ные, холодные? Даже в наши дни: в добротной одежде, в резиновых броднях, с вездеходами, с проводниками — этот путь под силу не каждому. Георгий немало помесил здешних болот и втайне гордился тем, что работал в местах, где когда-то шел Дежнев. Теперь он знает, что это был за путь… Георгий вспомнил, как два года назад в срединной Камчатке на речке, которую теперь зовут Федотовкой, он долго стоял над развалинами избы, поставленной товарищем Семена Дежнева Федотом Алексеевым Поповым после того, как в 1654 году их в Беринговом проливе разметало штормом в разные стороны. А Дежнева выбросило вот куда-то сюда, на Олюторский полуостров, откуда он, одного за другим теряя людей, пошел на север, на Анадырь, а Попова прибило к никому неведомой тогда Камчатке, и в той избе он «со торищи» зимовал после кораблекрушения и тяжелого похода по полуострову. Георгий наизусть помнил строчки из челобитной Семена Дежнева о дальнейшей судьбе Попова: «А в прошлом году ходил я, Семейка, возле моря в поход, и отгромил я, Семейка, у коряков якуцкую бабу Федота Алексеева, и та баба сказывала, что де Федот и служилый человек Герасим померли цингою, а иные товарищи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не зная де куда…».
«Якуцкая баба Федота Алексеева»… Да и сам Дежнев был женат на якутке. Еще во время оймяконского похода. Ее звали, кажется, Абакаяда Сичю. Что-то не знаю, вернулся ли он когда-нибудь в свой Устюг Великий. Вряд ли, он ведь был, кажется, бедным переселенцем…
Георгию было грустно. Он прощался с этими местами — с реками Апукой, Ачайваямом, Ватыной… Как он раньше мечтал поскорее выбраться отсюда, а теперь вот, когда наконец вырвался, грустно. Здесь осталась часть его жизни, в общем-то, не так уж много, но если подумать, как она и без того коротка. Здесь оставались люди, которые ему не раз помогали в нелегкую минуту: пилоты-вертолетчики, геодезисты и топографы из партии Рината Багаутдинова, ребята из Девятой экспедиции Всесоюзного аэрогеологического треста, бесхитростные оленеводы — коряки, чукчи, эвенки, эскимосы, русские. На будущий год последний его полевой сезон на Крайнем Севере, это решено твердо, тем более, что необходимый для кандидатской материал вроде бы уже собран, он будет работать намного севернее, за горой Ледяной, по сути дела, уже на Чукотке. Впрочем, туда, за Ледяную, на реку Укэлаят, перебросит свою базу и Ринат.
Подлетали к поселку. Когда будет «борт» в Корф? Сколько придется ждать? Георгий вспомнил Веру, которая родилась в бухте Сомнения, и ему снова стало неловко. Он был виноват перед ней, хотя в чем он был виноват? Нет, все гораздо сложнее. Её простое, искреннее чувство все-таки заставляло его чувствовать себя перед ней виноватым. Её доверчивость, её святая простота и нежность. Её необычная судьба.
Что он ей скажет? Повторится ли подобная ночь? Нет, не должна. Этой ночи не было бы и тогда, если бы он был трезв. Но как все объяснить ей, чтобы не оскорбить её? Она, конечно, ничего от него не ждет, ничего от него не будет требовать — и почему-то именно это ворошило его совесть.
Он вспомнил медальон. Кто она, эта прекрасная женщина на фотографии? И кто был этот юноша Ирженин, с белой армией докатившийся до Тихого океана, безжалостной судьбой заброшенный в страшное сборище генерала Пепеляева, так и не пожелавший сдаться на милость победителю, ушедший в этот дикий край?..
К Георгию подошел бортмеханик и прокричал на ухо:
— В Корф идет «борт». Тебе повезло. Можешь сразу улететь.
— А успеем мы к нему?
— Должны.
Через полчаса впереди внизу показались одинокие яранги, а потом и крыши домов. У домика аэропорта стояло милое создание — «Аннушка»! Увидев её бесхитростные, дорогие сердцу каждого северного бродяги очертания, Георгий заволновался: вдруг она не дождется, улетит, только сейчас он понял, как торопится домой.
— Не беспокойся, — прокричал ему на ухо бортмеханик. — Мы по рации попросили подождать.
Вертолет сел. У края взлетной полосы, провожая самолет, каждый прилет которого для поселка праздник, толпилось почти все население поселка: мужчины, женщины, дети. Георгий, прищурившись, пытался узнать среди них знакомых, на мгновенье ему показалось, что за другими спинами он увидел Веру, но было далеко и слепил снег, а от самолета ему махали руками, торопили, и он, наспех распрощавшись с вертолетчиками, побежал к «Аннушке», чуть успел забросить в люк рюкзак и запрыгнуть сам, зарокотал мотор, «Аннушка» круто развернулась, уводя из поля зрения Георгия людей на краю аэродрома, коротко попрыгала по кочкам, словно галка, — и внизу, косо и в сторону, поплыли крыши домов, собаки, вездеходы, то там, то здесь ржавеющие по тундре, и Георгий Вологдин чувствовал себя виноватым перед этой скупой и суровой землей.
