Мы расплатились по счётчику и медленно выбрались из такси. Теперь можно было никуда не торопиться. Я даже купил себе бутылку минеральной воды.
Молодая продавщица, сверкая раскосыми глазёнками, попыталась всучить мне чипсы, орешки, мороженое и ещё какую — то дребедень. При этом она не только несколько раз дёрнула меня за пиджак, но и дотронулась до руки. Судя по ужимкам, прерывистому дыханию и нервному смеху, останавливаться она не собиралась.
— Пойдём в автобус, — предложил я Сергею.
— Вон уже наши на карах подъехали, — сказал он, и особого энтузиазма в его голосе я не услышал. — Наверное, надо доложиться.
Но докладывать о своём возвращении нам не пришлось. По очереди к нам подходили ответственные товарищи и сообщали, что, во-первых, изменение графика передвижения кортежа недопустимо ни при каких обстоятельствах, во-вторых, лицо, отставшее от кортежа, будет само добираться до консульства, до которого отсюда как до неба, и в-третьих, билеты на самолёт это лицо будет приобретать за собственный счёт.
— Это же Шаньдунь! — с чувством сказал один из начальников.
— Что сие означает в переводе с китайского? — осведомился я.
— Высокая гора.
— Высокая дыра? — не расслышала Оксана, журналистка, которая никуда не опоздала, но, тем не менее, близко к сердцу приняла нашу оплошность.
— Именно дыра, — сказал я ей. — Ни консульства, ни английского языка, ни белых людей. Даже могилки не останется.
— Почему?.. — прошептала Оксана.
— Съедят с потрохами.
Мы погрузились в автобусы и поехали в Цзинан, столицу провинции Шаньдунь.
На убранных полях горели костры из кукурузной ботвы. Жемчужно отсвечивала вода многочисленных прудов, в которых, как я знал, нагуливали жир королевские карпы, китайцы их называли генералами. На изъеденных временем горах почти не было никакой растительности. С низкого неба сеялся мелкий дождь.
Это был срединный Китай, тот самый, который дал миру неповторимого Конфуция. А также ни на что не похожие письменность, картины и музыку.
— Ну и как тебе утка? — спросил Сергей, с сожалением глядя на свою пустую тарелку.
— Великолепна, — сказал я. — Возьми кусочек.
У меня на тарелке ещё немного оставалось, и я в свой день рождения решил быть щедрым до конца.
Сергей немного поотнекивался, но всё же взял кусочек.
В ресторане мы оставались одни. Бренди был допит, утка съедена, можно было расплачиваться и отправляться в гостиницу. Уставшие официантки сидели за соседними столиками и неотрывно смотрели на нас. Не было лишь бармена за стойкой. Вероятно, его сразил тот самый напёрсток бренди, который он опрокинул перед нашей трапезой.
— Счёт, — щёлкнул пальцами Сергей.
Это слово было понятно даже китайцам. Мы расплатились и поднялись со своих насиженных мест. Официантки встали тоже. Судя по их физиономиям, они сильно сожалели, что так и не смогли потрогать нас руками. Ничего, может быть, повезёт в другой раз.
Мы вышли из ресторана.
— У них когда-нибудь звёзды бывают? — спросил я.
— А как же! — удивился Сергей. — Они ведь придумали навигацию по звёздам.
— Ну да, — кивнул я, — вместе с порохом и бумагой. Но всюду, где мы были, висел смог.
— К Олимпиаде разгонят, — пообещал Сергей.
Пешеходная улица в полночь по-прежнему кишела людьми, но теперь это был другой контингент.
— Девушки не нужны? — на сносном английском обратилась к нам миловидная особа неопределённого возраста.
— Девушки? — остановился Сергей. — Девушки нам не нужны. Нам нужна ты.
Говорил он вполне серьёзно.
— Ми? — ткнула себя пальцем в грудь особа.
— Ты.
— Ми нельзя, — с лёгким сожалением сказала она. — Можно девушка.
— Только ты, — упёрся Сергей.
— Пойдём в гостиницу, — вмешался я в их диалог. — Нам после Конфуция только девушек не хватает.
— А что Конфуций? — сказал Сергей. — У него тоже дети были.
— А как же роль Коммунистической партии? — повёл я рукой, показывая, насколько всеобъемлюща эта роль.
Сергей посмотрел по сторонам и руководящей и направляющей роли Коммунистической партии на этой улице не увидел.
— С проститутками даже китайские коммунисты не справятся, — заявил он. — Тем более, у них свой путь.
С этим я вынужден был согласиться.
Пока мы теоретизировали, китайская мамка растворилась в толпе.
Мы благополучно добрались до своей гостиницы. Она, кстати говоря, тоже называлась «Пекин».
— Зайдём ко мне, — сказал Сергей. — Теперь я должен тебя угостить.
Я знал, во что ему обойдётся виски или коньяк из мини-бара в номере. Но кто станет мелочиться после бутылки «Наполеона»?
Мы зашли в номер Сергея и расположились в креслах.
— Зачем здесь две двуспальные кровати? — спросил я, наблюдая, как Сергей разливает в стаканы виски.
— Для удобства, — пожал он плечами. — Сейчас везде так. Ну, за тебя!
