Мы были вдвоем. В здании – тишина.
– Почему я… здесь?
Я осторожно села, задумалась о том, чтобы спрыгнуть, и в ужасе отбросила эту мысль. От высоты в животе сжалось, тут сломанными ногами не отделаться. Гудвин пожал плечами.
– Тебя туда забросило либо само здание, либо твоя сила. Ты была без сознания, я хотел помочь, но твое тело просто уплыло от меня и приземлилось там. Может, спустишься?
Похоже, мое тело даже без сознания не доверяло ему и хотело оказаться подальше. В окнах кабинета Павла Сергеевича, которые выходили в холл, было темно, лиловые лампы для комнатных растений больше не горели, холл освещал только красный свет заката. Сколько времени прошло? Где Антон?
Гудвин встал со ступенек. Я прижалась спиной к стеклу. Воспоминание уже поблекло, и все же… Это действительно мой отец. Как странно. А потом я поняла еще кое-что. Папа – человек практичный, в детстве он велел мне и даже маленькой Еве «почаще включать голову». И самым разумным решением для него сейчас было бы… На его месте я бы сделала именно это. Его единственное оружие против меня все еще с ним.
– Зачем мне спускаться? – звенящим, жалким голосом, который самой противно было слушать, спросила я. – Снежинка еще у тебя. Ты хотел вложить ее мне в руку, пока я без сознания, чтобы я исчезла отсюда и оставила тебя в покое.
Я попыталась разглядеть, есть ли снежинка у него в кармане, но брюки широкие, не понять. От паники у меня взмокли ладони, заскользили по краю подоконника. Боюсь высоты, боюсь отца, боюсь тишины, которая накрыла все здание. И еще боюсь того, что…
– Я создала этот город, – выдавила я.
– Значит, это все-таки был артефакт памяти… Так и думал. На твоем месте я его бы и выбрал. Я забрал из хранилища все артефакты этой категории, но, похоже, что-то я упустил в идиотской местной картотеке.
В первую, февральскую, встречу с Гудвином я тоже подумала, что мы схоже мыслим: изворотливые, хитрые. Ну вот, теперь многое объяснилось.
– Где… Антон?
– Где-то с моими ребятами. Они, как ты понимаешь, его просто обожают, после стольких-то лет. Бедный неудачник. Уже почти сбежал от них – и выбрал худшее место, чтобы спрятаться. Так что время у нас есть, никто не помешает.
Голос у отца был деловитый, будто мы коллеги на бизнес-конференции. У меня сжалось горло. Я должна спасти тех, кого привела сюда, но, может быть, спасать уже некого.
– Этот мир создала я, – выдохнула я, зациклившись на этой мысли. – А ты отнял его у меня и остался здесь?
– Я еще утром все тебе рассказал. Ни в чем не соврал.
Просто упустил буквально парочку деталей. Как там отец сказал Антону… «Понимание – самая дорогая валюта в мире»? Вот теперь я точно понимала больше, чем в нашу утреннюю семейную встречу, после которой отец недосчитался дворца.
– Почему здесь… появляются двери? – через силу спросила я. – После той… Первой.
– Сам удивился. Когда я оказался здесь, все думал, что проснусь, но нет. Жил обычной жизнью, а двери то и дело открывались снова, из них вылетали вещи, такие же призрачные, как они сами. Я, как ты понимаешь, думал о тебе – все ждал, что через одну из дверей ты явишься сама.
Уверена, такая перспектива его не радовала.
– Ты как будто хотела напомнить о себе, – без особого энтузиазма продолжал отец. – Чтобы город о тебе не забыл. А может, чтобы не забыл я. Вообще-то я первым сообразил, что предметы, которые появляются из дверей, могут иметь особые свойства. Ты любила всякие игры, это было бы в твоем духе. Замечала, что все артефакты – это вещи, которые ты в детстве видела вокруг себя? Никаких сложных или непонятных предметов, все по-детски простое: очки, конфета, сережка. Предметы редко повторяются. Ты была очень наблюдательной, Таня. Постепенно я даже начал тебя бояться. Но потом ты действительно явилась в город, и я понял, что боялся зря: ты ничего не помнишь.
Февральскую сцену во дворце Гудвина я тоже сейчас понимала лучше. Отцу нравилось играть со мной, не выдавая себя, нравилось чувство власти. А увидев, что Антон мне дорог, он решил поиграть и с ним.
Как же неспокойно жилось Гудвину со времен моего февральского визита! Он тут же отменил перемирие и ускорил работу по сбору артефактов на своей ферме, потому что знал, знал и боялся: я сюда вернусь. Он хотел избавиться от меня руками Антона, а когда не получилось, взялся за дело сам.
– Форму некоторых артефактов я узнавал, – задумчиво протянул Гудвин. – Твои игрушки, мои вещи, вещи твоей матери. Но потом Журавлев и компания развели бурную деятельность, начали собирать артефакты, раздавать всем подряд. Я решил, что вполне имею право собирать их сам. – Он задрал голову и посмотрел на меня. – Спустись оттуда, а? Ты же боишься высоты. Я тебя не трону, даже не подойду. Поговорим, ничего больше.
Ну конечно, конечно.
– Говорят, ты знаешь все, – глухо проговорила я и будто заново заметила, как же пол от меня далеко. Одно неверное движение, и костей не соберешь. – Это же выдумка?
