Итак, мы не принимаем во внимание церкви. В наше время, и как раз сейчас, есть значительные свидетельства того, что в них еще хранится неисчерпаемое благо. К таким свидетельствам относится, прежде всего, поведение их противников, в первую очередь государства, которое стремится к неограниченной власти. Это по необходимости приводит к преследованию церкви. В этом положении с человеком следует обращаться как с зоологическим существом, все равно, рассматривают ли его господствующие теории с экономической или с какой-то другой точки зрения. Это сначала приводит в сферы чистой пользы, затем зверства.
На другой стороне стоит характер церквей как учреждения, как человеческого учреждения. В этом смысле церкви всегда грозит очерствение и вместе с тем иссякание дарящей силы. На этом основывается печальное, механические, бессмысленное в некотором богослужении, мучение воскресных служб, затем сектантство. Организационное — это одновременно уязвимое; ослабленное сомнениями строение падет за одну ночь, если оно просто не превратится в музей. Нужно считаться со временами и пространствами, в которых больше нет церкви. Государство тогда считает себя обязанным заполнить такую возникшую или обнаруживающуюся пустоту своими средствами — затея, с которой оно потерпит неудачу.
Для тех, кто не позволяет грубо от себя отделаться, из этого следует ситуация ухода в лес. К нему может посчитать себя вынужденным священник, который полагает, что без таинств не возможна никакая более высокая жизнь и видит свою задачу в утолении этого голода. Это ведет к лесу и к существованию, которое всегда повторяется в преследовании и неоднократно описано, как в истории святого Поликарпа или в мемуарах превосходного д'Обинье, шталмейстера короля Генриха IV. Среди более новых нужно было бы назвать Грэма Грина с его романом «The Power and the Glory», действие которого происходит в тропическом ландшафте. Лес в этом смысле, естественно, есть всюду; он может быть также и в квартале крупного города.
Сверх того, речь идет о потребности всякого отдельного человека, если он не довольствуется зоологическо-политической классификацией. Этим мы касаемся сути современного страдания, великой пустоты, которую Ницше обозначил как рост пустыни. Пустыня растет: это спектакль цивилизации с ее опустошенными отношениями. В этом ландшафте вопрос о дорожных припасах становится особенно жгучим, особенно убедительным: «Пустыня растет, горе тому, который хранит пустыню в себе». Хорошо, если церковь может создавать оазисы. Лучше, если и человек не успокаивается на этом. Церковь может дать поддержку, содействие, но не существование. Также здесь мы, с организационной точки зрения, еще на корабле, еще в движении; спокойствие есть лишь в лесу. В человеке принимается решение; никто не может забрать его у него.
Пустыня растет: бледные и бесплодные круги возрастают. Теперь исчезают осмысленные предполья: сады, плодами которых простодушно кормятся, помещения, которые снабжены испытанными инструментами. Тогда законы становятся сомнительными, устройства обоюдоострыми. Горе тому, кто хранит пустыню в себе: тот, кто нет, будь даже в клетке, тот позволяет вести себя той прасубстанции, которая снова и снова гарантирует плодородие.
23
Никто из живущих не избежит двух пробных камней и мельничных жерновов: сомнения и боли. Они оба — великие средства нигилистского снижения. Через них нужно пройти. Там находится задание, экзамен на аттестат зрелости для нового века. Он не минует никого. Потому в некоторых странах Земли зашли несравненно дальше чем в других, и, возможно, как раз в тех, которые считаются отсталыми. Это относится к главе оптических обманов.
Как звучит теперь страшный вопрос, который Ничто не ставит человеку? Это старая загадка сфинкса Эдипу.
Человека спрашивают о себе самом — знает ли он имя странного существа, которое передвигается по времени? Он будет проглочен или увенчан, в зависимости от ответа, который он даст. Ничто хочет знать, может ли человек справиться с ним, живут ли в нем элементы, которые не разрушит никакое время. В этом смысле Ничто и время не идентичны; и это правильно, что с большой силой Ничто время становится очень ценным, даже в самых маленьких долях. В то же время разрастаются механизмы, это значит: арсенал времени. На этом основывается ошибка, что механизмы, в особенности машинная техника, ничтожат мир. Происходит как раз противоположное: механизмы растут необыкновенно и приближаются очень близко, потому что древний вопрос к человеку снова стал актуальным. Они — свидетели, которых требует время, чтобы показать чувствам свою преобладающую мощь. Если человек отвечает правильно, механизмы теряют свой магический блеск и покоряются его руке. Это нужно осознавать.
Это основной вопрос: вопрос времени людям о его власти. Он направляется к субстанции. Все, что появляется из враждебных царств, оружия, нужды, относится к режиссуре, которая исполняет драму. Нет сомнения, что человек также и в этот раз укрощает время, изгонят Ничто в его пещеру.
