— Ой, да ерунда тот ваш свет, — вмешалась в разговор продавщица. — Вон видали, как клуб взялись ремонтировать. Это ж какие деньжищи нужны, чтобы его восстановить. Да еще и классы там открывать собираются — начальные. Чтоб малых совсем в Вязьгино не таскать, значицо. А для старших-то вон и автобус выделили, желтый, что твой зверобой. Школьный, вишь. Во дела. Прям чудеса в решете.
— А слыхали, что заброшенные поля хвермер какой-то купил, — торопливо попыталась вернуть себе статус звезды местных новостей Нинка. — Говорят, экологию там разводить будет.
— А что за фермер? — тут же сделала стойку Петрищева.
— Да леший яго знаит. Какой-то то ли Полянский, то ли Колянский, что ли? Ой, да не помню я, — отмахнулась вернувшая себе все внимание общественности дородная женщина.
— А жить где будет? Тута? — не унималась местная королева самогона.
— Можа тута, а можа и тама. Я те что — жана яго?
— А он жанат ли? — моментально последовал новый вопрос по делу.
— Да тфу на тебя, Машка, — раздосадованно отмахнулась рассказчица. — А вот и узнаем, када припрется и начнет тут порядки свои наводить.
— Ну и пусть едет и наводит, — обиженно поджала губы Петрищева. — Не одной же Апраксинской заразе хозяиновать у нас. И раньше с ней сладу не было, а как потаскалась с экономистом этим да бросил он ее, так вообще озверела. Одни убытки мне от нее.
— Ой, не бреши чего не знаешь, злыдня, — агрессивно уперла руки в бока Нинка. — Не бросал он ее.
— А я говорю — бросил.
— А чего ж тогда ездит и в выходные, и среди недели? Чего вокруг двора Апраксинского отирается, да в окна смотрит, как собака побитая? А веники всякие зачем таскаит? Я сама видела.
— Да почем я знаю зачем, — насупилась Петрищева.
— А я скажу. Влюбилси он в Лильку, а она ему позора не прощает и обратно не пущает, — постановила Нинка.
— Ой, да тебе сказки б сочинять, — взвилась Петрищева. — Влюби-и-илси. Да сдалась она ему. Вона, кака к нему городская приезжала. Куда там вашей Лильке.
— Мужик не собака на кости кидаться. А Лилька у нас красавица и умница, хоть и мент, а ты змеюка ядовитая, терпеть ее не можешь за то, что она мужиков наших тебе споить не дает. И имей в виду — продашь моему Петру еще хоть раз свою отраву — я тебе без всякой участковой приду и патлы повыдираю.
— Ой, да боюсь я тебя, как же.
— А ну марш все на улицу лаяться, — грозно рявкнула годами тренированным голосом продавщица, перекрывая вопли спорщиц и галдеж их групп поддержки. — У меня магазин, а не базар.
— Ну что, Лилия Андреевна, вот и до вашего района докатилась волна инновационная. — Лицо начальника районного отделения было почему-то красным и потным, хотя в кабинете было совсем не жарко, и взгляд его все время съезжал куда-то вбок.
— Да уж, как-то все это неожиданно. А с чего бы это, Василь Петрович. Вроде ж не выборы, не сменили никого, не посадили. Что за чудеса? — усмехнулась женщина.
— Ты, Андревна, тут языком-то не болтай, а то неровен час, знаешь ли. Просто… — мужчина почесал ухо и скривился, подыскивая слова, — просто район выделил средства, а руководство наше решило обновить материально-техническую базу самых малооснащенных участков. Вот, твой как раз из таких, это во-первых. А во-вторых, ты ж у нас этого… ну слабого полу, надо ж, так сказать, проявить уважение и толерантность, во-о-от.
Произнеся эту речь, начальник издал долгое облегченное "Фу-у-ух"
— Однако куда уж толерантнее: и Нива новая, и компьютер, и телефон навороченный дальше некуда, — покачала головой искренне удивленная Лилия. — Только к чему мне эти ваши игрушки, если у нас мобильные работают только на втором этаже клуба, да и то не во всякую погоду.
— Это ты, Лилечка, просто не в курсе, что у вас там будут скоро антенну возводить, — оживился мужчина. — Ты, кстати, строителей там зарегистрируй, пожалуйста, на неделю. Да смотри, чтобы Петрищева твоя не споила их, а то ни антенны, ни мужиков не дождемся обратно. И давай, иди уже, некогда мне тут с тобой… На вот твои документы на машину, ключи, эти… как их… гаджеты и вот тута вот распишись в получении.
Уже у двери начальник окликнул ее снова.
— И это, ты форму-то когда последний раз получала?
— Да как устроилась, так и получила.
— Ну, ты, Апраксина, меня так и под монастырь подведешь, это ж нарушение, — неожиданно едва ли не взорвался руководитель. — Каждые два года форму получать надо. Дуй давай за шмотьем. Только… Лиль, слышь? Ты там с ребятами не особо трепись про обновы свои всякие, а то замучают меня, пока до них очередь дойдет, лады?
— Спасибо, Василь Петрович.
Дверь закрылась за ошеломленной женщиной, а насквозь пропотевший от волнения начальник районного отделения полиции выдохнул и беззлобно пробухтел себе под нос, утираясь:
— Понапридумали хню всякую, а мне тут выкручивайся. Как вот я дары эти на приход ставить буду, едрена вошь?
— Сережа? Сережа, сынок, все хорошо?
— Хорошо все, мам. Все нормально, звоню спросить как дела, как сама…
Несколько секунд Сергей с недоумением смотрел на издающую странные булькающие звуки телефонную трубку и только потом сообразил:
— Ма, ну ты чего? Ты плачешь, что ли?
