Пожалуй, это была самая грустная в мире история про рабочий юбилей. Я помнила дату рождения в удостоверении Антона, он на год старше меня, сейчас ему двадцать один. Значит, работать в их фэнтези-организации он начал, когда пропала его мать: в шесть лет.
Сказать что-нибудь поддерживающее я не успела, Антон уже скрылся. Я с наслаждением захрустела печеньем, а потом вернулась в комнату и уснула как сурок. Сквозь сон мне мерещилось что-то тревожное: синий свет, как от артефакта, только гораздо мощнее. Он освещал комнату, стол и обои. Я зажмурилась, перевернулась на другой бок и глубже провалилась в сон.
Глава 4. Вне себя
Я, право, вне себя,
я чуть с ума не сшел:
Я нонче Петербург
совсем другим нашел!
Я проснулась от смутного беспокойства – и резко села в кровати. Утреннее солнце мирно заливало комнату, никаких опасностей не наблюдалось. И тут я различила звук, который меня, видимо, и разбудил: душераздирающе громкий скрип паркета. Я выбралась из постели и приоткрыла дверь в коридор.
Антон крался к входной двери, держа в одной руке кроссовки, а в другой – сразу два почталлиона. Он был в широченных черных шортах, как от футбольной формы, и черной футболке. Все ясно, шорты – его летняя фишка. Кто бы мог подумать!
– Вызов? – сонно спросила я.
– Нет, – быстро ответил Антон.
Я прищурилась. Каков гусь! Конечно, вызов: вон у одного из почталлионов экран светится. Антону не терпелось скрыться, но я взглядом показала, что номер не пройдет, и зашарила по прихожей в поисках кроссовок. Их не было. Мне пришла в голову ужасная мысль: Антон выкинул их ночью, чтобы я наконец-то отстала от него. Я свирепо выпрямилась, но Антон уже скрылся на кухне. Я посмотрела ему вслед и увидела, что мои кроссовки стоят перед холодильником, прямо в полосе солнечного света.
Значит, Антон давно проснулся – и поставил мои кроссовки сушиться на солнце. С его вчерашним хамством это не вязалось. Антон кинул к моим ногам сухие кроссовки, я обулась, подозрительно разглядывая его снизу вверх. Умытый, причесанный, выглядит как человек, который за ночь смирился со всем, что готовит ему жизнь. Еще я подумала, что в своих спортивных нарядах мы будем выглядеть как парочка, которая вышла на пробежку, – и тут же изгнала эти глупые мысли из своей головы.
Мы торопливо спустились на первый этаж. Под утренним светом лестница в подъезде выглядела еще прекраснее, несмотря на пыль и мусор в углах ступенек.
– Соляной переулок, 13, – сказал Антон. – Это недалеко.
Ну надо же, все как в старые добрые времена: напарники вместе едут на вызов. Тогда я не знала, что этот вызов станет для нас последним.
Машина была до боли знакомая: крохотная, с облупленной краской и парой вмятин. Когда мы сорвались с места, Антон тут же врубил занудную аудиокнигу, чтобы положить конец нашей беседе еще до ее начала. Место, куда мы приехали, оказалось знакомым. Желтое здание с мемориальной доской в честь защитников полуострова Ханко, перед ним мраморная чаша на постаменте: неработающий фонтан.
– Тут должен быть фонтан, но он не бьет, – прошептала я. Одинокими ночами в Пырееве я выучила любимое стихотворение Антона наизусть. – Однако сырость северная наша освобождает власти от забот, и жажды не испытывает чаша.
Похоже, сам город намекал на то, чтобы я отдала Антону ключи: тут я их и нашла. Но около фонтана мы не задержались. Антон бросил там машину и помчался дальше – я едва за ним успевала. Знал бы он, что побрякивает у меня в сумке!
На другой стороне площади начиналась пешеходная улочка. Посреди нее, перед роскошным зданием, на мостовой сияла дверь, и под ней уже расползались трещины. В переулке было безлюдно. От недавно открывшихся дверей и раньше все разбегались, а теперь особенно, но один человек все же нашелся. Мальчик лет десяти стоял около двери и завороженно ее разглядывал. Заметив нас, он дал деру. Антон рванул в погоню, как гончий пес. Артефакта рядом с дверью не было – судя по тому, как мальчик воровато оглядывался на каждом шагу, он-то артефакт и умыкнул. Антон на своих длинных ногах догнал его в два счета. Мальчик заревел, Антон вырвал что-то у него из рук и строго рявкнул. Наверное, для пацана он выглядел как дядя Степа из детской книжки: «Из районных великанов самый главный великан». Мальчик сквозь слезы прокричал несколько удивительно грязных ругательств и бросился наутек.
– Пороть надо таких детей, – сказал Антон, вернувшись ко мне.
И с умиротворенным видом убрал артефакт в пластиковый пакетик. Хоть одно осталось неизменным! За время моего отсутствия Антон явно невзлюбил меня только сильнее, но свою работу обожал по-прежнему. Собирать артефакты, защищать город.
– Ну, закрывай, – приказал он.
– Если у тебя жвачек еще вчера не было, как ты собирался закрыть эту дверь, не разбудив меня? – спросила я.
– Крутился бы поблизости и не давал клановцам выкидывать прохожих, – нехотя признался Антон. – Давай-ка побыстрее.
