, она решилась на такой шаг.
Как-то вечером осторожно заглянул в нашу палатку высокий худой парень из Федотовки. — Мне кажется, вас это может заинтересовать. Я разговаривал со знакомыми врачом в областной больнице, он говорит, что, насколько он знает, медики этим или вообще не занимались, а если занимались, то совсем мало. Как вам сказать, странные вещи тут иногда бывают с людьми. Есть предположение, что это — действие инфразвука. Вы же слышали, что перед землетрясением, например, в том же Ташкенте, замечалось необычное поведение животных: змеи, мыши лезли из щелей, мычали коровы, лаяли собаки. То есть животные чувствуют приближение землетрясения. Мы дальше оторвались от природы, поэтому уже не чувствуем. Может, и чувствуем какое-то беспокойство, но совершенно не связываем это с землетрясением, а объясняем другими причинами. Так вот вулканическое извержение, тем более такого порядка, как наш Толбачик, — более мощное природное явление. К тому же эпицентр совсем рядом с нами. Поэтому, видимо, и люди сильнее чувствуют его приближение. Проявляется это прежде всего в плохом настроении, угнетенности, непонятных поступках. Есть у нас один вулканолог, фамилии называть не буду, уже около двадцати лет на вулканах, что только не видел. И вот перед извержением Нового купола начинает посылать в институт радиограммы одну за другой: бедствуем, нет воды! Ну, во-первых, удивились: с водой там, конечно, туго, но не такой он человек, чтобы из-за воды паниковать. А тут еще непогода, вертолеты не могут подняться. А он шлет и шлет радиограммы. Наконец кое-как с океана пробились к нему, а он сидит на куче бочек с водой с пистолетом и никого к ним не подпускает. Привезли в Петропавловск, обследовали— вполне здоровый психически человек… Так вот предполагают, что все это действие инфразвука — упругих колебаний, частота которых лежит ниже двадцати колебаний в секунду и которые поэтому не воспринимаются человеческим ухом.
— Вполне возможно, — задумался Семен Петрович. — Это интересно. А для психологов и психиатров это чрезвычайно интересно…
— Извержение еще не началось, но в горных породах уже копится напряжение, и, как бы предупреждая о предстоящей катастрофе, разбегаются волны, неслышимые человеку… А еще у нас тут на одной из сейсмостанций лаборант-наблюдатель есть, так он в то извержение завещание написал: горные лыжи тому-то, книги — тому-то, квартиру — сыну, зарплату — начальнику станции, в честь долга. Тут иностранные корреспонденты с Федотовым прилетели, заходят на станцию, ни кого нет, а на столе это завещание. Переполошились, а он минут через пятнадцать с ведром воды приходит. Федотов на него, а он: «Откуда я знал, что вас с этими бездельниками сюда принесет?!»
— Не Танюшкин, случаем? — спросил Семен Петрович.
— Танюшкин, — удивился парень. — А вы что, знаете его?
…Потом мы ждали вертолет. Началось с того, что Семен Петрович, который торопился больше всех — за месяц с лишним его отсутствия в клинике, наверное, накопилось неотложных больных и с пятнадцатого числа у него начинались операции, не говоря уж о лекциях в институте, и мы с ним возвращались домой раньше других, — пришел от Эммана с вестью:
— Вертолет будет завтра в десять. Мы с Андреем остаемся ждать его, вы уходите на Водопадный и продолжаете работу.
— Сколько вам оставить продуктов? — спросил «подопытный кролик» Юра Логинов, по совместительству завхоз.
— На сутки, — не задумываясь, ответил Семен Петрович. — И то это с запасом, а так и на раз хватит. Хорошо получается, на день раньше буду дома.
— А если не придет вертолет? — спросил я.
— Как не придет? Начальник экспедиции сказал, что вертолет будет завтра в десять. Зачем нам лишние продукты.
Я лишь усмехнулся на это. У меня в отличие от Семена Петровича был горький опыт ожидания вертолетов: я знал, что их можно ждать день, неделю, полмесяца, и уж мог дать голову на отсечение, что завтра в десять-то его уж точно не будет.
— Возьмите хоть на двое, — неуверенно настаивал завхоз.
— Нет, — решительно отрубил Семен Петрович. — Вам еще здесь пригодится. А мы завтра обедать или уж в крайнем случае ужинать будем в Козыревске.
— Семен Петрович, — улыбнулся я, — давайте-ка все-таки возьмем продуктов на трое суток. Мы можем завтра не улететь.
— Как же не улететь? — Семен Петрович начал раздражаться. — Начальник экспедиции заверил, он же серьезный человек.
— Но все-таки. — Мне не хотелось объяснять, что все тут измеряется другим временем, что минуты, часы и даже дни в ожидании транспорта здесь не в счет, что далеко не все зависит от начальника экспедиции: хоть расшибись он, авиация не подчиняется ему и даже может послать куда подальше. Конечно, Семену Петровичу, человеку чрезвычайно занятому, вынужденному раскладывать сутки на минуты, это казалось диким. Я же, вспоминая, как в первый раз тоже бесился от нетерпения, лишь снисходительно улыбался, как взрослый над ребенком. — Тут все может быть. Привыкайте к мысли, что пятнадцатого вы в клинике не будете. Так, числа двадцатого. Может получиться, и пятнадцатого. Но все-таки готовьте себя, что двадцатого. Так легче жить. Знаете, как будет приятно: вы намечали двадцатого, прилетели восемнадцатого.