Это была хорошая точка в праздновании дня рождения. Его не смогли испортить ни нарушение протокола на переговорах, ни отставание от кортежа в Цюйфу, родном городе Конфуция. А главное, до нас так и не добрались здешние красавицы со сверкающими глазами, похожие на зверьков. Всё-таки не зря Господь разделил людей на чёрную, белую и жёлтую расы.
С этой спорной мыслью я отправился к себе в номер.
Китай по-прежнему оставался для меня непостижимым. С другой стороны, если бы человеку было дано всё понять до конца, он бы утратил интерес к жизни.
А этого Господь тоже не допустит.
Эликсир жизни
В Сет, маленький городок на юге Франции, я попал с туристической группой.
Был конец июля, стояла, как и положено в этих местах, изнуряющая жара, однако я себя чувствовал хорошо. В Сочи в прошлом году, к примеру, всё обстояло гораздо хуже. По Сету я гулял и в середине дня, и вечером, и даже ночью. Набережные были запружены туристами, наблюдающими за сражениями гондольеров. Это было что-то вроде рыцарского турнира на воде. В каждой лодке сидели по десятку гребцов, обряженных в синюю, белую или красную форму. На возвышающейся корме гондолы — отчего-то эти суда мне хотелось называть гондолами — стоял с деревянными копьём и щитом рыцарь. Он должен был попасть тупым наконечником копья в щит соперника и сбросить его в воду.
Равномерно погружались в воду вёсла. Гондолы, приседая перед каждым гребком, стремительно набирали скорость. Бойцы, изготовившись к удару, выбрасывали вперёд копья. Раздавался сухой треск, и один из них летел в воду. Зрители сопровождали каждое падение воплями и аплодисментами. Иногда бойцы промахивались, толпа разочарованно гудела. Гондолы описывали полукруг и снова неслись навстречу друг другу.
К поверженным, как и на любом турнире, не было никакого снисхождения. Не замечаемый никем, он плыл к берегу и с трудом взбирался на плотик. Никто ему не подавал руки и не предлагал полотенце, да он об этом и не просил. Он жаждал отмщения, но бои на воде в это время вели другие.
Судьями на турнире были почтенные старцы, возглавляемые здешним мэром. Подобно римским патрициям, они поднимали руку, приветствуя победителя, и брезгливо опускали её, удаляя из турнира проигравшего.
Кстати, на узких улочках Сета мне часто попадались старики с длинными батонами хлеба в руках. Они несли их, словно именное оружие, полученное за победу над сарацинами или, скажем, маврами. Я любовался их бравым видом и думал, что на наших улицах, к сожалению, стариков почти не встретишь. Не доживает русский человек до старости, гибнет по дури либо по пьяни, а то и от того и другого разом.
Поздним вечером городок вымирал. Я в одиночестве бродил по набережной, читая названия катеров и яхточек. Народ здесь жил легкомысленный, у причала покачивались сплошь «Катарины» и «Натали».
Но вдруг в одном из домов я увидел сияющие окна, из которых на тихую улицу рвался многоголосый рокот. Это было настолько не похоже на Европу, что я немедленно направился туда. В кафе гуляли участники турнира гондольеров. Для них всё было закончено, и они с полным правом наслаждались победой или заливали горечь поражения вином. Молодые люди в футболках с названиями своих команд вполне по-русски пили вино и заедали его бутербродами, горой лежащими на столах. Один из них высунулся в распахнутое окно и сделал жест рукой, который не оставлял сомнений: меня приглашали в круг избранных.
— Русский, — с сожалением сказал я. — Ни черта не понимаю!
— Ля рус! — крикнул в глубину зала гондольер.
В окно тут же выставились ещё три человека, причём, судя по их виду, это были победители среди тех, кто желал бы выставиться. В руках они держали по стакану красного вина, а один из них целую бутылку.
Как истинный русский, я должен был бы выпить все три стакана и прихватить с собой бутылку, но не те уж лета, чтобы гусарить. Я выпил один стакан и одобрительно покивал, ощущая во рту приятную свежесть вина.
Молодые люди наперебой затараторили, размахивая руками.
«Полная галиматья! — улыбался я им в ответ. — Ничего ведь не понимаю, а хорошо! Был бы помоложе, рванул прямо в окно, там вон и девушки мелькают, вполне белые и вполне хорошенькие…»
Я вернулся в отель и увидел рядом с хозяйкой Марину. Они что-то оживлённо обсуждали. Марина была единственная в нашей группе, говорившая по-французски, и я направился к ней. Пусть хоть она что-нибудь объяснит.
— Какие сложности? — спросил я.
— Завтра на устричную ферму приглашают, — мельком взглянула на меня Марина. — Брат нашей хозяйки владеет этой самой фермой под Сетом.
— Устрицы — это мидии? — осведомился я.
После стакана вина я мог задавать любые вопросы.
Женщины наперебой принялись разъяснять мне отличие устриц от мидий, и французский сейчас я понимал так же хорошо, как русский.
— На мидии барабулька хорошо берёт, — сказал я, когда женщины на мгновение смолкли.
Они оторопело уставились на меня.
— Что такое барабулька? — наконец спросила Марина.