Отец не ответил – точнее, ответил не то:
– Считай, что этот мир моя… ферма. Я собираю артефакты и продаю, вот и вся история. Город, похоже, чувствует наше родство и дает тебе какие-то возможности, но они уж точно не больше моих.
И все же по внезапно ожившему взгляду на его бесстрастном лице я увидела: Гудвину некомфортно. Развеивать в прах родную дочь даже ему не слишком приятно. Это мой шанс. Я попыталась подняться на ноги, но ничего не получилось, я так и осталась сидеть в траве. Таня, сосредоточься. Тяни время, пока не поймешь, что делать.
– Зачем ты разогнал Стражу? Зачем разваливать этот мир, если ты на нем зарабатываешь?
– Просто решил зарабатывать быстрее.
– Ты скопил денег и тут, и там. Переправляешь артефакты в реальный мир. Продаешь их. И тебе плевать, что тут будет. Когда все развалится, вернешься в реальность и будешь богато жить до старости. – Я криво улыбнулась. Губы дрожали. – Ты в детстве меня учил, как важны деньги. Учил считать. Помнишь сказку про самого богатого воробья на свете?
– Признаться, нет.
А это было одним из моих драгоценных воспоминаний. И еще – как он рисовал здания, когда мы гуляли, как он читал нам иногда. Кажется, в детстве я очень любила отца, а теперь сама с трудом могла в это поверить.
– Давай не будем ссориться? – мирно сказал Гудвин. – Я просто отправлю тебя домой. В тот раз я предлагал тебе остаться, работать на меня, мне это показалось хорошей идеей, потому что ты умеешь делать одну вещь, которая мне не дается. У меня ни разу не получилось самому открыть волшебную дверь, не используя для этого артефакты, а ты успешно это делала. Но знаешь… Мы поговорили, я понял, что мы очень разные и проблем будет больше, чем пользы.
Так вот почему он все обо мне знал… Какой простой ответ. Видимо, он просто следил за мной в реальном мире. И не помог. «Что такого есть в твоей жизни там, ради чего стоит возвращаться? – спросил он в тот раз. – Работа, учеба? Жизнь в комнатенке, которая напоминает только о смерти близкого человека?»
– …И я отпустил тебя. Я помог тебе вернуться домой, это был мой подарок. Я не хочу тебе ничего плохого, Таня.
Ну надо же: он хочет, чтобы я не просто поняла его, а простила и была, наверное, даже благодарна. И на этом Гудвин решил, что исполнил свою отцовскую задачу. Объяснил мне, какой он хороший и как помогал мне, – ну а теперь можно и убивать.
– Не надо, – жалобно простонала я, но его минута слабости, к сожалению, прошла.
Он схватил мое запястье – какой же сильный, со стороны даже не видно, – подтянул к себе и положил снежинку мне на ладонь. Руку обожгло холодом, и я отчаянно подумала про Антона, которого, вполне возможно, здесь убьют. Я должна его спасти.
Вот это – мой уровень задач. Не то что раздавать рекламы ветеринарной клиники в костюме собаки вечерами после школы, потому что у тебя ни отца, ни денег, тебе шестнадцать, а мать больна. Я прикрыла глаза. Давай, Таня. Память снова начала тускнеть, блекнуть, и я сделала единственное, что еще могла: разозлилась. Больше всего на свете я хотела остаться здесь. Еще раз посидеть вот так на кухне с Антоном, смеясь над глупыми стихами, которые он читает. Мой гнев должен защитить мои сокровища. Я всегда держала гнев на привязи, как добермана, но тут я сказала ему: «Фас».
– Игры… – начал Гудвин.
Я почувствовала вспышку такой дикой злобы, что земля вздрогнула. В голове будто что-то взорвалось – прощай, сдержанность, – и вокруг начали открываться двери. Очень, очень шаловливые. Отец закончил фразу, но все накрыло таким оглушительным грохотом, что я не услышала – а без этого, видимо, снежинка не сработает. Он по-прежнему держал мою руку, и я укусила его за запястье. Хватка разжалась.
Десятки дверей, которые подпитывала моя смертельная ярость, лабиринтом теснились вокруг нас – и разрушали землю под собой с первой же секунды появления. Садовая стена рядом с нами треснула.
– Ты хотел артефактов? Бери! – заорала я, срывая голос. – Бери, тварь паршивая! Подавись ими! Пусть тебя с головой завалит! Я тебя ненавижу!
Последнее слово вдруг звякнуло в воздухе громче, наполнило его до краев, отразилось от каждого атома, из которого состоял этот мир. В садовом павильоне недалеко от нас разнесло окна. Все призрачные двери медленно приоткрылись, и из каждой вылетел артефакт. Я от всей души разрешила дверям шалить сколько влезет. Их голубой свет был везде: в окнах павильона, под деревьями, на дорожках. Земля гудела, стена, у которой Гудвин устроил себе уголок для отдыха, начала с каменным шуршанием обваливаться.
