Шпили.
Золото.
Гранит.
В поезде, когда они возвращались домой, Олеська, бесконечно счастливая, посмотрела в лицо Лу и сказала:
– Я увезу его с собой.
– И я, – прошептала Лу.
И они увозили – каждая свое.
…Как нам дается благодать
В восьмом классе Влад сочинял «Дневник убийцы». Писал его целую четверть, прямо на уроках, старался, аж пыхтел. Ктория Санна один раз даже попыталась у него эту тетрадку отобрать, но Влад вцепился как клещ. Молча тянул на себя, пока она не отпустила. Тогда у Влада на даче жил друг его отца, видимо, влипший в историю или, как многие неудачники в девяностых, пропивший или проигравший свою квартиру. Влад с какого-то перепугу решил: это маньяк (все уши об этом прожужжал Андрею, но тот не верил: бред же). Стал вести от его лица дневник, описывать, как он всех убивает.
«Я подкрался к нему сзади, накинул на шею веревку и душил, пока он не посинел» (как увидел, что тот посинел, душил же сзади?).
«Я ударил его по голове кирпичом пять раз, кирпич раскололся, и я ударил его кулаком в нос» (а кулак не раскололся? что там за голова такая – гранитная?).
«Я топил его в реке, пока он не перестал пускать пузыри» (какие пузыри, мыльные?).
Один раз написал даже что-то типа: «Я воткнул ему в глаз палку, а она вылезла через ухо». Потом его занесло в романтику: «Все свои преступления я посвящаю одной женщине. Ее зовут Полина». Хорошо еще, что в стихи не вдарился.
В том же году Андрей с Владом совершили побег в старый квартал – уголок Заводска, где сохранились старые, дореволюционные дома. Кажется, в одном из них жили бабушка и дедушка Сергея Герасимова. Дворы там небольшие, квадратные, пустые – без беседок, качелек и почти без машин. Где-то есть деревья, старые, мощные, но большую их часть уже спилили: бывали случаи, когда какой-нибудь древесный исполин, с виду могучий, но изгнивший изнутри, падал. Еще в конце восьмидесятых одно дерево убило молодую женщину, другое – ребенка, поэтому от них стали планомерно избавляться, тут уж не до сантиментов – или мы их, или они нас. Детей в старом квартале жило мало: говорили, что это дома для больших шишек еще той, советской поры, дескать, сейчас они доживают свой век, а молодежь вся разъехалась. Впрочем, часть квартир скупили новые русские, поэтому иногда во дворах можно было заметить припаркованный шестисотый «мерс» или другую крутую тачку.
Некоторые дворы запирались на железную калитку с кодовым замком. Такие и манили больше всего, особенно Благодатный. До революции улица, на которой находился дом, называлась Благодатной, потом – Дзержинского, потом опять – Благодатной (спасибо Тарику с его краеведением, Андрей все эти пертурбации отлично помнил).
Но что Благодатной называется вся улица, знали не все, чаще говорили: Благодатный двор, потому что двору подходило это название. Дома там были розоватые, с высокими узкими окнами и небольшими острыми башенками на крыше. Зимой с этих крыш, слишком покатых, сходили огромные пласты снега, но никого еще не убило, как-то обходилось – может, из-за благодатности улицы. Собственно, легенду о благодатности как-то мимоходом рассказала Андрею мама. Она сама тогда еще не слишком верила во всякое такое… это было до исчезновения Ленки, до всего… В общем, в том доме жила старушка. Добрая-добрая, тихая-тихая. Выходила каждый вечер кормить котов. А котов там жило – тьма: подвалы огромные – до революции все делали на совесть, даже подвалы рыли глубже, чем сейчас. Наплодилось кошек видимо-невидимо – черных, белых, полосатых и трехцветок, несущих счастье. Старушка выносила им когда куриные головы, когда рыбьи скелеты, когда лакомую говяжью печенку, а коты бежали к ней, задрав хвосты, и орали мявом.
– Хорошая она была, старушка. Маленькая такая, в каком-то рванье ходила всегда. Ни разу за всю жизнь слова дурного никому не сказала. Немая была.
А после ее смерти… ничего, в общем, не изменилось, только котов стало меньше. Но однажды кто-то заметил, что у двора есть такое свойство: обычные слова в нем эхом тут же отскакивают от стен, как резиновые прыгуны. А вот грубые слова или мат – нет. То есть если прийти туда и проорать: «Мама!» – услышишь в ответ: «ма, ма, ма, ма».
А если крикнуть: «Блядь!», то – ничего. Мертвая тишина. Вообще как в могиле. Многие из ребят клялись и божились, что лазили туда – и все было именно так: «Не веришь – сходи проверь!» Проблема в том, что влезть в Благодатный двор не так-то просто. Жители, видимо, измученные такими «проверяльщиками», которые приходили в их двор и принимались орать матом, огородили вход забором с огромными воротами, которые отпирались кодовым замком. А тех, кому все-таки удавалось прошмыгнуть, очень часто ловили бдительные местные бабульки и, если у человека не было хорошей легенды – к кому пришел и зачем, его выкидывали взашей как хулигана.
Андрей с Владом решились пролезть в тот самый двор. Проверить. Что им, слабо, что ли? Шли и бодрились:
– Не торопись-пись-пись, приободрись-дрись-дрись, мы застрахуем-хуем-хуем на всю жизнь!
