— Вы, Александр Христофорович? — слегка удивился Воронцов. — Мне казалось, Дмитрий убил соперника в равном поединке по всем законам чести. Какое это имеет отношение к государственной измене, угрозе его величеству или императорской власти?
— Говоря о себе, я имел в виду полицию, — пояснил граф.
Здесь нечего было ответить. Возглавляя Третье отделение, Александр Христофорович действительно имел власти больше, чем министр полиции и многие другие министры. Всякому было известно, что этот человек имеет при дворе весу больше, чем кто бы то ни было. Возможно, его не зря считали самым могущественным человеком при Николае.
— Вы что-то собираетесь предложить? — поинтересовался Воронцов.
— Вам следует поговорить с императором, — сказал граф.
— Его величество настроен категорически против дуэлей и считает их преступлением.
— Речь идет о судьбе вашего племянника, — напомнил граф.
Но Воронцов не хотел встречаться с его величеством. Он хорошо помнил декабрь 1825 года. Тогда он просил Николая о снисхождении. Он уверял, что его брат не собирался восставать против власти и что его подвигло на это только чувство долга перед товарищами. Он обещал, что Григорий никогда не посмеет вступить в какое бы то ни было общество, будь то «Зеленая лампа» или Общество любителей российской словесности. Но новый царь был непреклонен. Он жестоко покарал всех участников декабрьского восстания.
Григорий был слаб здоровьем. Он не доехал до Сибири.
Владимир Дмитриевич пытался объяснить Николаю, чем грозит его брату ссылка, но император не внял его словам.
— Вы многое сделали для России, — сказал Николай, — и я хочу, чтобы вы знали, что я высоко ценю это. Но я не могу быть снисходителен к мятежникам, которые вышли с оружием и пытались восстать против законной власти.
В тот же вечер кавалерии генерал-майор Воронцов подал в отставку.
Ему сулили повышения и награды — так царь хотел купить его лояльность. Но Владимир Дмитриевич счел недостойным принимать это как плату за погубленного брата.
— Мой брат не был заговорщиком и не собирался восставать против царя, — произнес Владимир Дмитриевич, смотря в глаза Александру Христофоровичу, — однако он отправил Григория в Сибирь. Как я могу теперь, когда мой племянник действительно убил противника на дуэли, просить его величество о снисхождении?
— Владимир Дмитриевич, поверьте мне: простит, — спокойно ответил Александр Христофорович.
В дверь постучали. Это был Аркадий.
— Ваше сиятельство, не удержите зла. Николай Болдинский пожаловал.
— Прекрасно! — воскликнул Александр Христофорович, обрадованный таким неожиданным визитом. — Мне кажется, сейчас самое время, Владимир Дмитриевич.
— Самое время?
— Разумеется, — кивнул граф, — если он не держит на вашего племянника зла, он поможет вам убедить императора простить его.
— Проси, — сказал Воронцов.
Николай Васильевич Болдинский был в черном сюртуке.
— Владимир Дмитриевич, я не могу пожелать вам доброго дня, поскольку для меня это день скорби, — произнес он.
— Коля, я скорблю о гибели Кости вместе с тобой, — ответил хозяин дома.
— Здравствуйте, Николай Васильевич, — кивнул Болдинскому граф Александр Христофорович, которого тот сначала не заметил, — я как раз обсуждал с Владимиром Дмитриевичем подробности предстоящей его племяннику поездки в Сибирь.
— А я как раз явился с тем, чтобы сказать вам, Владимир Дмитриевич, — отвечал Болдинский, — что, несмотря на то, что произошло, я по-прежнему люблю вашего племянника и не держу зла на него.
— Коля, я знаю, что из-за нас ты…
— Нет, это все дуэль виновата. И я, позволивший Косте в ней участвовать. Когда мой брат умер, Митя держал его в своих руках. Он горше всех плакал о его смерти. Он сильнее всех переживал его гибель. И я уверен, если бы он мог повернуть все вспять, он бы никогда не вышел на поединок.
— Но теперь ему дорога в острог, — заметил Александр Христофорович.
— Вы ведь можете изменить это, — сказал Николай.
— Мне кажется, помиловать Дмитрия Григорьевича может только государь император, — пожал плечами граф.
— В таком случае вы должны устроить нам аудиенцию.
Стараниями графа Александра Христофоровича император выслушал Воронцова и Болдинского тем же вечером.
— Прежде чем я скажу вам свое решение, я должен поговорить с вашим племянником, — сказал император.
Аудиенция была окончена.
Был вечер. Дождавшись, когда просторные своды дворца опустеют, он вышел в Георгиевский зал и опустился в кресло.
«Россия занимает первое в Европе место по количеству дуэлей. В то время как французы и англичане борются с этим глупым пережитком средневековых традиций, мы стремимся уничтожить друг друга.
Какая глупость!
Что за нелепый армейский обычай: не признавать офицера достойным членом полка, если он никогда не дрался на дуэли.
