— Я, чтобы убить, тысячу долларов плачу, — поиграл стаканом с напитком хозяин. — Зачем говоришь — любого?
«Шутит? — стал я соображать. — Или нет? Больно дешево — тысяча. Хотя у тебя и тысячи нет, ежели что. А кого ты собираешься убивать? Теща не считается, критик Ухватов тоже…»
Ход моих размышлений прервало появление личности в рваном комбинезоне, испачканном белой краской.
— Я этот хозяин убью! — громко сказал человек, глядя на меня. — Почему говорит — краска не тот?
У террориста был явный молдавский акцент, и я подумал, что его вряд ли допустят к столу в день празднования исторической даты одиннадцатого сентября. Базуки нет в руках, Или хотя бы ножа.
— Иди туда, — махнул рукой хозяин. — Не видишь — разговариваем? Аслан, покажи.
Аслан вскочил, взял террориста под руку и увел в темноту.
— Сослан, скажи. — Хозяин отщипнул виноградину и бросил себе в рот.
«Прямо Сталин, — подумал я. — Как его все-таки зовут?»
Сослан медленно встал, поднял руку со стаканом на уровень глаз:
— Всем знает — Америка нужен война. Зачем столько оружия взял? Ракеты, бомбы, — куда его дет? Теперь он скажет: тебя надо убит, его надо убит, Хуссейн, Арафат — всех надо убит! Народ ему «ура» кричит, он стал герой. Ты война хочешь? У тебя сын, дочка — не хочешь. Все равно война. Аллах все видит, Аллах Америка покарает!
Все, кроме меня, поднялись и выпили из своих стаканов до дна. Я покосился на бутылку «Баварии», сиротливо жавшуюся к ноге. Против войны можно бы выпить, и даже следовало бы, но за покарание нельзя. Эти станут карать, те, а в результате получится как всегда.
— Султан, ГАИ приехал, водка просит, — возник из темноты Аслан.
— Дай, — распорядился хозяин.
Только теперь я как следует рассмотрел его: полный, лысый, с золотой фиксой во рту, на безымянном пальце правой руки перстень с крупным камнем, над верхней губой тонкая ниточка усов. Добрый, видимо, человек, ни патрульным не отказывает, ни ГАИ, прохожего человека пригрел. Настоящий султан. У турецких султанов, правда, главной ценностью считался гарем, у этого гарема я что-то не наблюдаю. Не то что пары-тройки жен и десятка наложниц, — вообще нет особ женского пола, одна «Ауди» последней модели.
— Девка хочешь? — угадал ход моих мыслей Султан.
— Какая девка в наши-то годы, да еще в пятом часу утра? — усмехнулся я. — Домой надо идти. Сдаваться.
— Жена злой? — не отставал Султан.
— Обыкновенная, — зевнул я. — Сегодня, небось, все ваши по Москве гуляют, а, хозяин?
Султан стал выбирать на подносе персик получше. Надоел, видно, я ему.
Все гуляют, — вынырнул из темноты Аслан. — Исмаил на рынка салют хотел делать.
Хозяин что-то сказал ему на своем языке, Аслан ушел в палатку.
Я поднял голову и неожиданно для себя увидел звезды. Огненной рекой уходил в бесконечность Млечный Путь, он же Великий Воз. Мириады солнц дышали в его глубине, завораживали, уводили разум с земли в небо. Возможно, и души тех, кто находился в башнях и самолетах, мерцают сейчас пылинками среди этих солнц. Был, был у меня сон, когда мое сердце вырвалось из груди и унеслось в бездну, наполненную огнями. Там оно должно было взорваться, превратившись в огонь, но… Взорвалось какое-то другое сердце, мое осталось при мне.
Кстати говоря, а где сейчас души убийц, направлявших самолеты в башни? И есть ли у них души? Спросить бы об этом представителей нецивилизованных народов, но мы разговариваем на разных языках. Как же мы тогда будем жить друг обок друга в третьем тысячелетии? Устал, совсем я устал на этом празднике смерти.
Я посмотрел на бутылку «Баварии» в своей руке. Она была наполовину пуста. Н-да, нехорошо получилось. Но и в сторону ее уже не отставишь. Вот оно, помрачение разума от вина. Не хочешь делать — а сделал. Господи, прости нам прегрешения наши вольные и невольные…
— Ладно, нецивилизованные народы, — сказал я, поднимаясь, — кто хочет войны, тот ее получит. Но знаете, почему начинаются войны?
— Почему? — перестал жевать персик Султан.
— Потому что люди разделились на ваших и наших. И виноваты в этом вы.
— Мы?! — уставились на меня три пары черных глаз.
— Вы. Только в исламской религии награждается тот, кто убил гяура. А это и есть развязывание войны.
— Глупый ты, — сказал Султан и бросил на землю недоеденный персик. — Все русский дурак.
Он тоже стал говорить с акцентом.
— Во-первых, не дурак, — оскорбился я, — а во-вторых, не русский.
— Как не русский?! — наклонился ко мне, словно обнюхивая, Султан. — У тебя кожа белый.
— Как говорят братья-хохлы, у нас у всех должны быть гарны волосся и здорова шкира.
— Что такой шкира? — навис надо мной Аслан.
— Шкира — это кожа. А я белорус, — взгрустнул я.
— Белорус тоже русский, — пренебрежительно махнул рукой Султан.