— Бросьте вы эти шутки, — уже всерьез рассердился Семен Петрович.
— Я не шучу. Просто я лучше знаю, как в здешних краях ждать вертолеты. И хочу, чтобы вы спокойнее отнеслись к этому.
В десять вертолета, разумеется, не было. Семен Петрович побежал в палатку к Эмману, тот в одиннадцать должен был выходить на связь. Пришел успокоенный:
— Вертолет будет к обеду.
Я хотел сказать, чтобы он не очень-то надеялся, что вертолет будет к обеду, но промолчал— лучше не трогать его сейчас, напрасно сейчас переубеждать, сам убедится.
Вулканологи рядом уже обедали, а Семен Петрович все смотрел в небо.
— Давайте все-таки поедим и мы, — осторожно сказал я.
— Ну, давайте, — неожиданно легко согласился он.
Весь обед он молчал. Потом снова пошел к Эмману. Вернулся с меньшим оптимизмом:
— Сообщили, что будет завтра. Как это: обещать — и не сдержать слова?!
Я был спокоен: продуктов у нас еще на двое суток, а там видно будет.
Вертолет не пришел и завтра. Семен Петрович перестал ходить к Эмману. Мы сидели около своей палатки на хрустящем черном пепле, которому, куда ни глянь, не было конца, над ним поднимались тяжелые и едкие испарения. Семен Петрович то и дело вытаскивал из своего рюкзака косметический крем и подолгу тщательно втирал его в пальцы — не каждая женщина так следит за своими руками. За этим занятием его застал Эмман.
— Что это он? — вполголоса спросил меня Вячеслав Борисович.
— Что? — не понял я.
Широко раскрытыми глазами Вячеслав Борисович повел в сторону Семена Петровича. На губах его бродила чуть ли не презрительная улыбка.
— А, — засмеялся я. — Он же хирург! Готовится к операциям.
— Каким операциям?
— Пятнадцатого у него в клинике уже операционный день. Пальцы должны быть гибкими, чувствительными. А здесь они огрубели.
— А, — облегченно сказал Эмман.
На третий день пришла радиограмма, что до пятнадцатого числа вертолетов вообще не будет — нет горючего. Мы в последний раз пообедали все на том же черном пепле — крошечный кусочек желтого, завалявшегося сала, вытрясли крошки из мешочка из-под сухарей.
— А дальше как? — спросил Семен Петрович. Он уже, кажется, со всем смирился.
— Пойдем на поклон к вулканологам. К Эмману.
— Неудобно. Они же сами почти впроголодь.
— А что делать?! Все равно поделятся… Ничего, с голоду не помрем.
Но с вертолетом нам все-таки повезло. В этот же день к вечеру он неожиданно вывалился откуда-то из-за Толбачика, навис над бочками из-под горючего. По номеру в бинокль я узнал вертолет хабаровских геодезистов. Сначала в Федотовке царило растерянное недоумение, ведь была радиограмма, что вертолетов не будет, потом к нему бросились десятки разное время ожидающих оказию людей, и пилот побоялся приземлиться на взлетной площадке, завис в стороне, я заранее понял его маневр, кинулся наперерез. Пилот махнул мне, я дал условный знак Семену Петровичу, бросился к палатке — собирать ее было уже некогда, кое-как напялив рюкзак и согнувшись под ним, побежал обратно к вертолету, с ужасом видя, как вокруг него сжимается кольцо бегущих со всех сторон людей, во что бы то ни стало всех их нужно было опередить. Казалось, сердце не выдержит, сжав зубы, я подналег, и мы раньше других оказались в чреве вертолета, вслед за нами успели заскочить еще несколько человек, и, пока остальные соображали, в чем дело, вертолет уже набирал высоту. Внизу одиноко белела наша палатка — а ладно, ребята заберут! — жалко только, около нее остались валяться мои видавшие виды сапоги: нехорошо бросать вот так честно и долго послужившие тебе походные вещи, или надо закопать их, или сжечь, но сейчас было не до этого — видит бог, но все равно я чувствовал угрызение совести — и через два дня уже вполне цивилизованных мытарств мы снова были в Ключах на сейсмостанции.
Степанова на станции не застали — улетел на Шивелуч. Спросили про Федорыча, как он там, на Апохончиче.
— Вроде бы ничего. А Степанов даже рад» что разбило всю аппаратуру, институт будет вынужден монтировать на станции новый щит. Со старым-то замучились.
После полудня появился Степанов. Мы передали ему просьбу Севы Козева и Володи Ушакова о замене.
— Хорошие они парни. Но вряд ли теперь я их скоро сниму. Заменить-то некем. Федорыч вон совсем один сидит, а его оглушило к тому же. День лежал. Двое суток рация молчит, я уже не знал, что делать. И вертолет как раз не могу выбить. Приехал, а он ничего не слышит, кричу — не слышит. «Сильно оглушило?» — «Да нет». Тайком за сердце хватается. Боится, что с сейсмостанции сниму. Или на Ключевской не возьму. Я, говорит, по-прежнему тренируюсь. А на картошку Севе и Володе — попрошу в школе — пионеров-тимуровцев пошлют, выкопают. Федорыча я хотел туда, на Толбачик, послать, да теперь ему восстанавливать Апохончич.