А еще этот коллапс разрушил другую стену – ненастоящую. Ну конечно, Гудвин же мастер иллюзий. Стена, которая отделила нас с Гудвином от клановцев и Антона, упала, как легкая ткань, как штора, и я увидела…
Парни сбились вместе в десятке шагов от встрепанного Антона, и сразу стало ясно: несмотря на то что их целая толпа, в драке побеждают не они. Драка уже, собственно, закончилась, потому что на стороне Антона выступил кое-кто еще. Стая чаек бросалась на парней, те кое-как отмахивались, но не убегали. Видимо, своего босса они опасались больше, чем птиц. Чайки щипали их клювами за одежду, орали, щедро гадили на них и на ухоженный парк вокруг. Я чуть не заплакала от облегчения. Милые, добрые двери. Они дали нам артефакт, который смог защитить Антона от своры бандитов, даже когда те заломили ему руки. Настоящий артефакт могли бы отобрать – но шалуна отобрать невозможно, его дурацкий эффект уже в тебе.
Пару секунд я смотрела на дверную катастрофу, на подрагивающие от подземного гула деревья, на Гудвина, который яростно оглядывал весь этот беспорядок. А потом все потемнело, поехало куда-то влево, и я рухнула на землю, успев подумать: «Ну вот и все».
Глава 11. Манекен
С папироскою «Дюшес» —
девушка проносится.
Лет примерно двадцать шесть,
пенсне на переносице.
Не любимая никем
(места нет надежде!)
вдруг увидит – манекен
в «Ленинградодежде».
Я открыла глаза и поняла, что лежу на теплой и мягкой… не кровати, нет: по ощущениям скорее гамак. Поморгала, глядя в потолок. Высокий, но лампа не такая, как у Антона. Я уже выучила все осветительные приборы в его доме, и этот был неопознанным. Размышления о лампах хоть ненадолго заслонили то огромное, что я вспомнила в первую же секунду: Гудвин – мой отец. Его сад, везде двери… Когда это было? Только что или давно?
– Вадика пришлось выселить на кухню. Не волнуйся, белье я после него перестелил, – негромко произнес знакомый голос, от которого мне стало разом спокойно и грустно.
Я повернула голову. В небе тусклое от легких облаков солнце, шторы незнакомые. Антон сидит между мной и окном, примостившись на смехотворно маленькой табуретке: то ли это детская мебель, то ли подставка под цветочный горшок.
– Сейчас еще сегодня или уже завтра? – хрипло спросила я.
Во рту пересохло, слова царапали.
– Еще сегодня.
Он ушел и вернулся с кружкой воды. Кружка была старенькая, красная в белый горошек, а Антон – уставший, встревоженный и злой. Но я потихоньку училась различать пятьдесят оттенков его злости, и в этот раз она была направлена не на меня.
– Рассказывай, – сказала я с какой-то непрошеной нежностью.
– С того момента, как выяснилось, что наш план – полная фигня?
Он сутулился, чтобы хоть как-то удерживать центр тяжести на микротабуретке. Я прижалась щекой к подушке, набитой чем-то комковатым, и просто смотрела на него. Гудвин – мой отец. Мой отец убил мать Антона. Я не просто дочь человека, который давным-давно ушел из семьи, я дочь злодея, который приказал выбрасывать за двери всех, кто пройдет мимо. Да я теперь даже портрету Журавлева в глаза не смогу посмотреть. Антон заговорил со мной неуверенно, как с больной:
– Ты упала, я тебя забрал, и если бы не чайки… Они всех отгоняли, орали. Хаос полнейший: повсюду двери, пара чаек не рассчитали и влетели в них. Земля осыпается, Клан не понимает, то ли собирать артефакты, то ли преследовать меня, то ли бежать. Гудвин им что-то орет, никто не слушает. Двери, похоже, открылись и во дворце, все там разнесли. – Антон выдавил короткий смешок. – Это же ты их открыла?
Я видела: ответ «да» ему не особо понравится. Его напугало то, что я устроила. Поэтому я не ответила, но сразу стало ясно: он и так понял.
– Дальше мы удирали на машине, за нами летела стая чаек и орала. Они до сих пор хотят общаться. Я прогоняю, чтобы в окно клювами не долбили и не будили тебя, иногда кто-нибудь из них возвращается, но уже реже. Короче, я не знал, куда деться, ты была без сознания, вот и привез к…
– Тук-тук. – Белла приоткрыла дверь. – Простите, что помешаю. Услышала голоса, решила спросить, как ты, Танечка.
Одной рукой она опиралась на косяк, второй на костыль: похоже, ей где-то достали новые.
– Спасибо, хорошо, – сказала я.
Белла с Антоном переглянулись.
– Двери в Юсуповском много чего разрушили, но… – все так же осторожно проговорил Антон. – Вадик потом специально проехал мимо узнать, как дела, а дверей уже нет. Разрушений – полно, и магическая защита исчезла от всей этой тряски. Теперь видно и клановцев, и их машины, никакой строительной сетки, Клан как на ладони. Вряд ли кто-то из наших трюкачей закрыл дверь, так что, получается…
– …Гудвин действительно умеет закрывать двери и наконец воспользовался даром трюкача по назначению? – грустно улыбнулась я.
Смотри-ка: понял, как неприятно, когда двери рушат твой дом, и закрыл их сам. Значит, он точно не подавился артефактами и они не завалили его с головой.
Ни за что не скажу, что я узнала. Впервые кому-то, кроме мамы и Евы, я нравилась, нельзя все испортить. Сломанная нога Беллы – из-за моего отца. Мертвая мать Антона – тоже из-за него. Я натянула на лицо улыбку.
– Мне уже лучше, правда. Сейчас встану.
– Да лежи ты. Я боялся, что они придут сюда, – пробормотал Антон. – Сижу, слежу, не приходили.