— Вы хотите сказать, что эта тема банальна? — она смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.
— Почему банальна? Она типична. Что слишком многим она больна и близка…
— Странный вы все-таки человек. — Она села, обхватила колени руками. — Вам нужно быть одним из сценаристов нашего фильма. Мне кажется, что вы лучше всех нас представляете, каким он должен стать. Вас обязательно нужно познакомить с Георгием Ивановичем. Все, что вы сейчас говорили, вы должны сказать ему. Это страшно слушать, что вы сейчас говорили, но эта как раз та правда, на которой должен строиться наш фильм. А Георгий Иванович несколько идеализирует…
— Ну что вы, какой я киносценарист! — усмехнулся Слесарев. Приподнялся на локтях. — Вы актриса?
— Да, в какой-то мере.
— В каких фильмах вы снимались? Я не помню вашего лица. Правда, я очень редко хожу в кино. Все некогда.
— Это мои первые съемки… Удивляетесь? Старуха, мол, уже, и первый раз снимается в фильме.
— Да нет. Во-первых, вы еще очень далеко не старуха, и вы хорошо это знаете, а во-вторых…
— А во-вторых? — переспросила она.
— А во-вторых… А во-вторых… Я не знаю, что во-вторых, — засмеялся он.
— Я играю в театре. Никогда не думала о кино, и вот неожиданно пригласили.
— Этот высокий, с сединой на висках, ваш сегодняшний спутник — он режиссер? Он пригласил вас?
— Да, он, — видимо, поймав какой-то подсмысл в его вопросе, она усмехнулась. — Он вам не понравился?
— Почему же? Понравился.
— А серьезно?
— Вполне серьезно — понравился. Очень симпатичный и приятный мужчина.
— Но вы же подумали о нем что-то нехорошее. Когда спросили, не он ли пригласил меня на съемки… Вы не правы в своих мыслях. Во-первых, не стоит принимать за истину пошлые анекдоты про киноактеров, а во-вторых, я уже далеко не в том возрасте, чтобы кто-то соблазнился приглашать меня на подобную роль.
— Ну что вы! Как вы могли подумать?! — искренне обиделся Слесарев. — Ну просто… мне показалось, что он несколько неравнодушен к вам.
— Серьезно?
— По крайней мере мне вчера показалось, что он очень хотел вам понравиться.
— Тогда простите меня. — Она помолчала. — Может быть, и так. Но это просто от скуки. Просто правила хорошего тона, что ли. На самом-то деле он несокрушимый семьянин, даже если бы я хотела этого. Кстати, вчера он очень расстроился, когда вы ушли и когда он узнал, кто вы. Сокрушался, что как все пошло получилось: спрашивал вас снисходительно, знаете ли вы о Хергиани. И эти шуточки об облупившемся носе.
— Ну это он зря. Ничего в этом плохого нет. И не бахвалился он совсем. Ну, может быть, я повторяю, хотел немножко вам понравиться. Но делал он это чрезвычайно деликатно. Сознаюсь, именно этим он мне прежде всего и понравился… Так что скажите ему, что я нисколько на него не обижаюсь. Обязательно передайте.
— Вы сегодня его сами можете увидеть, если опять будете ужинать там.
— Наверное, нет, — сказал он.
— Вы сегодня уезжаете?
— Нет, — замялся он. — Просто вряд ли я буду там вечером. Вчера я совершенно случайно попал в тот ресторан.
Они помолчали.
— Простите меня, пожалуйста, за ту пошлую глупость и за резкость, — сказала она. — Давайте забудем об этом.
— Давайте. Но в чем-то, вы, видимо, были правы. Где-то подспудно у меня, видимо, мелькнула какая-то подобная мысль, — сказал Слесарев.
— Вот видите… Хорошо, что вы сказали это. — Она приподнялась на локте, с благодарностью улыбнулась ему. — А в какой гостинице вы остановились?
— В «Южной», — замялся он.
— Так мы тоже живем в «Южной». А на каком этаже?
— …На пятом, — ему ничего не оставалось, как врать дальше.
— А мы на седьмом. Совсем рядом. Заходите к нам в гости.
— Спасибо!
— Максимов говорил, что у вас, альпинистов, часто случаются несчастные случаи.
— Ну это не совсем так, — поморщился Слесарев. — Он не любил, когда вокруг альпинизма создавали роковой ореол, а его пытались облечь в образ романтического страдальца.
— Но ведь бывает, — с мягким укором ска зала она. — Вот вы говорили о Хергиани, О Полякове.
— Бывает. Но ведь бывает, что люди погибают и под трамваями, и автомобильных катастрофах, в лифтах, просто спиваются.
— Но это совсем другое дело.
— Почему другое?
— Там непредвиденная трагическая случайность. А вы преднамеренно идете на риск.
— Ну, может быть, в какой-то степени, — чтоб уйти от этого разговора, согласился он.
— А почему вы стали альпинистом? Кстати, кто вы по профессии?
— Физик.
— Что-нибудь связанное с космосом или ядерной энергией?
— Нет, — засмеялся он. — Бывает, что физики занимаются и другим. Хотя с космосом, пожалуй, и связано. Я занимаюсь магнитным полем Земли.
— Магнитные полюса? Я где-то читала, что они, якобы, время от времени меняются друг с другом местами: где северный полюс, там становится южный…
— Да.
— И этим вы занимаетесь?
— Не совсем, но и этим.
— А какое это значение имеет для человечества? Ну, например, для нас с вами.
