– Что ты несешь? Что ты можешь нам разрешить?
Страшила попытался ударить меня по лицу, но промахнулся. Это сильно его удивило. Остальные парни притихли. Я перевела взгляд вверх – и пожелала, чтобы пошел снег. Как в тот вечер в моем детстве, когда все это началось. Я всегда любила зиму.
Огромные хлопья настоящего, пушистого снега на фоне прекрасного летнего заката. Если я могу выбрать, на что смотреть, я хочу смотреть на это.
– Ты какой-то артефакт сломала? Когда? – грубо спросил Страшила. – Я не видел.
Крышу тоже можно украсить. Как прекрасно быть всемогущим. В детстве мне хотелось настоящую, живую елку на Новый год, но, когда ушел папа, мы совсем обеднели, и та злосчастная пластиковая елочка по-прежнему украшала нашу с Евой квартиру каждые праздники. Я украсила крышу так, как мне хотелось – и как я никогда не могла сделать в реальности. В углу появилась огромная елка с огоньками, игрушками – и гирляндой, которую я видела в квартире Антона.
Финал «Щелкунчика». Я вспомнила тот день, когда легла под елку с порезанной рукой. Наверное, мне хотелось, как и Мари, увидеть сон о чем-то, полном любви и красоты. И пока Мари не проснулась, пусть сон будет прекрасным. Зачем мелочиться? На другом конце крыши я устроила горящий камин, как в фильмах. Выстлала жестяную крышу пушистым зеленым ковром. Наверное, из-за слов Юсуфа мне казалось, что в воздухе дрожит прощальная нота, что это прекрасное волшебство никогда больше не повторится. Буду наслаждаться каждой секундой. Мне хочется поиграть.
Парни из Клана, хоть и жили в мире, полном волшебных артефактов, удивленно замерли, озираясь. Треск камина, позвякивание игрушек на елке, переливающиеся огни. Почему бы не устроить Новый год в июле?
– Я вас отпускаю, – рассеянно сказала я, разглядывая елку. – Гудвин потерял власть. Он просто мошенник. У него нет ни единой особой способности, он такой же человек, как вы. Не бойтесь его. Он вернется, но…
У меня перехватило дыхание. Я знала своего отца: он действительно вернется. Не сдастся так легко. На его месте я бы не сдалась. Я обвела парней взглядом – и что-то в моем лице сказало им, что стоит послушать молча.
– И передайте вашим: Клана больше нет. Я его распускаю. Займитесь чем-нибудь другим. Все артефакты принадлежат Страже, она раздает их тем, кому они нужны. – Я посмотрела на Антона, который по-прежнему лежал на краю крыши. Снег оседал на спине его фиолетовой футболки. – Ну вот, теперь отпускаю вас. Идите домой.
Клановцы бросились прочь с крыши, толкаясь локтями за право первым добраться до узкой лесенки, ведущей в здание. Все отчаянно старались не встречаться со мной глазами, и только Дровосек будто нарочно задержался и ушел последним, чтобы глянуть на меня. Я поняла, что знаю все его секреты.
– Трудно быть не таким, как все. И любить кого-то, кого нельзя, – пробормотала я. – Но это не повод быть таким козлом. – Он шагнул ко мне, и я похлопала его по груди в идеально белой толстовке, на которой тут и там были пятна крови. – Даю тебе настоящее сердце. Делай с ним что хочешь.
Он криво, неуверенно усмехнулся, развернулся и ушел с крыши. Я вдохнула морозный воздух и шаг за шагом пошла к краю. Снег скрадывал пейзаж, отгораживал меня, и от этого высота становилась не так заметна. Я дошла до Антона, стараясь не думать, как же близко край. Коснулась его плеча. Бестолковый мой Щелкунчик. В этом мире я ни за что не дам тебе умереть. Буду защищать свое Конфетное королевство, чтобы тебе было где жить долго-долго.
– Антон, – тихо сказала я, поглаживая его плечо, и села на ковер рядом с ним. – Просыпайся.
Я знала, почему он выбрался на крышу: надеялся, что чайки защитят его, как в саду Юсуповского дворца. Но действие шалуна уже закончилось – они кружили высоко, проносясь сквозь снег, и больше не обращали внимания на людей. Я потянулась и перевернула Антона на спину, стараясь этим неуклюжим движением не скатить его с крыши. Его пальцы слабо шевельнулись. Живой. Не буду злиться на этих козлов за то, что они сделали. Я все исправлю.
Мне хотелось поцеловать его. У меня еще никогда не было таких желаний. Я уже наклонилась – и замерла. Вспомнила, что сказал Антон, пока мы лежали в кровати у него дома, и прошептала:
– Сначала первое свидание, потом еще парочка, и только потом поцелуй.
Вряд ли у нас дойдет даже до первого шага. Но я буду уважать его правила. Поэтому сейчас, недолго, пока я могу позволить себе все, я просто гладила его щеки. Он так и не побрился. Мне хотелось умереть от нежности или жить очень долго. От моих рук исходило слабое голубое сияние, и с каждым касанием его синяки и ссадины бледнели, пока не сошли вовсе. Подбитый глаз зажил, между бровями легла недовольная складка, потому что на лицо падали огромные снежные хлопья. Потом оба глаза медленно открылись. Я улыбнулась от всей души, и Антон прошептал то, что я меньше всего ожидала услышать.
– Хренов снег. – Он медленно осмотрелся, напоролся взглядом на елку и сел. – Я умер?
