— Ну, Владимир Федорович, баня готова. Добро пожаловать!
— Да там и пару-то, наверное, нет. — Хотя бы для видимости он не мог, конечно, не поломаться.
— А вы попробуйте.
— Ну что ж, попробую, пожалуй. Может, и правда, легче будет. — Федорыч стал собираться…
Минут через десять из всех щелей бани, а особенно из потолка, клубами и с шипеньем стал вырываться пар — издали можно было подумать, что это отпыхивается, никак не может стронуться с места маленький паровозик. Казалось, что вот-вот с ветхого строения поднимется крыша. Это Юра орудовал веником.
Федорыч вернулся минут через сорок — притихший, распаренный.
— Как, есть пар? — не выдержал я.
— Ну, спасибо! А я совсем не верил. Не Сандуны, конечно, но ничего. Давай, Юра, готовь ужин. Чтобы к их приходу готов был.
— Да нам чай только.
— Нет, сегодня у нас будет настоящий ужин.
Мы с Семеном Петровичем не стали спорить, потирая от предстоящего удовольствия руки, заторопились опробовать творение рук своих — и остались чрезвычайно довольны: пар был вполне сносный, правда, держался он всего в течение нескольких секунд, уходил в щели наружу, но тем не менее однажды Петрович даже слез с крошечного полка и остановил меня:
— Подожди, хватит!
Потом мы, распаренные и счастливые, сидели в жарко натопленной теплой половине домика сейсмостанции, Николай Петрович по случаю бани разлил по кружкам граммов по сорок спирта, а после них Федорыч, у которого после бани обильно потекло из носа, неожиданно выставил на стол местную гордость — бутылку «Кубанской» ключевского производства.
— Последняя! Берег для особого случая — и вот такой случай представился, — торжественно сказал он. — Юра, потрудись!
— Ну, первый тост — за ваше здоровье! — когда Юра разлил водку по стаканам, сказал Семен Петрович.
— Нет, — остановил его Федорыч. — Первый тост за тех, кто сейчас на восхождении, у кратера, чтобы у них все благополучно было.
— Конечно, — виновато согласился Семен Петрович.
— Они — молодцы! А то женился, одел тапочки — и все… Никто ведь их сюда не гнал. Одним словом, молодцы… Так мы и живем, вот, — обвел он рукой свое скромное жилище. — Здесь я снова, можно сказать, стал нуждаться в человеческом общении. Люди — здесь редкость. Внизу вон на Хапице, километрах в сорока, алма-атинские селевики стоят. Они иногда заглядывают, по нашей рации на связь выходят.
— Владимир Федорович, а все-таки, если не секрет, конечно, что привело вас на Камчатку? — вновь стал допытываться Семен Петрович.
— Зачем приехал? — усмехнулся Федорыч. — Деньги? Нет. Накоплений мне не надо. С моим сердцем зачем они мне. А семьи у меня нет, чтобы кому-то наследство копить. Да и не умею я копить деньги. И боюсь их. Когда у меня в кармане больше ста рублей, на душе неспокойно. Куда-то их надо скорее деть… Кандидатской диссертации, как некоторым, мне тоже не надо. Я уже не в том возрасте. Я просто хочу посмотреть на Камчатку. С детства мечтал. Ну, и раз приехал — оставить после себя хорошую память. Чтобы я уехал, а люди, которые останутся здесь после меня, вспоминали добрым словом, вот. Здесь, на Апохончиче, например, я хочу сделать хороший щит. А то что?! Основали станцию в пятидесятые годы. С этого времени на ней сменились десятки людей, не было универсальной стандартной схемы щита, и каждый мудрил, на что был способен, а больше на то, что позволяли подручные средства. Тут невозможно что-нибудь переделать, здесь нужно все создавать заново, потому что в этом щите совершенно невозможно разобраться, нет никакой схемы. Вот, например, эти провода — куда они идут? Никто не знает. Я как-то неделю убил, дай, думаю, все-таки докопаюсь, куда они вдут, но ничего у меня не получилось. Куда-то в стену, а из стены нигде не выходят. Не разбирать же мне дом. Ну, а потом, за Апохончичем, привести к единой схеме все другие сейсмостанции института. Чтобы потом могли вспомнить меня на Камчатке добрым словом… Ну, Юра, разлей еще по маленькой. Так-то вот. Закусывайте, закусывайте чем богаты!
— Ну, а на этот раз за ваше здоровье! — снова предложил Семен Петрович.
— Ну, что ж, теперь, пожалуй, можно. Здоровье — это как раз то, чего мне очень не хватает. Так вот и живем. Только штатной должности пока для меня нет, — вдруг с обидой сказал Федорыч. — Числюсь простым рабочим по трудовому соглашению. Поэтому даже не имею права на отпуск, и это обидно. Вроде бы как бич.
— Ну, а Степанов?