— Как ни странно, самое прямое. Кстати, к человеку не только на Земле, но и вообще во всей Вселенной все имеет самое прямое отношение. Мигнула где-то, умерла далекая звезда, аукнулось на это в нашем солнце, появились на нем пятна — и клиники скорой помощи переполнены гипертониками, сердечниками. По миру снова пошла холера, увеличилось число автомобильных катастроф.
— Такая прямая связь?
— Такая прямая связь.
— А магнитное поле?
— Магнитное поле?.. Вот вы говорили, что время от времени полюса меняются местами. Так вот ученые предполагают, что как раз в такие моменты и произошли на Земле гигантские геологические катастрофы, в результате одной из которых вымерли ихтиозавры, динозавры, то есть на планете обновился весь животный мир… Ну это очень долго рассказывать.
— Да, вы мне так и не сказали, почему стали альпинистом.
— Почему я стал альпинистом?.. Трудно сказать. Я и? сам толком не знаю.
— У вас кто-нибудь из родственников или друзей были альпинистами?
— Нет.
— Вы родились в горах?
— Нет. Я родился в зауральской степи… На этот вопрос однозначно, видимо, не ответишь. Родился в деревне, где никаких гор, даже холмов не было. Потом университет. Вот там, кажется, курсе на втором я записался в секцию альпинизма… Правда, у меня где-то здесь недалеко без вести пропал, скорее всего, погиб отец. Он был в частях, которые обороняли Клухорский перевал, но тогда, в университете, я еще не знал об этом.
— Это ведь совсем недалеко отсюда… Клухорский перевал.
— Да, не очень.
— Вы были там?
— Был. Но следов отца там не нашел. Так что толком и не знаю, почему стал альпинистом… Однажды в палатке, когда нас в горах закрыло пургой, в снежной норе мы говорили на эту тему: Миша Коньков, Сережа Поляков, Юшкевич, И никто толком не мог объяснить, почему каждый из нас стал альпинистом и почему до сих пор не бросил альпинизм. Ведь это иногда до того надоедает, что хоть волком вой. Но все согласились, что в горы каждого потянула какая-то душевная неуспокоенность, неудовлетворенность. Одни вот живут себе: работа, дом, семья — и все довольны, и все хорошо. Других же тянет черт знает куда. Это, наверное, то же самое, что запить, — засмеялся он. — Запивают ведь не только неблагополучные и несчастливые люди. Запивают и благополучные. Смотришь на некоторых. Ну что вроде бы еще надо человеку: хорошая жена, дети, работа, уважение на работе, — и вдруг беспробудно запил… Нет, серьезно. Терпеть не могу алкашей, но что-то родственное, по-видимому, все-таки есть… Тогда, в палатке, мы так и не смогли объяснить друг другу, зачем каждый из нас пришел в альпинизм. Может, это тоска по настоящей древней мужской работе? Или, — тоже как атавизм, — стремление к неизвестности, вечной дороге… Тут есть еще одна странная закономерность: среди альпинистов больше всего технической и научной интеллигенции, то есть людей, работающих головой. Может быть, на первых порах, уходя в горы, они стремились просто-напросто на время убежать подальше от своей работы, от своих разрушительных мыслей, сомнений — к природе, к ее простой мудрости. И самое странное, там в горах, а не в лабораториях, совершали самые невероятные, самые парадоксальные открытия. Там приходили самые дерзкие мысли, которые на бренной земле, в привычной атмосфере институтов никогда бы не пришли… Так вот. Иногда надоест, бросить бы все, а уже не можешь. Что-то уже осталось у тебя в проклятых горах. Если не самое главное. И самое странное, что об этих самых трудных днях, которые ты проклинал, потом вспоминаешь, как о самых счастливых. Простите, но, может, даже первое свидание, первый поцелуй не вспоминаются так, как первое восхождение: синее небо, которое там совсем другое, земля внизу с далекими и маленькими людьми, багряный и холодный рассвет. С полгода назад в Москве я на улице случайно встретил Сашу Кузнецова. Заслуженный мастер спорта, кандидат биологических наук, преподает в институте. Разговорились. И он говорит, что, как ни странно, самые счастливые в жизни для него те два года, которые он сидел на высотной зимовке, умирал от тоски и проклинал себя, что добровольно обрек себя на эту пытку.
Слесареву давно нужно было уходить, но как-то было неловко вот так вдруг встать и уйти. И он отвечал на ее вопросы, рассказывал, недовольный своей чрезмерной, по его мнению, разговорчивостью, и в то же время ему почему-то было приятно быть откровенным перед ней. Иногда, ни с того, ни с сего, бывает так: один человек неожиданно для себя рассказывает другому, малознакомому, всю свою жизнь, все свои горести и невзгоды, чего бы, может быть, сроду не рассказал близкому человеку, и чувствует после этого какое-то очистительное облегчение. Не знаю, бывало ли это с вами, со Слесаревым, обычно сдержанным и даже замкнутым, хоть и не часто, бывало. Вообще-то чрезвычайно редко он перед кем-нибудь открывал свою душу, хотя считал, что время от времени нужно устраивать вот такие частные, самоуничижающие исповедальни, чтобы освободиться от обременительного груза воспоминания, ошибок, мелких грешков перед собой. По этой причине он очень любил баню с хорошим паром за ее добрую очищающую душу силу, и считал, хотя сам не пил, что иногда даже стоит упиться в стельку, чтобы утром, проклиная себя и чувствуя себя кругом виноватым, как бы начать новую жизнь. Это как сходить в церковь, говорил он.