Я покачала головой. Антон заторможенно ощупал пушистый ковер. Я думала о том, что в тот, первый, день невольно дала ему самую лучшую способность – управлять снегом, точно как моя Барби.
– Вечно со мной в снегопад что-то случается, – пробормотал Антон.
Кто же знал, что у него сложные отношения с зимой!
– Больше ничего не случится, – сказала я, глядя на наши руки, лежащие на ковре совсем близко.
Не буду смотреть ему в голову, не хочу знать его мысли – друзья так не поступают.
– Так, стоп. – Он сжал переносицу. – Я реально жив? А где эти?
– Ушли домой.
– Лучше ни о чем не спрашивать? – Я покачала головой. – Ладно, позже. Я не отстану.
То же самое говорила мне Ева. При мысли о ней стало тоскливо. Она не заслужила всего, что ей приходится сейчас из-за меня перенести. Я должна… Нет, не сейчас. Чуть позже.
– Артефакт памяти помог? Узнала что-нибудь? – спросил Антон, тоже глядя на наши руки, разделенные несколькими сантиметрами ковра.
– Долгая история, – тихо сказала я. – У тебя ничего не болит?
– Вот как ни странно. – Он пощупал свои бока. – Хотя они меня пинали так, что я ребер уже не чувствовал. Я точно не умер?
– Нет. – Я боднула его головой в плечо и сразу отстранилась. – Подстрахуешь меня? Хочу кое-что сделать, но высота – это не мое.
Антон кивнул и осторожно поднялся на ноги, словно все еще не веря, что цел. Кинул вопросительный взгляд на камин и елку, протянул мне руку, помогая встать. Я аккуратно подошла к самому краю крыши, не выпуская его руку и стараясь не смотреть вниз.
Пожелала, чтобы снег прекратился, и он исчез. Антон издал тихое удивленное кряхтенье. Я оглядела город. Свет заката уже поблек, из красного стал бледно-розовым, но даже так были видны шрамы от призрачных дверей. Обрушенный угол здания напротив Стражи. Полоса разбитого асфальта в конце улицы. Я закрыла глаза. Почувствовала, что Антон за моей спиной, едва касаясь, поддерживает меня, чтобы я не упала вниз. И пожелала залечить раны города: на этой улице и на всех других. Двери ведь никому не желали зла. Они просто шалили.
Антон длинно выдохнул. Я открыла глаза и увидела, как сходится прореха на асфальте. Рухнувшие кирпичи темно-красного здания встали на место. Руки Антона на моих боках дернулись, и я подумала: «Держи крепче».
Наверное, я еще в феврале много чего могла, а боялась тогда всего подряд. Если бы просто попробовала, если бы мне пришла в голову мысль, что я способна на все… Ладно, бессмысленно сожалеть о прошлом.
– Это здание снова принадлежит Страже. Гудвин больше не сможет отпереть дверь в зал с картой. Ваши почталлионы снова работают, – сказала я, даже не сомневаясь, что все так и есть, ибо таково было мое желание. – Ты не против вернуться к работе?
Одна из чаек пролетела прямо над крышей, глянула на нас в полете – может быть, та самая, которую мы гладили, – и скрылась.
– Днем и ночью мчаться на вызовы по звонку почталлиона? Еще спрашиваешь! Жизнь мечты.
– Я думала, ты любишь свою работу.
– Очень люблю. – Он вдруг тихо рассмеялся, и я повернула голову, чтобы увидеть это невероятное зрелище своими глазами. – Можно я пару строчек прочту? Это просто так в тему сейчас подходит, что я рехнусь, если не процитирую.
У меня отлегло от сердца.
– Умоляю, прочти. Не могу жить без твоих футуристов и вот этих всех остальных.
И он с дурацким шутливым пафосом прочел. Мне было трудно сосредоточиться, потому что Антон сгорбился, как жираф, который пытается говорить с барсуком, и поставил подбородок мне на плечо.
А как мои шаги?
Вокруг домов и мимо?
И рядом снова нет
шагов моей любимой?
Мы вместе смотрели на город, который поймал последний розовый отблеск заката, – а потом солнце этого долгого дня скрылось за домами, оставив только апельсиновую полосу на горизонте. Даже бесконечные дни всегда подходят к концу.
Но город будто мне:
«Отчаиваться рано.
И у меня была
здесь на асфальте рана».
Я выдохнула. Как же мне нравилось все, что он читал. Это очень глупо, но…
– Не слушай Вадика, – сдавленно проговорила я. – Когда тебе кто-нибудь понравится, читай стихи. Это беспроигрышно. Любое сердце растает, как мороженое.
– Про любое я не уверен. – Антон выпрямился. – Но спасибо. О… Кстати, Вадик! Я бы вечно тут стоял, но мне очень надо выяснить, как он.
Я его понимала. Вадик для него – как для меня Ева, что бы он там ни говорил. Антону, похоже, просто жизненно необходимо иногда проорать, как он кого-нибудь ненавидит. Я взглянула на камин и елку, и они растаяли. Ковер тоже исчез – к выходу с крыши мы шли уже по обычному листовому железу, кое-где тронутому ржавчиной.
– Не отстану, – повторил Антон. – Сейчас со всем разберемся, пойдем домой и расскажешь.
Домой. Домой. Домой.
Вадика мы нашли в зале для писем. Я не то чтобы искала, просто шла с намерением найти его, и ноги привели сюда. В коридоре третьего этажа я открыла дверь, за которой дважды обнаруживала Юсуфа, изучающего письма.