— Конечно.
Борис достал рюмки, вазу с конфетами. Вытянул руку, посмотрел на пальцы, которые мелко дрожали. Волнуешься, товарищ начальник. Давно спишь с Жанной, а волнуешься, будто в первый раз. Правду она сказала — надо заканчивать. Как ни хороша девка, но всему приходит конец. И точку должен ставить ты сам. Иначе за тебя поставят. И совсем с другим результатом. Собственно, они с Жанной расквитались…
Жанна заканчивала филфак университета, и ехать в деревню по распределению ей не хотелось. Как и выходить замуж за первого встречного. Девушка она была сообразительная, знала, куда идти и к кому. Тогда-то и приметил черноглазую красавицу новоиспеченный заведующий организационным отделом ЦК комсомола.
— Можете подавать документы на конкурс, — посмотрел он в глаза Жанне.
— А я не боюсь конкурсов, — улыбнулась она.
— Берем с испытательным сроком.
— Я выдержу.
Жанна знала, что ей надо, сколько и по какой цене. И не отдалась ему, пока не взяла в руки приказ о зачислении на работу.
Обычно Борис удовлетворялся несколькими встречами с девушками, которым он оказывал незначительные услуги. Как правило, это были подружки сослуживцев. Но Жанна взяла все и сразу.
«Какая любовь?!» — поднимала она густые брови.
Медленно раздевалась, укладывалась в постель и закрывала глаза. Он вглядывался в ее правильный профиль, находя в нем что-то египетское, дохристианское. Откуда она такая взялась?..
Жанна открывала черный глаз без дна и улыбалась.
К сексу она была почти равнодушна. Почти. А Борис шалел, чувствуя в отчужденном взгляде, в презрительной усмешке, в расслабленном теле глубины, ему недоступные. Да, в постели он чувствовал свое несоответствие красоте, которая вроде бы ему принадлежала. Борис бросался на Жанну — и замирал от холода в ее глазах.
— Что?! — сжималась в кулак рука.
— Ничего, — опускала она веки.
— Тебе что-то не нравится?
— Не волнуйся, — проводила она рукой по его спине, — ты не виноват.
— Как это «не виноват»?! — вскидывался он.
— Дурачки вы, мужики. Я тебе плачу, как договаривались.
— Слушай, давай без этого, — нервно закуривал он сигарету.
— Давай, — легко соглашалась Жанна.
Он начинал ласкать ее, Жанна морщилась:
— Не надо.
Что ж, возможно, сегодня у них прощальный ужин. На следующей же неделе предложит ей хорошую должность в комитете комсомола на автозаводе. Она не дура, не откажется. Завязывать — так с концами.
Борис осмотрел стол. Все честь по чести: коньяк, конфеты, разрезанный апельсин, как раскрывшийся цветок.
— Гульнем напоследок!
Жанна закрыла дверь на ключ, вскочила с ногами на диван — и тот затрещал, бедный. Крепкая девушка. А колени, колени какие… Борис, целуя их, краем глаза следил, как Жанна одну за другой клала в рот дольки апельсина, жмурясь от удовольствия. Ну и пусть… Он торопливо стягивал трусики, и Жанна послушно приподнималась, поворачивалась. Кожа на ее ногах была почти без волос…
Они выпили всю бутылку, Борис полез в сейф за второй.
— Хватит, — сонно пробормотала Жанна, — домой пора…
— Еще по рюмке, — отмахнулся Борис.
Жанна лежала голая, и у Бориса дрожали руки, проливался на стол коньяк.
— Ну, давай на прощанье… — полез он к ней. — А губы у тебя всегда были горькие.
— Не целовал бы, — хмыкнула Жанна, выпила коньяк и перевернулась на живот.
Борис поставил на стол пустую рюмку и в который уже раз наткнулся на штампик «Уплачено. ВЛКСМ». Рядом лежала раскрытая коробка с подушечкой. Жанна, дурачась, вдруг принялась подливать в подушечку чернила. Разгоряченный Борис тащил Жанну к себе, она пьяно сопротивлялась: нет, сначала служебные обязанности… Он злился, она смеялась.
Борис взял в руки штампик, потыкал им в подушечку и осторожно приложил его к белой ягодице. На коже отчетливо отпечаталось: «Уплачено. ВЛКСМ». Красиво. Но для симметрии надо и на второй половине. Вот так. Теперь есть завершенность. Пусть кто-нибудь скажет, что итоги не подведены. Комсомолу уплачено, он это подтвердил.
Жанна, как обычно, на его манипуляции не обратила внимания. Делай, начальник, что хочешь, только в душу не лезь.
— Одевайся, муж давно ждет, — протянул Жанне трусики Борис.
— Муж объелся груш, — спустила длинные ноги с дивана Жанна. — Ой, голова кружится, до машины не дойду.
— Смотри у меня, — путался в штанинах Козловский, — заметят на вахте — твоя голова первой слетит.
— Вместе полетят наши головы. Выходи через пять минут после меня. Где моя сумочка?
Борис убрал в кабинете, придирчиво огляделся: бутылок, трусов, презервативов на столе не видно? Нет, все нормально. Один штампик на чистом столе. Борис подмигнул ему. Уплачено? ВЛКСМ!
Скандал разразился уже на следующий день.
Муж Жанны, некто Рогов, симпатичный и добрый малый, обратился к жене ночью с законными требованиями — и остолбенел. Скромные отпечатки «Уплачено. ВЛКСМ» на двух половинках жениного зада дубиной огрели его по голове.