Тогда это считалось смешным. Тогда вообще смешным казалось все – и шутки про алкашей, и Ельцин, и вся жизнь. Жалко, Андрей так и не понял, как это работает, и не научился шутить сам; даже анекдот пересказать так, чтоб люди смеялись, у него не выходило.
Андрей первым перемахнул через забор, кованый, с завитушками – есть куда ногу упереть. Потом Влад полез. Старался, зубами скрипел, но справился – взобрался на самый верх, посмотрел вниз, сказал: «ой», – и замер – одна нога здесь, другая там, руками в забор вцепился. И сидит. Таращится в пустоту.
– Вниз, вниз спускайся! – громко шепнул Андрей. – Ну!
А он сидит столбиком, как украшение ворот. Потом перещелкнуло что-то у него, он ногу на правильную сторону перенес и стал спускаться. В какой-то момент нога соскользнула с завитушки, Влад чуть не упал, а точнее – не чуть, а упал, только низенько так, несерьезно, ударился небольно, встал, отряхнулся.
– Ну, ты как в первый раз, – сказал Андрей.
– Не в первый, просто забыл уже. Вырос. Мелким лазил часто. – Влад покраснел и смешно дернул правым ухом.
– Пошли.
Двор и правда был пустой. Зацементированный. Даже лавочек у входов в подъезды не было. Даже никаких кустиков. Просто ровная площадка, и все. Андрей и прихрамывающий Влад вышли на середину двора.
– Давай на три-четыре. – Андрей хотел броситься с места в карьер.
– Дай отдышаться… – пропыхтел Влад.
Немного постояли. Набрали воздуха в легкие. Зачем-то задрали головы вверх, как собаки, которые собрались выть на луну. И…
Они ничего не увидели такого, необычного. Небо черное, как везде. Черное-черное небо. Обрезано аккуратно, в квадратик. Как та знаменитая картина.
Квадрат без звезд.
Но Андрей почему-то стоял и не мог ничего сказать – ни плохого, ни хорошего, вообще ничего. Ни стихов из школьной программы, ни матерных дразнилок – ничего.
Так что если бы кто-то приставил к его голове пистолет и сказал: «Кричи, кричи, Андрей!» – он бы стоял и молчал, глядя в этот квадрат. Так бы и умер, по-дурацки.
И Влад тоже стоял молча.
– Мальчики, вы к кому? – строго спросил у них кто-то. Это оказалась дама в зеленом пальто с облезлым норковым воротником.
– К себе… – тихо сказал Андрей.
Тут вступил Влад:
– Мы тут недавно… живем.
Дама посмотрела недоверчиво. У нее был острый учительский нос, из-за уха торчала колючая прядь темных волос.
– Это в какой квартире?
– Мы уходим. Мы в гости приходили, – выпалил Андрей. – Простите.
Они засеменили к воротам.
– Там кнопка есть! – крикнула им в спину дама. – Нажмите кнопку! Не надо через забор лезть! Шеи еще сломаете!
Посрамленные, они вышли из двора. Пока брели домой, Влад стал хромать еще сильнее, так что Андрею пришлось подстраиваться под его шаг. Он тихо ругался про себя, а потом сказал:
– Надо было не лезть, а подождать, когда кто-то будет выходить… в калитку прошмыгнули бы… а ты забор, забор…
Тогда Андрей думал, что Влад, как и он сам, не смог прокричать, что-то ему помешало. А потом Андрей понял, что нет, все не так. Влад не закричал потому, что Андрей не начал первый. Он ждал, чтобы присоединиться. Он боялся кричать один.
Они были разные с самого начала. Потом это стало гораздо заметнее.
Четырнадцатый год, который в жизни Андрея не изменил ничего – разве только в электричках, в которых он часто мотался, появились тетки, продававшие крымскую лаванду, – на Владе сказался катастрофически: он стал вести околополитический блог. И писать романы, ничем не отличавшиеся от «Дневника убийцы». Про то, как кто-то кого-то без конца мочит – и орет про то, что с ним бог. Орет – и ждет эха.
Падение доллара и Влада Яковлева
В среду в школе только и говорили, что про теракт в Америке.
Первым уроком была математика. Ктория Санна незнакомым голосом дала классу задание и ушла. Никто и не собирался это задание выполнять, кроме Лу, которая то и дело всхлипывала, но все равно решала задачки. Сергей подумал, что Лу безнадежна: она и в горящем здании решала бы задачки. Вот реально, если б она была там… Так и погибла бы, высчитывая квадратный корень из дискриминанта. Остальной класс тихонько гудел:
– Люди из окон прыгали…
– Насмерть…
– В дыму бежали вниз и погибали…
– Видела, в новостях показали, как эти… радовались?
– Зачем они это вообще, кто понял?
В класс зашла Ольга Борисовна, училка по русскому, сухопарая, высокая дама без возраста, из тех женщин, которые зачем-то красятся и носят платья, хотя, на вкус Сергея, чудовищно некрасивы, и сказала:
– Ребята, все вы знаете, что случилось. Видели в новостях. Я хотела бы знать, что вы об этом думаете.
Десятый класс смотрел на Борисовну и молчал. Лу даже от тетрадки не оторвалась, только ссутулилась сильнее. Олеська качнулась на стуле, посмотрела завучу в лицо с любопытством и даже каким-то вызовом. Полина что-то неслышно говорила, губы у нее шевелились, а глаза смотрели в пустоту. Тут поднял руку Влад, и Сергей понял: сейчас будет шоу. Этот не может не облажаться.