– Ты нас что, специально кругами водишь? – начал Сашка.
– Давай уже к центральной аллее, покружили и хватит, – вклинился Олег. – Я устал тут шататься. Ничего интересного. Никаких свечений, даже ворон не каркнет, ни фига не страшно…
– Сейчас, сей… – начал было Влад, но понял, что свернул куда-то совсем уж не туда: впереди оградки смыкались так плотно, что никак не пройдешь. – Блин, ребят, надо немного назад вернуться…
– Ты заблудился, что ли? – разозлился Сашка.
– Немного. Сейчас назад вернемся. – Влад бестолково закрутился на месте, а потом уверенно ломанулся вперед. – Сейчас чуть-чуть пройдем обратно, а потом…
– Куда обратно? – Олег поймал его за капюшон. – Ты вообще куда чешешь? Мы в той стороне не были еще! Я этого мужика, на памятнике, впервые вижу!
– А ты запоминал? Людей с памятников запоминал? – залепетал Влад. – Серьезно?
– Серьезнее некуда. Мы мимо этого Владимира Павловича… короче, мимо этого носатого с толстой шеей, не шли точно.
– А мимо кого шли? – Влад был почти счастлив, что Олег оказался таким внимательным. – Помнишь?
– Так я тебе и сказал. – Олег смотрел на него исподлобья. – Ты что, так ничего не и понял?
– Чего не понял?
– Чего-чего… Сатанисты мы. Сейчас обряд будем совершать.
– Чего-о?
Сашка прыснул от смеха, но затем, поймав взгляд Олега, сделал максимально серьезное лицо:
– В жертву тебя, Владик, принесем, вот что…
Влад попятился, и тут Олег набросился на него, повалил, а к нему подоспел и Сашка. Секунда, и они уже крепко держали Влада, один – за руки, а другой – за ноги. Все трое хохотали, Влад дергался, но и сам смеялся так, что задыхался.
– Ну что, Сашка, какую часть Влада первой вырежем? Может, почку? Или печень?
– Я глаз хочу! Говорят, он вкусный, если в золе, как картошку, испечь…
Влад понимал, что они шутят, только шутят, но его внезапно до самых глубин нутра пробил огромный, всепоглощающий страх – и он, плохо осознавая, что делает, рванулся с прямо-таки нечеловеческой силой, вскочил на ноги и бросился бежать. Впереди тесно смыкались оградки, но он сумел протиснуться между ними, впрочем, разодрав куртку так, что из нее клочьями вылез синтепон. Он продирался вперед с каким-то остервенением, не соображая, куда он бежит и зачем, а в спину ему орали Сашка и Олег:
– Стой, стой, псих! Мы пошутили! Сто-ой! Ты куда?
Если бы не колено, они его ни за что бы не догнали. Но нога дала о себе знать в самый неподходящий момент, и Влад рухнул рядом с чьей-то могилой, плача, как маленький. Земля была влажная, от нее исходили холод и покой – но ни того ни другого Владу не хотелось.
С кладбища его вывели Олег и Сашка. Влад держался за них обоих, чтобы не упасть. Олег и правда запомнил дорогу, ориентируясь на могильные памятники и имена. У него, оказывается, отличная память. Правда, уже совсем стемнело, пришлось достать фонарик и светить покойникам в лица, как на допросе.
Влад ужасно стыдился этой истории. Ему казалось, что он показал себя полным дураком и трусом. Он ожидал, что Олег и Сашка теперь не слезут с него, припоминая его кладбищенский забег. Но они, как ни странно, совсем не шутили на эту тему, хотя Владу все равно казалось, что за его спиной эти двое просто валяются от смеха, вспоминая, как он несся по темному, холодному кладбищу, раздирая куртку в клочья (как ему влетело от мамы за испорченную вещь!). И он ненавидел этих двоих так сильно, что, как ему казалось, сам бы убил их там, на осеннем кладбище, и прикопал бы где-нибудь в стылой земле.
Образ маленького человека в творчестве господа бога
Среди предметников самым презираемым был историк. Да, конечно, можно вспомнить еще и трудовика – красноносого, блещущего золотыми зубами и хвастающего тем, что когда-то он тоже не соблюдал технику безопасности, а теперь «вот! вот! вот!» – он тыкал тебе в нос правой рукой, на которой не хватало фаланг у указательного и среднего пальца (трудовика за глаза звали Вот Вотыч) – и обэжэшника, отставного вояку с плоской лысиной, который иногда так увлекался, рассказывая о врагах России, что из соседних кабинетов заглядывали другие учителя и просили его орать потише (ох уж этот командирский голос!). Тогда для ОБЖ оборудовали специальный кабинет, увешав стены плакатами со сверхценными инструкциями типа «Что делать при ядерном взрыве/нападении медведя-шатуна/чеченских террористов?». Плакаты эти вызывали поначалу нездоровый ажиотаж, но Сергей заметил кое-что другое, о чем не преминул задать вопрос обэжэшнику:
– Скажите, пожалуйста, а почему у нас изображение целящегося снайпера как раз напротив государственного флага и герба? Если провести прямую линию…
По классу покатились смешки, в основном среди парней; Олег взоржал, переводя взгляд с флага на мушку прицела. Этот плакат был старый, еще советский (он исчез буквально сразу после урока, его заменили классификацией отравляющих газов). Услышав неудобный вопрос, учитель поскреб лысину, ухмыльнулся, скрывая смущение, сказал:
– Глазастый, снайпером будешь! – а потом гаркнул: – А ну, ти-и-и-ха!