— Вот, значит, как вы там забавляетесь… — прохрипел он. — Издеваетесь?!
Он толкнул жену к трюмо и изо всей силы врезал рукой по ляжкам.
— «Если партия скажет — надо, комсомол ответит — есть»?! Молодое поколение воспитываете, сволочи?
Жанна вырвалась из его рук, скакнула в ванную и закрылась на защелку.
— Не-ет, так это вам не пройдет! — бушевал под дверью Рогов. — На все пойду, но вас, гадов, достану! С волчьим билетом козла вонючего из ЦК выкинут…
Жанна со злыми слезами оттирала отпечатки с зада, но они все так же отражались в зеркале — «Уплачено. ВЛКСМ». Жанне казалось, что сам черт приложил к ней свое копыто, и оно жгло, как клеймо.
Назавтра Рогов явился в ЦК комсомола с заявлением на двух страницах. В нем подробно расписывались пьянки жены с начальником, фигурировала белая «Волга», вечерами привозившая ее с работы, а также отпечатки на заднице.
Заявление заканчивалось словами: «Прошу оградить мою семью от оскорблений со стороны заведующего отделом Б. Козловского, который незаслуженно его возглавляет, и принять соответствующие меры. С женой я разберусь сам».
— Откуда вы знаете, что это был Козловский?.. — стараясь быть серьезным, спросил Рогова первый секретарь.
— Так ведь это его «Волга» привозила жену! — подскочил Рогов. — А печати? Она что, сама себе их поставила?
— Разберемся, — положил заявление в отдельную папку первый. — Можете не сомневаться, накажем по всей строгости. А вашей жене придется написать заявление. По собственному желанию!
— Напишет, — пообещал Рогов. — Она у меня теперь все напишет.
На бюро разговор был суровый. Зачитали заявление, заслушали путаные объяснения Козловского, обменялись парой-тройкой реплик — и единодушно проголосовали за снятие с должности.
— Ну, ты даешь! — сказал первый, когда остался с Козловским с глазу на глаз. — Секретаршу проштемпелевал! Умри, лучше не сделаешь: «Уплачено. ВЛКСМ»! Ладно, мы здесь с ребятами посоветовались — пойдешь на автозавод заместителем директора. Учитывая, так сказать, ситуацию… Но и Рогов молодец, скажу я тебе.
— Писатель, — усмехнулся Козловский.
— Почему писатель? — посмотрел на него первый.
— Заявления хорошо пишет. Неужели он думает, что Жанна с ним останется?
— Жалеешь? Да, любит наш брат на бабе погореть. Забудь о ней. В историю ты уже вошел, надо выходить на новые рубежи. Штампик на память взял?
— А как же.
— Дай сюда.
Первый повертел в руках штамп, будто увидел его впервые в жизни.
— Говоришь, хорошо на ягодицах отпечатывается? Нужно было тебя председателем в комитет по изобретательству….
Они захохотали.
Жанна в скором времени с Роговым развелась и уехала к сестре в Москву. Борис Козловский начал делать новую карьеру, друзей при власти у него хватало. Один Рогов остался на прежней должности младшего научного сотрудника в проектном институте. Он не вышел из комсомола, и ежемесячно в членском билете ему ставили штамп: «Уплачено. ВЛКСМ».
Автограф
Фотографа газеты «Нарочанская заря» Сергея Козелькова знали в районе многие. Молодой, улыбчивый, обходительный, он умел понравиться, и не только женщинам. «Смотрите в объектив… Подбородок повыше… улыбочку… еще раз… готово!» Его снимки озера Нарочь частенько мелькали в республиканской печати, один раз были в журнале «Огонек». Нарочь задумчивая. Нарочь разгневанная. Дети на берегу Нарочи. Старый дед в старом челне. Солнце, садящееся в Нарочь.
Козельков был мастером своего дела. Работал он сутками. Днем носился с кофром, набитым аппаратурой, ночью сидел в лаборатории, проявляя пленку и печатая фотографии. Он держал в лаборатории раскладушку, кипятильник с кружкой, чай в жестяной коробке, сахар. Что еще холостяку надо?
Начальство к Козелькову относилось хорошо. Работает человек, имеет неплохую копейку, зачем ему мешать?
В последнее время большую популярность приобрели в городе фотопортреты, сделанные Козельковым. Кому не хочется полюбоваться на себя, любимого? Приходишь усталый домой, съедаешь на кухне тарелку борща, включаешь телевизор, садишься в кресло — и вдруг видишь себя за стеклом в книжном шкафу. Мудрый взгляд. Лучший свитер. Буйная головушка подперта рукой. И глаза твои, и нос, родные морщины, дорогие усы, оттопыренное ухо тоже не променяешь ни на какое другое. Хорош! А мастеру отдельное спасибо. Поднимем чарку за его здоровье, подмигнем своему портрету — будь здоров, парень!
К Козелькову на фотопортрет записывались в очередь. Он завел отдельный блокнот для клиентов.
— Конец августа устроит?
— Ну что ж… Если нельзя раньше, пускай август…
— Цену знаете?
— Нам чтоб хорошо было.
Правильно, бедным портреты не нужны. Но Козельков в каждом случае обязательно обговаривал цену. Богатые часто забывают о деньгах. Если у человека много денег, он уверен, что и другие в них не нуждаются.
Чем выше Козельков заламывал цену, тем больше людей к нему шло. И Козельков не удивлялся.