Прошел год. Даже больше. Кончался сентябрь. Свой немногочисленный отряд, в котором в этом году не было ни Татьяны-младшей, ни Татьяны-старшей, и Георгий с грустью вспоминал об обеих, ему удалось выхватить из тундры на случайно подвернувшемся вертолете прямо в поселок Слаутное еще неделю назад, чем он был очень доволен, и теперь они вдвоем с Александром Говорухиным спокойно ползли на вездеходе к базе Рината на Укэлаяте, где Георгий оставит все свое немудреное хозяйство на сохранение до будущего преемника.
— Смотри, поворот точно как на Ватыне, — оторвал его от мыслей вездеходчик. — Где я в прошлом году без коленвала сидел.
— Да, похоже.
— Если бы ни коряки из Слаутного, что шли тогда со стадом к океану, туго бы мне пришлось.
— А ты разве на том повороте их встретил?
— Нет, недалеко от бухты Наталии. Когда понял, что ждать тебя бесполезно, пошел туда: вдруг, думаю, там есть кто, ведь одно время там ленинградские океанологи стояли. А там никого. Только этот большой черный крест.
— Ты что-нибудь узнал о нем?
— Коряки из Таловки говорили, старикам рассказывали их деды, что там похоронена какая-то русская женщина. Её снесли с большого корабля после шторма, она была женой друга большого начальника, он сильно плакал и все никак не хотел уходить на корабль. Закопали её в землю, потом выстрелили из пушки и ушли в океан… А так, сколько потом не спрашивал, у моряков, у летчиков, никто ничего не знает. Правда, один мужик из партии Рината говорил, что это жена какого-то капитана, кажется, Лигова, который был отчаянная голова и терпел бедствие в этих местах. Что об этом даже книга есть, но названия он не помнит.
— Я дома, когда работал в библиотеке, специально рылся в книгах, но тоже толком ничего не смог выяснить. Сведения самые разноречивые. В справочнике «Русские мореплаватели», выпущенном Воениздатом, написано, что бухта названа в честь русского промыслового судна «Наталия» компании Шелихова. В другом справочнике — в честь его жены Натальи Алексеевны. Я о ней и раньше читал. Это была редкостная женщина, она не только делила с мужем все тяготы многолетних охотских и тихоокеанских скитаний, но и даже после его смерти не покинула Аляски, а продолжала там его дело: доказывала правительству великую будущность российской американской колонии, с тревогой писала об англичанах, протягивающих туда руки.
— Но эти сведения не противоречат друг Другу. Даже если бухту назвали в честь корабля, то корабль в свое время несомненно был назван в честь жены Шелихова. Хотя, может, было и наоборот. Бухту назвали в честь его жены, а потом это забылось, и стали считать, что в честь корабля.
— Может, и так. Но в третьем справочнике утверждается, что бухта обследована в 1885 году вольным шкипером Геком на шхуне «Сибирь» и им же названа по имени жены Линдгольма, владельца этой шхуны. И теперь я больше склоняюсь к этой версии, тут слишком многое совпадает: жена друга большого начальника, как говорили тебе коряки, а им я верю больше, чем справочникам; Лигов — скорее всего никто иной, как Линдгольм, эти фамилии созвучны, а тот мужик из партии Рината мог ошибиться, переделать фамилию на русский лад…
База была пуста. Но к вечеру неожиданно пришел из тундры знакомый Георгию разнорабочий Лямин, пожилой, вечно молчащий, оставленный на базе за сторожа, — уходил на рыбалку. Лямин им обрадовался, напек блинов, наварил манной каши. Уже неделю была низкая облачность, то и дело сыпался дождь, но Георгия это впервые нисколько не волновало: работа закончена, а вертолет рано или поздно все равно придет, за годы работы в здешних местах Георгий научился ждать. Да и просто приятно было теперь посидеть без дела, ни о чем не заботясь, на теплой и сытой — чужой! — базе, куда рано или поздно все равно придет вертолет.
Вертолет появился через пять дней. Георгий и не мечтал, что он появится так скоро. По гулу Георгий понял, что вертолет перегружен, — значит, на борту скорее всего сам Ринат, он вспомнил извечный спор Рината с вертолетчиками, тот все время старался загрузить побольше, до предела, а дай волю — выше всякого предела.
Вертолет скрылся за небольшим увалом, вывернул из-за него, навис над поляной с бочками, служащей аэродромом, и вдруг с высоты метров в тридцать упал. Георгий не сразу сообразил, в чем дело, а сообразив, уже вроде бы стал успокаиваться, потому что вертолет стоял на земле на всех трех своих ногах, мало того — открылась дверца и из неё, как это всегда бывает, первым выпрыгнул бортмеханик. Но вдруг вертолет стал заваливаться на бок, на бортмеханика, тот, не имея времени отбежать в сторону, запрыгнул обратно в вертолет, который валился все больше, а из сопла вдруг вырвался огонь, и низ вертолета стало лизать, распространяясь вверх и в стороны, дымное грязное пламя.
Из полуоткрытого люка накренившегося вертолета один за другим выскакивали люди, бежали в сторону базы; на лице впереди бегущего была кровь — и только теперь Георгий сообразил, что нужно делать. Он бросился к дощатому балку, на котором белой краской наискось небрежно было выведено «Аэропорт», схватил чудом оказавшийся там огнетушитель и бросился к вертолету. Какой-то широкоплечий мужик вытаскивал через фонарь первого пилота. Когда подбежал, мужик обернулся, и Георгий узнал в нем Рината.