— Только беднее, — вынужден был согласиться с ним я. — Однако заметь: мы бедные — но не с вами. Слушай, а какого хрена они к Лукашенко прицепились? Какое их собачье дело, кого белорусы выбрали своим президентом?
— Кто при-це-пиц-ца? — осторожно осведомился Султан.
— Американцы!
— Э! — утратил он интерес к теме. — Америка свое получил. И еще получит.
«А ведь не договоримся мы с ними, — окончательно протрезвел я. — Но не потому, что у нас разный цвет кожи. Башка не та».
Я бросил под ноги пустую бутылку и шагнул в темноту. Из мест, подобных этой забегаловке, надо уходить не прощаясь.
Тост за Россию
За десять лет в родном городке Николая почти ничего не изменилось, но это уже был другой городок. Те же пыльные улочки, сбегающие к реке, палисадники с пионами и георгинами, заметь тополиного пуха, голенастые девчонки, парочками фланирующие по центральной площади, рыболовы под мостом. Машин стало больше, подержанных иномарок, но их теперь всюду как грязи. А лодки с реки почти исчезли.
То, что город стал чужим, Николай понял в баре. Не успел он взять сто грамм с бутербродом и сесть за столик, как к нему подкатился плюгавый мужичок.
— А хозяину? — заглянул он снизу в глаза.
— Это кто ж здесь хозяин? — брезгливо покосился на него Николай.
— Да мы щас тебя!.. — взвизгнул мужичок. — Пошли выйдем!
— Допью и выйду, — оглянулся через плечо Николай.
У выхода маячили двое молодцов с бычьими шеями, которых сейчас в родном отечестве не меньше, чем подержанных иномарок.
В прежние времена к подполковнику Васину никто из шпаны и близко не смел подойти. Но Васин, во-первых, в отставке, а во-вторых, из чужого стада, двадцать лет живет в Москве. Не пристало в пятьдесят махать кулаками, но куда денешься. С нынешними отморозками договориться трудно.
Николай отпил полстаканчика и осмотрелся. В баре было пусто. Бармен ковырялся под стойкой, делал вид, что ничего не произошло. За дальним угловым столиком сидели две пары ровесников Николая или даже старше. Он механически скользнул по ним взглядом — и задержался. Неужто Карась? Точно, он. Кореш его старшего брата Василия Карась всю жизнь провел в ходках. Как загремел в первый раз на нары за кражу, так и понеслась душа в рай. Просидел больше, чем прожил. Вася его жалел, подкармливал, когда Карась возвращался из очередной ходки, уговаривал идти к нему на завод. Вася уж третий год на городском кладбище, а этот еще в баре гуляет. Но это лучше, чем лежал бы он сейчас по соседству с братом.
Николай допил водку, дожевал бутерброд и направился к столику.
— Вова! Карась!
— Колька!
Они обнялись, трижды поцеловались. Николай краем глаза увидел, что замухрышка с отморозками исчезли за дверью.
— Садись, Колян, посиди с нами, — пригласил Карась. — У Тоньки день рождения, уважь сеструху.
Теперь Николай узнал и Тоню, младшую сестру Карася.
«М-да, — подумал он, целуя в дряблые щеки расплывшуюся тетку, — а ведь я когда-то бегал за ней, в параллельных классах учились».
Тоня всхлипнула и промокнула носовым платком уголки глаз.
— А что это твои ребята к людям цепляются? — кивнул Николай в сторону стойки. — Сто грамм не дают выпить.
— Кто не дает? — перестал наливать водку в рюмки Карась.
— Я заказал стаканчик, они требуют — налей хозяину. Я, конечно, послал их подальше. Они пригрозили морду набить. Непорядок.
— Щас разберемся, — привстал Карась. — Эльдар, подь сюда!
Бармен подбежал и услужливо склонился перед ним.
— Кто к нему приставал? — ткнул Карась пальцем в Николая.
— Ван со своими пьяный с утра ходит, — мельком глянул тот на Николая.
— А где смотрящий?
— В девять часов приедет.
— Позови.
Бармен ушел за стойку и взял в руки мобильник.
— Этот Ван кореец? — поинтересовался Николай.
— Какой кореец! — махнула рукой Тоня. — Ванька…
Под взглядом брата она осеклась.
— Давай за сеструху выпьем! — поднял рюмку Карась.
Выпили за Тоню, помянули Василия.
— А я четвертый день на свободе, — сказал Карась. — Скучаю.
— Заняться нечем? — усмехнулся Николай.
— Не, по зоне скучаю, — разлил водку по рюмкам Карась. — Сходка у нас. Погутарим с корешами и назад. Ну, давай.
Они чокнулись. Тоня с подругой тоже пили водку, не вмешиваясь в разговоры мужчин.
«Воспитанные, — подумал Николай. — Или стесняются?»
— А вы меня не помните? — вдруг сказала подруга сестры. — Я Галя.
Она покраснела.
— Ну как же! — откинулся на спинку стула Николай. — Прекрасно помню.
Галя с косой.
Отчего-то он был уверен, что круглолицая Галя носила в девичестве косу.
— Она ее отрезала, — сказала Тоня. — Мы тогда все их отрезали.
— И напрасно, — поднял рюмку Николай. — За косы наших дам!
— На зоне ни у одной кос нету, — подал голос Карась. — С воли приведут — и то без косы.
— А вы в школьном ансамбле играли, — сказала Галя. — На барабане. Такой красивый!
— Ну началось! — поморщился Карась. — Тары-бары-растабары. Эльдар, Где смотрящий, в натуре?