Александр слишком спокойно относился к этому способу выяснения отношений. Считал его благородным. Но в дуэлях нет ничего, кроме глупости и безрассудства. Это безрассудство погубило многих великих людей.
Александр Сергеевич. Каким интересным он был собеседником. Как много он сделал для русского слова. Убит на дуэли.
А его тезка, Грибоедов. Тот был прекрасным композитором. Как я любил слушать в его исполнении его же собственный вальс. А после дуэли он потерял возможность играть.
Какое, однако, варварство!
Нет, нельзя, нельзя позволять им продолжать так бездумно убивать друг друга. Средневековые предрассудки. Я издал указ, запрещающий дуэли. И что же? Разве их количество сократилось? Только возросло. Они, словно дети, делают все тебе назло, делают из упрямства. Нельзя позволять им этого.
Это нужно пресекать и жестоко наказывать.
Как можно помиловать этого мальчишку?
Брат убитого просил меня об этом. Граф Воронцов приехал за этим.
Граф Воронцов.
Двенадцать лет назад он уже просил у меня о помиловании.
Но как мог я тогда это сделать? Эти люди восстали против меня. Против меня — своего императора. И почему? Что я тогда успел сделать? Я лишь взошел на престол в этот день. Я ведь не собирался быть царем. Меня учили военному делу, я должен был стать военным министром. Но когда Константин отрекся, я принял скипетр и державу, опустился на трон. Я думал быть реформатором, отменить крепостное право, открывать больницы, фабрики, строить суда, развивать нашу промышленность, медицину, науку.
А вместо этого я должен был начать свое правление с подавления мятежа. Я должен был стать палачом для передовых людей, цвета нашей аристократии, я должен был услать в Сибирь родственников половины моих приближенных.
Этого ли я хотел, когда принимал империю?
Но я должен был показать, что, пока я жив, в России никогда не будет мятежа и восстания. Я должен был показать России, что все реформы принимаются с ведома и одобрения царя. Я должен был показать Европе, что на трон взошел сильный монарх, который не позволит шутить с собой и со своей страной. И с нами считаются, нас уважают.
Я знаю, в будущем меня назовут палачом, вешателем, жандармом — бог знает какие прозвища придумают мне потомки. Но я сделаю все, чтобы оставить им Россию сытую, сильную и развитую. Россию, в которой нет рабства, нет восстаний, нет дуэлей.
Меня считают тираном. Но я лишь пытаюсь удержать порядок в этом безумном и неуправляемом государстве. Сколько раз я твердил Саше: Россией управлять нетрудно, но совершенно бесполезно. Этот народ — народ воров, рабов и пьяниц. Дай им паровую машину — они с ее помощью будут производить спирт. Они ленивы, они вечно недовольны. И воруют. Кого ни приставь к казне — будут воровать.
Но это добрый народ, честный, самоотверженный.
Никто из участников декабрьского восстания не просил о снисхождении.
Эти люди восстали против закона, но они вызвали во мне уважение.
Это наивные, но благородные люди.
Но я прежде всего император и не могу быть к ним снисходителен.
Так же как не могу терпеть дуэлей в русском государстве.
Если бы я мог быть снисходителен, если бы имел право их простить…
Но этот юноша, Дмитрий Воронцов.
Его отец был сослан мной в Сибирь.
Я лишил сына отца: это было продиктовано государственными интересами. Я пытался искупить жестокость своего наказания повышением для его брата, но он оставил службу. Я уже не смогу исправить то, что было. Григорий Воронцов умер двенадцать лет назад.
Но его сын — он может получить прощение: за то, что не был прощен его отец».
Аудиенция у его величества.
Дмитрий знал, что это не честь, ибо не оказывают почести за убийство человека, а ведь именно оно послужило причиной для приглашения в Зимний дворец.
Уже на следующий день после дуэли молодой корнет Воронцов поднимался по мраморным ступеням и, минуя Гербовый и Георгиевский залы, провожаемый сотнями любопытных взглядов придворных, направлялся в личный кабинет императора.
Дмитрий вошел в кабинет, к нему спиной у окна стоял человек в генеральском мундире. Высокий и статный, таинственный и возвышенный — это был российский император.
Юноша видел перед собой не человека, но воплощение могущества и величия, средоточие спокойного сознания собственного превосходства, вершителя судеб, больше чем самодержца.
Он обернулся.
«Ваше величество!» — хотел было произнести Дмитрий, но не осмелился заговорить первым.
— Садитесь. — Император указал на кресло подле письменного стола, такого же, как в библиотеке Андрея Петровича Суздальского, простого и изысканного.
— Благодарю, ваше величество, — ответил Дмитрий, но не посмел сесть, пока император стоял. А тот садиться вовсе не собирался.
На лице Николая мелькнула едва заметная улыбка. Он оценил.
— Я ознакомился с обстоятельствами вашего преступления, — спокойным и ровным голосом произнес император.
При слове «преступление» юноша вздрогнул. Он должен был что-то сказать. Нет, он д