Уединенность относится к признакам опроса. Она особенно странна в те времена, в которых процветает культ общности. Но то, что как раз коллектив выступает как бесчеловечное, относится к опытам, которые минуют лишь немногих. Этот парадокс похож на другой: то, что в той же самой пропорции к огромным захватам пространства свобода одиночки ограничивается все больше и больше.
На установлении этой уединенности можно было бы закончить главу, так как какая польза от того, чтобы касаться ситуаций, к которым не продвигаются вперед ни средства, ни духовные вожди?
То, что это именно так, об этом существует молчаливое согласие, и существуют вещи, которые не любят обсуждать. К положительным признакам сегодняшнего человека относится его робость перед более высокими общими местами, объективная потребность в духовной чистоте. К этому прибавляется сознание, которое распознает даже самый тихий фальшивый звук. В этом отношении у людей еще есть чувство стыда.
И, тем не менее, речь идет о форуме, на котором происходит значительное. Возможно, когда-нибудь позже в качестве самой сильной будет восприниматься та часть нашей литературы, которая в самой меньшей степени исходила от чисто литературных намерений: все эти репортажи, письма, дневники, которые возникли в больших загонных охотах, в окружении и на живодернях нашего мира. Люди узнают, что человек в «de profundis» достиг такой глубины, которая дотрагивается до основ и ломает мощную силу сомнения. Потеря страха следует за этим.
Как представляет себя такое намерение, даже где оно терпит неудачу, можно увидеть в записях Петтера Моена, найденных в вентиляционной шахте его тюрьмы, норвежца, погибшего в немецком плену, которого можно назвать духовным наследником Кьеркегора. Почти всегда помогал благоприятный случай, когда сохранялись письма, как письма графа Мольтке. Они как бы через трещины позволяют взглянуть на мир, который считали утонувшим. Можно предвидеть, что к ним присоединятся документы из большевистской России, которые добавят дополнение, еще неизвестный смысл к тому, что там, как полагают, можно было наблюдать.
24
Другой вопрос: как нужно подготовить человека к путям, которые ведут его в темное и неизвестное. Это задача, решение которой ожидалось, прежде всего, от церквей, и которая также в большом числе известных и в еще большем числе неизвестных случаев была решена. Подтвердилось, что церкви и секты могут предоставить большую силу чем то, что сегодня называют мировоззрением, это значит в большинстве случаев: поднятые до уровня образа мыслей естественные науки. Поэтому можно видеть, как тирания жестоко преследует даже такие безвредные существа как серьезных исследователей Библии (свидетелей Иеговы — прим. перев.) — та же тирания, которая держит открытыми почетные места для ученых-атомщиков.
О хорошем инстинкте свидетельствует то, что молодежь по-новому начинает заниматься культами. Даже если церкви окажутся неспособными дать пространство, но важно движение, так как оно создает сравнения. Здесь будет показано, что было возможно и что может ожидаться. То, что было возможно, сегодня узнают только в ограниченном поле, а именно в поле истории искусств. То, что, однако, все эти картины, дворцы, города-музеи не значат ничего, по сравнению с творческой стихийной силой — в этой своей мысли футуристы были правы. Большой поток, который оставил эти произведения как пестрые раковины, не может иссякнуть — он течет глубоко под землей. Человек обнаружит его, если он войдет в себя. И вместе с тем он создает одну из точек, в которых возможны оазисы в пустыне.
В дальнейшем нужно считаться с широкими областями, в которых церквей больше нет, или они сами зачахли, превратившись в органы тираний. Еще важнее то соображение, что сегодня у очень многих есть сильная потребность в культовых формах при одновременной антипатии к церквям. Ощущается недостаток в существовании, и на этом основывается течение вокруг гностиков, создателей сект и апостолов, которые более или менее успешно входят в роль церквей. Можно было бы сказать, что всегда существует определенная мера в религиозности, которая законно удовлетворялась церквями. Теперь, освободившись, сила прикрепляет себя ко всем и каждому. Отсюда легковерность современного человека, при одновременном неверии. Он верит тому, что написано в газете, но не верит тому, что написано в звездах.
Возникший здесь пробел остается ощутимым даже в полностью секуляризованном существовании, и поэтому более чем достаточно попыток, чтобы закрыть его теми средствами, которые имеются в наличии. Книга вроде «Скрытых религий» Карла Бри дает взгляд на этот мир, в котором наука более или менее покидает свое поле и создающая часовни сила выигрывает. Часто это даже те же самые люди, в которых возрастает и убавляется наука, как можно проследить это, например, в биографиях Эрнста Геккеля или Ганса Дриша.
Так как потеря обращает на себя внимание, прежде всего, как страдание, то неудивительно, что, в особенности, врачи обращаются к нему, а именно с остроумными системами промеров глубины и основанных на них методах лечения. Среди типов больных, которых они посещают, на одном из первых мест ст