Он настоял на том, чтобы Ричард переехал к нему. Того же требовал герцог Глостер, который прислал сыну письмо из Англии. Когда молодой человек осведомился о причине, старый князь строго ответил:
— Это, мой мальчик, тайна Уолтера. Я не могу открыть ее тебе.
— Все эти тайны — что такое ужасное могло произойти, что это необходимо от меня скрывать? — воскликнул Ричард.
— Могу сказать одно: мы вернулись в столицу, однако это не значит, что тебе позволительно ухаживать за Анастасией.
— Зачем же мы тогда вернулись так скоро?
Андрей Петрович медлил.
Он не мог сказать Ричарду правду. Иного говорить он не привык.
— Этого я тоже не могу тебе сказать. Это моя тайна.
— Вы, господа, я погляжу, все большие охотники до тайн, — иронично заметил Ричард.
— Не смей дерзить мне, мальчишка, — резко ответил князь Андрей Петрович.
— Прошу прощения… — Это было вступительное слово, с которого Редсворд хотел начать гневную речь, протестуя против такого с ним обращения. Но старый князь столь строго смотрел на него своими выцветшими серыми глазами, что Ричард запнулся и продолжать не стал.
Суздальский это понял.
— Прощаю.
— Андрей Петрович, но Анастасия…
— Ты помнишь, что я сказал тебе о свете, когда ты впервые перешагнул порог моего дома?
— Вы говорили, что свет ненавидит моего отца и враждебно отнесется ко мне, — вспомнил Ричард, — и что ж? Я это вижу. Но тем не менее я люблю Анастасию…
— Люблю! — воскликнул князь Андрей Петрович, сверкнув холодным волчьим взглядом, от которого Ричарда зазнобило. — Да ты хоть представляешь себе, что такое настоящая любовь?
— А вы… — Молодой человек хотел сказать: «А вы вообще представляете себе, что такое любовь?», но хищный взгляд старого князя не позволил ему закончить. — А вы представляете, как сильно я люблю княжну Демидову?
— Я представляю, — уверенно заявил Андрей Петрович, — но нам не всегда удается быть с теми, кого любим.
— Но почему?
— Потому что ее семья этого не позволит, — раздраженно сказал старый князь. — Если ты придешь к князю Демидову просить руки его дочери, он велит вышвырнуть тебя вон.
— Я…
— Твой отец женился на твоей матери, — продолжал Суздальский. — И ты до сих пор не знаешь, какой скандал это вызвало в свете. Из-за этого позорного брака…
— Не смейте! — закричал Ричард.
— Что? — прорычал старый князь.
Молодой маркиз почувствовал, что ему трудно дышать. Ему было плохо. Ему хотелось выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха. Он ощущал себя опустошенным, разбитым. У него не было сил: последние оставляли его, словно изгоняемые пронзительным волчьим взглядом старого князя.
У Ричарда начали дрожать колени. Ему было страшно, жутко находиться подле раздраженного Андрея Петровича. И все же он выпрямился и дрожащим голосом произнес:
— П-прошу вас, не смейте г-говорить дурно о моей м-матери.
Старый князь зловеще оскалился. Это была улыбка. Улыбка невиданного северного волка, способного перегрызть глотку льву.
Ричард бы предпочел заглянуть в пасть к Сатане, нежели видеть хищные эти клыки. Молодой человек окончательно выбился из сил и умоляюще посмотрел на старого князя.
— Я любил твою мать, — произнес тот ровным голосом. — Она была мне как дочь.
Ричард, насколько у него оставалось сил, удивился.
— Не важно, — бросил Андрей Петрович. — Тебе не быть с Анастасией.
— Князь. — Ричард был истерзан разговором.
— Нет, Ричард.
После долгой прогулки по Петербургу Ричард зашел навестить графа Воронцова и узнать о службе Дмитрия на Кавказе.
— Скажите, Владимир Дмитриевич, — произнес молодой маркиз, — вы помните, как рассказывали о ссоре с моим отцом?
— Да, мой мальчик, помню, — улыбнулся Владимир Дмитриевич.
— Скажите: то, что вы сказали мне, — правда?
Солгав тогда, Владимир Дмитриевич подозревал, что однажды Ричард вернется к этому вопросу. Он понимал, что история, придуманная им, не оставит юношу в покое. Но рассказать мальчику позорную (по мнению общества) историю — пускай она будет хоть трижды правдой — Владимир Дмитриевич не мог. Граф считал недопустимым уронить честь отца и матери в глазах сына. И потому он вновь солгал:
— Да, Ричард, это правда.
— Но тогда я не пойму, почему же Марья Алексеевна так противится нашему союзу с княжной Анастасией.
— Понимаешь ли… — Владимир Дмитриевич запнулся, — понимаете ли…
— Владимир Дмитриевич, я буду рад, если вы будете говорить мне «ты», — сказал Ричард.
Граф улыбнулся. Молодой маркиз был для него как сын. И потому ему было отрадно, что Ричард считает их отношения до того близкими, чтобы говорить «ты».
— Так вот, твой отец был очень гордым и самодовольным человеком. Это качество часто раздражает людей с большим самомнением, таких как князь Демидов и Марья Алексеевна. И высокомерие Уолтера они принимают как личное оскорбление. Потому они и не хотят породниться с ним.
— Но, Владимир Дмитриевич, я люблю Анастасию. И это чувство взаимно. Так почему мы не можем просто пожениться?
— Потому что все думают, будто в браке с тобой Анастасия будет несчастна.
