«Дебил».
Тихий, безмерно преданный Олесе воздыхатель казался Лу опасным. «Она бросила меня наедине с монстром, которого сама же и прикормила, – мрачно думала Лу. – Вдруг однажды у него вместо букета будет с собой нож? А что если в темноте он примет меня за нее?» Лу и в голову не приходило, что спутать их с Олесей не смог бы даже слепой: звонкий стук Олесиных каблуков или шарканье ботинок Лу ясно дали бы понять, кто это идет, не говоря уже о том, что Олеська всегда ходила в платьях, держала плечи расправленными и даже в лютый мороз не носила шапку, а Лу постоянно сутулилась и натягивала на голову капюшон. «Он убьет меня, однажды примет за Олеську и убьет», – воображение рисовало ей лужу крови и букет белых лилий, обагренных алыми брызгами. Ужас и тоска подтачивали Лу: она еще больше исхудала, хотя казалось, куда еще, шеф перестал давать ей дополнительные смены, беспокоясь о ее здоровье; она даже подумала о том, чтобы вернуться к матери, но тут неожиданно поступило предложение пожить у одной девчонки, родители которой укатили в Москву делать бизнес. Лу согласилась и съехала, но и на новом месте Хрящ часто мерещился ей – или возле подъезда, или во сне. Теперь он преследовал ее, именно ее.
Съезжая, Олеська оставила Лу шелковый розовый шарф и большую суповую кастрюлю (хотя кастрюля, скорее всего, была хозяйская), которые Лу забрала с собой. Теперь это были шарф Лу, кастрюля Лу и монстр Лу.
Прерванная дружба 2
Главным читателем и критиком «Дневника убийцы» был Куйнаш. Просто выбора не было: не Олегу же и Сашке давать почитать – засмеют. И не Полине (все-таки девочка).
Влад спрашивал:
– Ну как?
Андрей говорил:
– Интересно.
Влад не отставал:
– Страшно?
– Да. Только слово «ножик» пиши с «и», а то кажется, что у него в кармане много маленьких ножек.
Так себе критика, не Белинский, но что взять с Андрея. У него никогда не было ни оригинальных мыслей, ни богатого словарного запаса – ни тогда, в детстве, ни потом… Технарь он и есть технарь. Вот и сейчас Андрей выслушал долгие рассуждения Влада (это для блога и для книги – главные тезисы), а потом завершил их одной-единственной репликой, весьма для Влада обидной:
– Владик, ты – нацик.
– Я – русский человек. Неужели ты не понимаешь, что скоро русских вообще не останется…
– Владик, ты нацик.
– Андрей, а ты нет?
– Я – нет.
– А кто тогда… в седьмом классе сказал: «То жидовка, то хачиха», – когда нам англичанку новую поставили, Асмик Ованесовну?
– Я и не помню уже. Но раз сказал, значит, был дурак. Думал, что она нас английскому не научит. Так и не научила, кстати. Замуж выскочила и уехала, ну да бог с ней.
– А мне хотелось бы, чтобы мне и тебе вообще не нужен был этот английский! Чтоб достаточно было русского – великого и могучего, – чтобы чувствовать себя полноценным человеком! Чтобы не нужно было заглядывать в рот америкосам и…
– Влад, ты нацик.
Очень трудно спорить с человеком, у которого один тезис, который он тычет тебе в нос, всякий раз делая вид, будто это что-то новое. Даже Герасимов, который после армии устроился впаривать людям всякий хлам, не так раздражал Влада, как лучший некогда друг.
– Андрей, ты книгу-то прочел?
– Да.
– «Пришел палач» – это… – Когда Влад говорил о своем детище, он страшно нервничал. Чувствовал, что у него ухо дергается, как в детстве. – Не просто книга. Несмотря на простой, казалось бы, сюжет, несмотря на… Она людям нужна. Нашим, русским людям нужна. Чтоб встать с колен.
– Не припомню, чтоб ты хоть раз в жизни стоял на коленях… – Андрей замолчал, но так, что было понятно: ищет слово. Влад молчал тоже, потому что как писатель относился со священным трепетом к той тишине, в которой человек ищет слово. – Твоя книга… Это, считай, «Дневник убийцы», только более анатомически правильный. И без орфографических ошибок.
– Я медицинские форумы читал. Если ты про часть, где он вскрывает грудную клетку… ну или про тот момент, где кастрирует педофила… разве не хорошо вышло? Знаешь, я пока писал, так у самого чуть все не… просто от эмоций, ведь когда пишешь – все через себя, все…
– У тебя все педофилы – американцы, Влад. Хотя нет – у тебя все американцы или педофилы, или просто педики. Ты – нацик.
– А ты долдонишь одно и то же, как будто думаешь меня задеть. Вот твоему отцу моя книга…
– Отец не читает.
На один из своих дней рождения Андрей, которому тогда исполнилось двадцать пять или двадцать шесть – тот возраст, когда дни рождения еще немного радуют, хотя уже начинают напрягать, – пригласил Влада в гости на семейное застолье. Влад немного припозднился. Когда он пришел, отец Андрея был уже слегка подшофе, но не злой, а веселый. Такой классный бодрый батя. (С точки зрения Влада, живой батя – это уже немало.) Балагурил, анекдоты травил – развлекал народ. Мать Андрея всегда казалась Владу блеклой, говорила мало, будто слова экономила, как продукты в девяностые. Ну что с нее взять – православная, весь дом заставлен иконами, святые смотрят со стен тоскливо-осуждающе. Под таким взглядом не так-то просто пить, но Андреев батя наловчился: привык, видать. Ленка, сестра Андрея, смешная малявка, тогда бунтовала: постриглась коротко, покрасилась в синий, серьгу в нос вдела. Было видно, что с матерью у нее давний конфликт. При этом Куйнашевы были очень дружными, все праздники отмечали вместе и сохраняли какую-то особую сплоченность, которая и делает семью семьей. Как это работало, Влад не имел ни малейшего представления, но тихонько завидовал другу.
