увернуться давались Киму с огромным трудом. Людей оттеснили почти к самой машине, силы у них были на исходе, и волки это чувствовали.
И когда Ким уже попрощался с надеждой, ему вдруг показалось, что откуда-то сзади и сверху на них пролился свет. Опять послышался громкий призывный голос Киры:
– Дверь! Она открылась!
Ким не мог оглянуться, но спустя секунду Кире вторил крик Власа:
– Открыто, сюда, скорее! – Но попасть внутрь они пока не могли: волки опять осмелели и бросались со всех сторон, покажи им спину – и…
– А-А-А!!! – Низкий и густой рев берсерка заглушил все другие звуки побоища. Панько пошел вперед, напролом и был настолько дик и страшен, что стая отпрянула назад, щерясь и приседая. Ким почувствовал, как его дергают и тащат назад, они с Рут на одном вдохе проскочили несколько метров до распахнутой двери, и Влас с Кирой втянули их внутрь.
Ким обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть в лучах льющегося из транспорта света, как большая фигура бойца падает, обвешанная мохнатыми телами, и услышать, как захлебывается под навалившейся на него массой боевой клич Панько.
– Отойди… Да отойди же, ему уже не помочь! – Влас отбросил Кима от двери и захлопнул ее.
– Девы…
– Поздно, – Влас, тяжело дыша, привалился спиной к двери и сказал уже тише: – Поздно, Ким.
Ким и сам знал, что поздно. Он медленно отвернулся от двери и поймал взгляд Киры – грустный и понимающий.
– Вы нас спасли, – проговорил он, – Вы все-таки открыли ее. Никто не верил.