Класс притих, но по тому, что голова учителя стала похожа на свеклу, все поняли, что замечание Сергея задело его сильнее, чем он показал.
Обэжэшник был дурак, вернее, дуболом, но все-таки в нем чувствовалась сила. А вот историк был просто жалок, и над ним безжалостно смеялись. У подростков нет суеверного страха «А вдруг я сам когда-нибудь таким стану?» – так далеко они не заглядывают, а если и заглядывают, то шапкозакидательски восклицают: «Не-е, я лучше сдохну, чем таким стать!» Иногда, когда историку было особенно тяжко с похмелья, он спал весь урок, положив голову – клочковатые седые волосы вокруг плешивой макушки – на сложенные на столе руки и тихо постанывая сквозь зубы, если в классе шумели (или он видел во сне что-то мучительное?). Иногда он пытался рассказать что-то по теме урока или задавал классу вопросы, ответом на которые была гробовая тишина. Иногда у историка случались бесформенные монологи, в которых напрочь отсутствовала не только главная, но и вообще хоть какая-то мысль.
– Вот вы все… вы… ваши родители… куда вы идете? Зачем? – Он устремил за окно долгий взгляд и умолк, казалось, вообще забыв, что происходит и где он находится. – Все ходите, ходите… Ищете, где что-то дают! – внезапно его голос взорвался гневом. – Где что-то можно взять, какой-то кусок! – Он ударил кулаком по парте, за которой сидела Лу, та от неожиданности вздрогнула, чуть не подскочила. Лола Шарапова громко хихикнула.
– Как при совке! Облепят любую витрину: а вдруг там колбасу выбросили?!
Никто не мог понять, отчего историк начал про колбасу. Пройдя среди парт, он склонился над столом Сергея. Глаза у историка были выпученные, как будто собирались вывалиться, от него несло перегаром (никто из близких Сергея не пил, и запах показался ему особенно отвратительным). А еще Сергей понял, что шерстяной бесформенный свитер надет на историке задом наперед: на горловине виднелся шовчик и была заметна упиравшаяся в красную кожу шеи бирка.
– Ищете, что дают? – повторил он, нагнувшись к лицу Сергея.
– Ищем.
Сергея трудно было сбить с толку, он неплохо знал учителей – кому нужно отвечать по учебнику, кому из головы, с кем можно пошутить, с кем лучше держаться строго официально, но тут даже он растерялся: историк очевидно свихнулся, а как говорить с сумасшедшими, Сергей пока не знал.
– Ищут они! Тьфу!
Учитель отшатнулся от него, как будто Сергей ему в лицо чихнул. В голосе историка было столько презрения, что Сергей удивился: а чего, собственно, плохого в том, что они ходят и ищут нужный товар в магазинах? Ищут дешевую, но съедобную колбасу, ищут хорошую одежду, ищут технику, которая не сломается после первого использования? Чего тут плохого-то?
– Вот! – Историк ткнул в него пальцем. – Вот он! Всю жизнь так и пробегает в поисках! Где что-нибудь дают! Тьфу! Гуманитарная помощь! Ножки Буша!
Сергей никогда не краснел, не смутился он и в этот раз. К тому же одноклассники смотрели на него с сочувствием, а Полина легонько постучала себя пальцем по виску, как бы говоря: что поделать, псих.
Историк кивнул, как будто сам с собой соглашаясь, потом отошел от парты Сергея, видимо, вообще о нем забыв, снова подошел к своему столу, посмотрел в окно и сказал мысль, удивительно для него связную и ясную:
– Плохо, когда все бедные. Но когда одни бедные, а другие богатые – еще хуже.
Он сел за стол, повел плечами, словно у него болела спина, а потом принялся заполнять журнал.
– Кого сегодня нет?
«Здравого смысла нет, – подумал Сергей. – Когда одни бедные, другие богатые… плохо? Ну да, ну да. Лучше всем землю жрать. А ничего, что к богатым можно устроиться на работу, можно у них что-нибудь выпросить… да на худой конец – украсть. С богатыми можно иметь дело, а вот с сумасшедшими…»
На поведение историка не жаловались: пусть его и заносит иногда, но на оценках это не сказывается. Он не ставит колонку двоек из-за того, что кто-то нарисовал на доске свастику (кто? конечно, Олег, но кто ж его сдаст), как бешеная русичка Борисовна, и не устраивает контрольные без предупреждения, как математичка Ктория Санна. И контурных карт покупать не надо. Хрен с ним, короче.
На перемене Сергей услышал, как Влад Яковлев говорит Андрюхе Куйнашу:
– Тут он прав, конечно. Плохо, когда одни – бедные, а другие – богатые…
Андрей ответил ему что-то вроде:
– Алкаш он конченый.
– Но по сути-то он прав! Ну, скажи…
– Да он как мой батя…
Мелкий, то и дело прихрамывающий Влад старался идти побыстрее: у длинного Андрея был широкий шаг, Куйнашев шел, Яковлев почти бежал, придерживая болтающуюся на боку сумку с учебниками. «Такие, как Влад и историк, наверное, ноги бы людям отрезали, чтоб никто не был выше их, – подумал Сергей. – И били бы по голове шибко умных, чтоб все были такими же тупыми…»
Сергей решил, что именно таких людей и надо бояться: не Олега или Сашки с их дебильными шуточками и перманентным желанием набить кому-то лицо, а именно таких, как Влад Яковлев, маленьких хромых человечков, которые затаили на всех огромную обиду – а никто не догадывается,