— А что Степанов? Обращался он в институт вулканологии: может, добавите штатную единицу? А они ему: «Пусть, — говорят, — едет к нам в Петропавловск, в институт, начальником мастерских. Нам такой человек позарез нужен». Ну, сами подумайте, зачем мне ехать в, Петропавловск, это противоречит тому, зачем я вообще ехал на Камчатку. Тогда мне лучше в Москву ехать. Мне говорят:
«Зачем тебе, с твоими знаниями торчать на Апохончиче, езжай в Петропавловск». А я не хочу в Петропавловск — шум-гам, видел я в гробе ваш Петропавловск, вот. Я даже в Ключи не хочу. Дайте мне штатное место и дайте спокойно работать на Апохончиче. Ну, и на другие станции буду выбираться, чтобы порядок там навести. Но я опять в старом положении, чуть ли не бича, что ли, а мне нужно бронировать квартиру в Москве, а без постоянного места работы я на этот документ не имею права. И вот вроде бы увольняют одного и я, наконец, буду лаборантом в девяносто рублей — с чего начинал, вернувшись с фронта. А вдруг у этого еще полгода отпуск? Тогда мне еще полгода без зарплаты сидеть. Конечно, я могу уехать в Москву на любую из прежних своих работ. Я больше года здесь, и до сих пор не прописан. Милиция уже несколько раз придиралась. Хорошо, Степанов спасает… — Федорьгч снял со спинки кровати полотенце, вытер вспотевшее от чая лицо.
— А вообще кто вы по профессии? — спросил Семен Петрович.
— Да чем я только в жизни не занимался! Даже огранкой алмазов и фальшивые монеты делал. А вообще, всю жизнь занимался колебаниями. Сейсмика — это ведь тоже колебания. После войны начал работать в институте физики Земли — старшим инженером. Почти пятнадцать лет в нем проработал. Потом перешел в Мосэнергоремонт — в простые мастера, из-за квартиры… Кстати, я в вашей Уфе был, — оживился Федорыч. — У меня с ней даже одна история связана. Машина на
ТЭЦ у вас там пошла в вибрацию, и ничего сделать с ней не могут. Как этот район называется… Тогда это еще отдельный город был, Черниковск, что ли…
— Да, Черниковка. Теперь это ТЭЦ-5, — пояснил мне Семен Петрович.
— Так вот начало ее трясти. И никто с ней ничего сделать не может. И вот я у вас в Уфе. Послали меня на месяц. Хожу второй месяц, третий. На меня уже давно стали посматривать этак: то ли псих, то ли дурак. Потом в институте меня уволили, а я все хожу и думаю: черт с вами, мне главное до сути докопаться. И вдруг мне все стало ясно. Бегу к директору: надо сделать то-то и то-то. «Не может быть! Так просто?» — «А вы попробуйте». Попробовали — машину трясти перестало, пошла как по маслу. Директор, между прочим, знал, что меня в Москве давно уволили. Оформил задним числом на эти два месяца слесарем. Как он меня благодарил! Премию огромную отвалил. На своей машине в аэропорт отвез. А потом и все триста станций по стране заработали — всего триста их тогда по стране было. И все их трясло. Приехал в Москву, а мне говорят: ты уволен. Хорошо, заступились ленинградцы из родственного института, по опыту вашей ТЭЦ разослали по всей стране информационное письмо, где сообщалось, что некто Танюшкин из Мосэнергоремонта нашел простое и гениальное решение проблемы. И вместо увольнения в шеф-мастера меня переводят. Потом говорят: оформляй как изобретение. А мне все некогда, да и скучно с бумагами возиться, подряд командировки по этим самым ТЭЦ, которые трясло.
А потом смотрю, друзья мои из родственного института как свое изобретение это уже оформили. Был там один хитренький, молчаливый мужичок в роговых очках. Еще в Уфе у вас все посматривал, все записывал, все хвалил меня… А последние годы, уж после Мосэнергоремонта, работал в одном институте, в лаборатории. А потом сюда поехал, на Камчатку, вот.
— А почему именно на Камчатку? — снова подступил к Федорычу Семен Петрович. Видимо, он что-то пытался для себя уяснить.
— Я уже говорил, — засмеялся тот, — потому что здесь Володька Степанов. Потом, с детства хотелось посмотреть на Камчатку. — Федорыч стал прибирать стол.
— Ну, квартиру-то хоть удалось забронировать? — спросил я.
— Забронировал кое-как. Володька помог.
— Кому-нибудь сдали?
— Нет, пустая стоит. Друг заходит, смотрит за цветами. Иногда ночует, когда с женой у него конфликты. Опять вот бумага пришла— за полгода квартплату не вносил. Володька говорит: плати скорее, пока совсем не отобрали. А видел я ее в гробе! Вот у меня дом, — обвел он рукой комнату. — Надоело мне с этой квартирой, иногда думаю: черт с ней, отберут, только цветы жалко. Вообще, с этой квартирой у меня сплошная история. Потом как-нибудь расскажу. Поздно уж.
Мы засобирались домой.
— Спасибо вам за баню! — вышел за нами на крыльцо, в дождь Федорыч.
— Нам-то за что? Вам спасибо! Идите, а то опять простынете.
— Если бы не вы, так бы она и стояла. Мы с Юрой вряд ли когда стали ее топить, вымылись бы под душем.
В глухой сырой темноте возвращались мы к себе домой. Было тихо-тихо, а потому тревожно, но снизу из долин временами налетал ветер, и это подогревало надежду, что, может, завтра хоть немного разгонит тучи.
Но дождь шел и весь следующий день. Лежать в палатке надоело, уже отлежали все бока, да и под нее, несмотря на водоотводные канавки, то и дело подтекало. Разводить сейчас костер — лишь губить дрова, и мы опять отправились в гости на сейсмостанцию. Утешало лишь то, что «сухая» речка рядом со вчерашнего дня больше так и не загрохотала камнями, затихла надолго. Значит, наверху дождя нет, и снег там тоже не тает. Скорее всего там пурга или приличный мороз. Есть опасность обморозиться, но все равно так лучше — меньше камнепадов.