— Сереженька, сынок, столько лет… Ты же сам и не звонишь никогда, я так испугалась.
— Мам, ну все хорошо, правда.
— Сереженька, ты… ты простишь нас? Мы же с папой все понимаем, ты обиделся на нас и простить не мог.
— Мамуль, это вы меня простите. Дурак я был. Молодой, горячий, дурак. Максималист. Простишь?
— Сыночек, да мне нечего прощать. Я тебя всегда любила и любить буду. И папа тебя очень любит и до сих пор страшно переживает. Мы с ним много о тебе говорим, волнуемся, сынок.
— Я ему позвоню, мам. Прямо сейчас сразу и позвоню. Приедете ко мне? Я дом купил, скоро ремонт закончу. Приедете? Всех берите и приезжайте, познакомлюсь с малыми вашими. Не плачь, мам. Я вас тоже люблю. Долго понимал. Но теперь понял. Я вас просто люблю.
ГЛАВА 38 песнопетельная, в которой главному герою подпевает вся Апольня
— Уф-ф, вот попрут нас бабы Апраксинские вместе с этим цирком с конями, Серега, — нервно стиснул клюку Лексеич. — Чует мое сердце: попрут так, что по всей Апольне звон стоять будет.
— И пусть стоит, — решительно отмахнулся Сергей, старательно скрывая, что и сам боится так, что взмок аж до самой… весь сильно очень, короче. — Лучше пусть звонят, что меня Лиля поперла, чем про нее гадости говорить будут.
— А может, первый раз бы по-тихому, а? — одернул "парадный" пиджак пожилой мужчина. — А если сладится, тогда уже и подкатили бы с помпой? Иль, мож, кого другого в сваты возьмешь, Серега? Меня Настька как пить дать попрет.
— Иван Алексеич, потеть и дергаться здесь вроде как мне положено, я же жених непутевый, — натянуто улыбнулся Никольский.
Он и сам не знал, с чего установил какой-то клятый дед-лайн себе в это двадцатое ноября. Будто после него и жизни конец. Да не конец, само собой, и если сейчас все пойдет комом, это не повод отступить, но вот прям как же хотелось, потому что… ну сколько, мать его, можно-то?
— Оно-то, конечно, так… вот только… Ай ладно, будь что будет, — махнул рукой Лексеич и напялил подаренную Сергеем кепку по-хулигански набекрень. — Уж я слажу как-нить с этой бестией старой, а ты смотри с Лилькой не оплошай уж, Серега.
Выпавший накануне первый снег бодро захрустел под ногами двух мужчин, идущих к калитке с видом воинов, готовых к штурму неприступной крепости. Чистый, неистоптанный, словно девственный холст, на котором рисуй что хочешь. Хоть жизнь наново. Перед двором уже было более чем оживленно. Стоял ярко расписанный микроавтобус, фургон с логотипом известного городского ресторана, поставляющего закуски на вынос, многоместная, аляповато крашеная упряжка с белой, смиренно дремлющей лошадью явно не юного возраста, чья грива была щедро переплетена лентами и облеплена бумажными розами, и собралась уже изрядная толпа местных, желающих утолить свое любопытство. Чуть поодаль ошалело косил на все эти странные движняки привязанный к забору Лужок, натертый до блеска, расчесанный и обряженный во взятую напрокат нарядную золоченую амуницию.
Лексеич деревянной походкой проковылял к микроавтобусу и хлопнул по двери.
— Ну, вылазьте, девоньки, давайте начинать, что ль, — гаркнул он.
— Лексеич, а чего это тут такое деится-то? — раздался голос из толпы перешептывающихся в недоумении Апольненских аборигенов.
— Дак обычное дело, — важно приосанившись, ответил пожилой мужчина. — Казак едет свататься.
Женщины в толпе всплеснули руками и загомонили, во все глаза пялясь на вылезающих из автобуса старушек в ярких сценических костюмах. Те живо погрузились в тарантас, пока Лексеич немного неловко взбирался на козлы. Сергей же подошел к взволнованному Лужку и сунул тому краюху хлеба с солью к бархатистым губам.
— Ты уж меня не припозорь сегодня, парень, — тихо прошептал он в дергающееся от его щекотного нервного дыхания лошадиное ухо. — Мне никак нельзя сейчас облажаться. И так уже… преуспел.
Отвязав уздечку, Сергей кратко выдохнул и, вставив ногу в стремя, почти взлетел на спину явно затаившегося хитрого коняги. Наклонившись, огладил и похлопал того по мощной лоснящейся шее, и Лужок выдохнул, решив, что для маленьких гадостей с высаживанием сегодня и правда время не самое подходящее. Жизнь долгая, еще успеется. Кивнув Лексеичу, Сергей напялил на голову шапку-кубанку с ярко-красным верхом и золотым шитьем и тронулся, весь собираясь, хоть и ехать тут было всего ничего.
— Бабоньки, за-пе-вай, — гаркнул новоявленный возница, и старушки дружно и слаженно затянули:
"Несэ Лиля воду,
коромысло гнэться,
За нею Серега,
як барвинок вьется.
— Лиля, моя ж Лиля,
дай воды напиться,
Ты така хороша,
дай хоть подивиться…"
Нарядная и звонкая процессия медленно двинулась по улице, и за ней охотно потянулись местные, которых становилось все больше. К моменту, когда они добрались до дома Апраксиных, кажется, уже вся Апольня собралась поглазеть на красочное экзотичное зрелище. Да и кое-кто из работающих в деревне строителей подтянулся, привлеченный шумом и суетой. Естественно, происходящее на улице не могло не дойти до самих Апраксиных, и, когда неторопливая процессия достигла места назначения, все семейство уже стояло на крылечке. Сергею их особенно хорошо было видно с высоты роста Лужка, и его и без того потные л