— Скажите мне, у меня есть шанс убедить их?
— Да, мальчик мой, — кивнул Воронцов, — и я помогу тебе это сделать.
Владимир Дмитриевич безбожно лгал, когда говорил это. Какие у Ричарда могли быть шансы? Как убедить княгиню Марью Алексеевну? Возможно ли растопить лед ненависти Демидова к герцогу Глостеру, который, несмотря на минувшие годы, оставался тверд и незыблем? Но мог ли граф лишить своего юного друга единственной надежды на счастье? Мог ли он отказать влюбленному мальчику в единственной надежде? Мог ли он развести руками, позволив суровой действительности разлучить два трепещущих сердца? Нет. Пусть это и невозможно, но Владимир Дмитриевич должен приложить все усилия, чтобы устроить счастье Ричарда с Анастасией. И не важно, что на него будут смотреть свысока, будут высмеивать его слабость, что его обвинят в полном отсутствии гордости и чувства собственного достоинства — Владимир Дмитриевич не мог остаться безучастным. Он не мог отказать в помощи сыну женщины, которую любил всю свою жизнь. И счастье графа Воронцова было в счастье этого мальчика, а нисколько не в уважении петербургского света.
Вернувшись на Конногвардейский бульвар, Ричард отправился в свою спальню. Он был измотан и чертовски устал. Но мысли о тайне отца, о Владимире Дмитриевиче, об Анастасии — в первую очередь об Анастасии — не давали ему покоя. Он должен был с кем-то поговорить. Но тревожить старого князя молодой человек боялся.
И вдруг Ричард подумал о Петре Андреевиче, которого не видел с тех пор, как оставил столицу. Он вышел из спальни и отправился на поиски Луки.
— Доложи молодому князю, что я хочу поговорить с ним.
— Его сиятельство Петр Андреевич сейчас в библиотеке, — отвечал лакей.
— Андрей Петрович с ним?
— Играют в шахматы-с, — улыбнулся Лука.
Ричард сначала думал оставить затею поговорить с молодым князем, но решил, что не пристало маркизу Редсворду скрываться от кого бы то ни было, пусть даже это сам Андрей Петрович Суздальский. Он вошел в библиотеку как раз в тот момент, когда старый князь объявил сыну шах и мат.
— Вернулся, — констатировал Андрей Петрович, заметив Ричарда.
— С возвращением в столицу, маркиз, — улыбнулся Петр Андреевич.
Он встал и крепко пожал Ричарду руку.
— Я хотел поговорить с Петром Андреевичем, однако я рад, что застал вас, Андрей Петрович, — сказал Ричард. — Я был у Владимира Дмитриевича.
— И как он? — поинтересовался старый князь.
— Он считает, что история моего отца — вовсе не причина Александру Юрьевичу отказывать в просьбе позволить мне ухаживать за Анастасией.
— Наивный мальчик, — покачал головой старый князь, — ты ничего не знаешь. Доброй ночи, господа.
— Так, значит, вы имеете самые серьезные намерения в отношении княжны Демидовой? — уточнил Петр Андреевич, когда его отец скрылся за дверью.
— О да, — мечтательно сказал маркиз.
Молодой князь нахмурился. Это показалось Ричарду странным.
— Играете? — Молодой князь кивнул на шахматную доску. Роль фигур играли оловянные солдатики, русские и французские.
Ричард улыбнулся и кивнул.
— Вы не против, если я предложу вам играть за Бонапарта? — спросил Петр Андреевич. — Отец всегда играет за русских, и французы мне порядком надоели.
— А кто белые? — поинтересовался Ричард.
— Французы.
— Я не люблю французов, — сказал маркиз.
— Я тоже, — ответил князь, — но у них замечательное вино, восхитительный сыр и очаровательный язык.
— Пожалуй, на этом их достоинства заканчиваются, — усмехнулся Ричард. — Итак, я за белых, за Наполеона.
Он сел за шахматный стол и сделал первый ход. Молодой князь налил два бокала вина и сделал свой ход.
— Что у вас нового? — спросил Ричард. — Я слышал, вас возвели в надворные — поздравляю.
— Благодарю, — кивнул молодой князь, — в двадцать пять лет я наконец купил себе коня.
— Прошу прощения?
— Как вы могли заметить, отец не любит меня сильно баловать.
— Вам шах, Петр Андреевич.
— Да, вижу, — князь ушел от шаха, — я не хочу вмешиваться не в свое дело, но у меня есть к вам личный разговор.
— Вот как? Ну что ж, я слушаю.
— Маркиз, вы мне симпатичны. Надеюсь, мы станем близкими друзьями. И я хочу дать дружеский совет: не стоит вам ухаживать за Анастасией, — сказано это было мягко, однако с той настойчивостью, которую нередко демонстрировал Андрей Петрович.
— Но почему? — в недоумении вскинул брови маркиз. — Вам снова шах, Петр Андреевич.
— Дело в том, — князь закрыл императора Александра офицером, — что семья Анастасии никогда не согласится на ваш брак.
— С чего вы взяли?
— Я знаю их всю свою жизнь. Поверьте мне. Они не позволят ей стать вашей женой. Роман с ней может быть для вас очень опасен. — Говоря это, молодой князь думал о том, что в действительности опасность грозит его отцу, однако поведать об этом гостю он считал делом недостойным. В конце концов, Ричард — весьма умный молодой человек. Разве может он не понимать, какой катастрофой грозят Суздальским его амурные капризы?