Под ногами у нас похрустывало, в щель на брусчатке сыпалось каменное крошево от плит мостовой. Я подошла, спокойно закрыла дверь, и она исчезла. Если бы все в жизни давалось мне так просто, как закрытие призрачных ходов неизвестно куда! Антон громко выдохнул – похоже, забыл, как легко у меня получается этот трюк.
– Что это за дворец? – Я ткнула в здание, нависавшее над нами.
– Академия Штиглица.
– Звучит как названия магических школ из сериалов. Тут учат летать на метле?
Антон не улыбнулся. Может, сейчас отдать ему ключи? Правда, тогда он сможет закрывать двери сам, и я сразу потеряю для него оставшуюся ценность, но… Ладно уж, пусть порадуется.
– У меня есть для тебя подарок, – сказала я.
– Лучший подарок ты мне сделаешь, если вернешься к себе домой, – неожиданно спокойно сказал он – даже расхотелось злиться на то, что он опять завел эту волынку.
– Не-не, ты еще не видел, что у меня тут! Это галстук. Шутка. Вряд ли ты носишь галстуки.
Я полезла в сумку, но коробку достать не успела. Что-то замельтешило у меня перед глазами, как мотылек, я дернула головой – и поняла, что это лист с дерева. Дубовый, сухой и желтый. Только очень настойчивый: он нарушал законы физики, кружа вокруг нас, хотя ветра не было. Антон медленно вытянул руку, и лист приземлился ему на ладонь, словно только и ждал приглашения.
– Как он так сделал? – Я вытянула шею и увидела, что прямо на дубовом листке черным маркером было написано: «Сегодня, 10».
Кто-то так оригинально назначает ему свидание? Может, та соседка? Вон ее бабушка уже признает Антона за своего, хоть и не помнит, как его зовут! Впрочем, Антона свидание не радовало: он злобно раздавил листок в кулаке и выкинул пахнущие осенью крошки.
– Поехали в Стражу.
– Но…
– Не сейчас. Вперед.
Лицо у него было такое отчаянное, что я молча пошла за ним к машине.
На городских улицах определенно стало меньше людей – даже сейчас, в утренний час пик, прохожие были редкими, а машины неслись на всех парах, словно пытались как можно скорее попасть в место назначения даже ценой нарушения правил. При виде разрушений, оставленных дверьми, я отводила взгляд. Мне было неловко, словно расшалившиеся дети все поломали, а я – их краснеющая мать.
Но когда мы с Антоном вышли из машины перед зданием Стражи, оно было так же прекрасно, как и прежде: огромная конструкция из стекла и бетона казалась легкой, как елочная игрушка. Правда, одно изменение я заметила, и оно не радовало. Около двери раньше висел красный почтовый ящик, куда люди опускали письма со своими желаниями. Теперь ящика не было. Антон проследил за моим взглядом.
– Велели убрать. – Голос был бесстрастный, но я слышала, что ему больно. – Мы теперь собираем так мало артефактов, что не можем исполнить желания даже тех, кто давно стоит на очереди.
Мы вошли в дверь, которая вела в центральный холл с огромным окном, – и стало ясно, что у Стражи действительно не лучшие времена. Тут больше не пахло мятным средством для уборки, ветер носил по полу мелкий мусор, словно прибираться здесь теперь было некому. Мраморные ступени парадной лестницы потускнели. Я посмотрела на окна кабинета начальника Стражи, выходившие в холл. Оттуда раздавался негромкий джаз: похоже, Павел Сергеевич даже в трудные времена не изменял любви к музыке на виниловых пластинках.
– Зайду к нему, – сказала я, когда поняла, что Антон свернул в другую сторону.
– Делай что хочешь, – с отсутствующим видом ответил он и скрылся.
Я постучала, и приятный голос сразу ответил: «Войдите».
Конечно, Павел Сергеевич меня не ждал. По его теории, этот город – на самом деле загробный мир, что-то вроде чистилища, а шагнув за дверь, умираешь окончательно. Когда я исчезла полгода назад, вряд ли он сильно удивился. А вот теперь… Он вскочил, чуть не опрокинув тяжелый деревянный стул – у него тут классический интерьер, никаких офисных кресел на колесиках, да и сам он, как обычно, в костюме с галстуком.
– Вы?! – выдохнул он. – Но как?
Я села напротив его стола, не дожидаясь приглашения. Во мне кипела жажда деятельности, тут не до церемоний.
– Здрасте, – сказала я. – Я сразу к делу, ладно? Мы с вами должны выяснить, что это за место, что с ним не так и как остановить то, что делает Гудвин. Мне не нравится, что он тут устроил, поэтому…
На большой карте города, висевшей на стене, загорелся огонек – и сразу погас. Эти настенные карты работали по тому же принципу, что и почталлионы, – лампочка зажигалась в том районе, где открылась дверь. В этот раз она погасла так быстро, что я даже не успела разглядеть, где она была.
– Опять! – вздохнул Павел Сергеевич и сел. – Карта в последнее время барахлит.
– Да у вас все барахлит! Из вашего города все бы давно уехали, одна проблема – из него еще и не уедешь! Это не настоящий Петербург, вы это и без меня знаете, но давайте попробуем разобраться, что тут творится! Я хочу быть полезной.