Андреев батя, пьянея, все говорил и говорил – об армии, о дисциплине, о том, что только так становятся мужчинами… И о войне.
– Я видел такое… видел! Людей без голов, головы без людей… Такое! А ты, трус мелкий…
– Пап, у Андрея дэ рэ! – Ленка протянула отцу бутерброд с колбасой. – Закусывай, пожалуйста. Еда есть.
– Такое видел!.. Женщин мертвых. Беременных!
– Дима! – сказала Андреева мать тихо, но с восклицательным знаком. (Жалко, что на письме нет знака, которым можно это обозначить; иногда Влад думал, что здорово было бы иметь восклицательные знаки разной высоты для передачи разной громкости эмоций и даже восклицательные знаки наоборот, перевернутые, обозначающие немой крик.)
– Вот не пошел Андрюха по моим стопам, не пошел родину защищать… не захотел… Что ему родина? Что ему это слово – Россия?
– Ешь, Владик, не сиди как сиротка! – снова влезла Ленка. – Папка, хоть и выступает, а в рот успевает забрасывать. И ты не зевай.
– У тебя, Ленка, тоже аппетит отменный. Уже пять бутербродов приговорила, – встрял Андрей.
– А ты считал?! Как всегда! – возмутилась Ленка и потянулась вилкой за помидором под сыром. – Помидорку еще съем. Считай, считай, зануда.
– Мы с братом в детстве линейкой измеряли уровень газировки в стакане. Чтоб каждому поровну было, – вспомнил Влад. – Славка ну-у-дный…
– Да! – радостно подхватила Ленка. – А эти… сладкие колечки или звездочки из сухого завтрака – делили поштучно? Я делила! А Андрей потом все равно большую часть отдавал мне. Вначале разрешал поделить, а потом свое отдавал…
Ни Влад, ни Славка не отличались подобным великодушием, и в такой ситуации могло дойти и до драки, но об этом Влад рассказывать не стал.
Тем временем Андреев батя достал изо рта вставную челюсть (видимо, она ему мешала), покрутил в руках, как будто не зная, куда ее девать, а затем вдруг сжал в руке и изо всех сил ударил ею о стол:
– Родину! Родину должны защищать все! Хромые, кривые, косые… бухие!.. – Он засмеялся беззубым, как будто младенческим ртом. – Все!
Все засмеялись вместе с ним, даже Андрей, который родину защищать никогда не собирался; они страшно ругались из-за этого когда-то, но потом Андрей прошел альтернативную службу и конфликт немного утих. Сейчас Андрей, видимо, воспринимал отца как опьяневшего старика, несущего чушь, – посмеяться да забыть.
Потом, вечером, Влад с Андреем курили, стоя у подъезда, возле куста сирени, которая цвела и пахла во весь опор. Это была общепризнанная курилка – хорошо ведь, когда запах табака мешается с чем-то красивым, как будто у урода появляется красивая девушка.
– Вот батя разошелся! – сказал Андрей. – Ты не принял на свой счет – про хромых? А то ты у нас обидчивый…
– С чего это я обидчивый? – обиделся Влад. – Я нормальный. И твой батя прав. Конечно, родину должны защищать все, даже такие, как я. То есть хромые.
– Хромые и бухие одновременно. Лучшие защитники, – снова засмеялся Андрей. – Знаешь, почему у бати вставная челюсть? Он вовремя к стоматологу не пошел. Боялся. Довел до того, что вылечить зубы было уже нельзя, пришлось удалить все и сделать протез. Вояка.
– Я думаю, что родину защищать можно не только на поле боя, – продолжил рассуждать Влад. – Можно – словом. Это тоже оружие.
– А я думаю… что убивать врагов, которые просто смешные человечки, как ты сам… может быть даже – с гнилыми зубами или с ногтями обкусанными, как вон у тебя, или с хреновым музыкальным вкусом… это тупо. Они не могут быть врагами. Убивать надо только тех, в ком ты уверен, что это – зло, понимаешь? Тех, кто в самом деле заслужил.
– Герой – не воин, герой – палач, – пробормотал Влад. – Это ценная мысль.
– Да я не о том… Ты же никогда не можешь быть уверен, что кто-то – зло…
Но Влада было уже не остановить. Он придумал своего героя – из слов лучшего друга. Придумал настоящего героя, который действительно нес в мир то, чего ему недоставало.
Точечную, яркую, справедливую жестокость.
Англичанка-армянка когда-то продекламировала из «Гамлета»:
– «The time is out of joint» – знаете, что это значит? Не как переводят – «век расшатался» или «порвалась связь времен»? А правильно, дословно? Время вывихнуло сустав.
Время вывихнуто, Влад Яковлев вывихнут, но у Вечности ровные шаги Палача.
А если бы он убивал не америкосов, то кто бы про него читал? И потом, если быть совсем уж честным, автозаменой америкосов можно… на кого угодно. Если понадобится. Если будет новый враг.