Отец заколебался, но потом вспомнил правило, которому я следовала всю жизнь, а теперь уже не могла вспомнить: вдруг он меня этому и научил? Если хочешь что-то получить, дай что-то взамен. Отношения людей – это обмен услугами.
– Даже у меня голова кружится на тебя смотреть. У тебя не кружится? Слезь, и я отвечу. Не совру, не бойся.
Умный ход. Я бы не стала подчиняться, но голова действительно кружилась. Наверное, я высоты и в детстве боялась.
– И как мне спуститься?
– Ты у меня спрашиваешь?
Да, и правда… Я постаралась унять быстро бьющееся сердце. Вряд ли поблизости есть пятиметровая лестница. В этом мире сделать что-то особенное, например открыть волшебную дверь, у меня получалось, когда я чувствовала что-то плохое – или хорошее, как в тот раз у Антона на кухне. Главное – хоть что-то чувствовать.
Плохие эмоции куда сложнее контролировать, так что… Я села на край подоконника и крепко взялась за край. Попыталась среди всего этого крушения, в его отчаянной тишине хоть на секунду вспомнить, каково чувствовать себя счастливой, – и мне на ум пришла самая неподходящая для этого сцена. Молчаливые, промокшие, мы с Антоном сидим на автобусной остановке в Коломне – не той, что город с зефиром, а той, которая район нашего города, нашего, нашего. Получается, Антон тогда прогонял меня не потому, что ненавидел. Он хотел меня спасти, чтобы ему не пришлось использовать снежинку. Наше молчание на пустой остановке вдруг обрело совсем другое значение. Одни и те же воспоминания могут быть прекрасными или ужасными, могут менять краски – смотря как на них посмотришь.
То, что случилось пятнадцать лет назад, в тот вечер… Да, я поранилась, мне было страшно, но нашлось в этих воспоминаниях и кое-что прекрасное. Во дворе был маленький Антон. Я видела его. Видела Вадика, Беллу, Юсуфа, мать Антона, ту самую, о которой столько слышала. И еще – мать Беллы, энергичную седую женщину, которая на моих глазах встала с носилок, а потом еще пятнадцать лет работала в Страже. Двух врачей скорой помощи, мрачного мужчину и круглолицую женщину, я встречала в этом, волшебном мире совсем недавно: выжившие трюкачи, которые пили с нами чай перед тем, как Антон выставил всех из здания Стражи. Парочку старшеклассников, которая в моем воспоминании целовалась на скамейке, – точнее, их выросшую версию – я видела в феврале. Видимо, это Марк и Зоя, стражи Смольнинского района, которых недавно угробили клановцы.
Дар трюкачей получили те, кто был в тот день рядом со мной. Мой детский ум, не умеющий управлять своей силой, создал мир со странными, но вполне логичными законами. Мир, где волшебные предметы могут даровать людям исполнение желаний. Мир, где у некоторых есть суперсилы, как у моей Барби. Кого еще я наделила способностями? Соседей по лестничной площадке, лиц которых не помню? Почему дара трюкача нет у Беллы?
Вопросы оставались, но во всем этом точно была система. Вадик жевал жвачку Love Is – и у него появился дар закрывать двери именно ею. Антон держал в руке снежок – и вот, пожалуйста. У матери Антона из кармана выпали ключи, когда она достала телефон. Мой отец закрыл дверь у меня перед носом – и вот она, его способность. С остальными, видимо, примерно так же: то, как именно трюкачи закрывают волшебные двери, связано с тем, что они делали в тот, первый момент. Интересно, приходилось ли Марку с Зоей целоваться, чтобы дверь закрылась?
И, конечно, Журавлев. Первый трюкач, основатель Стражи, единственный, кто понимал двери. Я четко вспомнила последнее, о чем думала перед тем, как папа застал меня в моем волшебном мире и выставил, чтобы остаться там самому. Я думала, что позвоню в свою любимую передачу и ее ведущий поймет, что со мной случилось. И действительно, понял и помог. Все как обещал.
Насколько мощным был тот всплеск силы, что город и без меня продолжал жить? Как Большой взрыв: импульс невероятной мощности привел в движение что-то огромное, и оно ожило, обретая форму и собственные законы. Видимо, люди – и вселенные – способны на такое только в детстве.
Я неосознанно создала копию Петербурга со всеми жителями, и мой добрый мир заставил их забыть тот вечер и большую часть того, что было до. Пытался защитить их сознание, чтобы они не страдали без интернета и мобильной связи, а еще без своих родственников, которые остались в других городах. Чтобы начали с чистого листа. Звучит довольно пугающе, но я ведь тогда сделала это ненарочно. Да я и представления не имею, как это сделала!
Получается, те же люди есть и где-то в настоящем Петербурге. Живут своей жизнью – и не знают, что у них есть дополнительная версия, порожденная неукротимой силой пятилетки, которой перерезал вену осколок елочной игрушки. Мой отец тогда чуть не уничтожил меня, а теперь ломает созданный мной мир, как злой ребенок. Он испортил своей жадностью место, которое должно было помогать и дарить радость всем внутри его.
Но все же система работает: я на себе ощутила, что в этом мире чувствуешь себя счастливее. Павел Сергеевич на много лет потерял желание свести счеты с жизнью. Я вспомнила неряшливо одетого, болтливого и приставучего Вадика, который всегда гулял один. Его взрослая версия, которую я знала, определенно прошла большой путь. Я невольно улыбнулась. Антон угостил Вадика жвачкой – и с тех пор тот делится жвачкой с ним. От этой мысли тревога чуть разжала на мне тиски.