Соня покачала головой. Виктор Викторович действительно умел очень хорошо общаться с родственниками. Он уводил их в свой (бывший Сонин) кабинет и там подолгу беседовал, поил чаем, и люди уходили умиротворенные.
О том, что Стрельников берет деньги, она, конечно, догадывалась. Анестезиологи так прямо требовали, чтобы она поговорила с ним и заставила делиться со всеми членами операционной бригады, но Соня не могла подступиться к такому деликатному вопросу. Как это она будет требовать чужие деньги? Да, ассистировала профессору Стрельникову, но в свое рабочее время, за которое получает зарплату, так же как и анестезиолог, и операционная сестра. Больной платит профессору, потому что он заинтересован в том, чтобы его оперировал именно профессор, а кто даст наркоз, кто подержит крючки и подаст инструменты, ему наплевать. Она – обычный врач, может быть, не хуже, но уж точно не лучше других, с какой радости вознаграждать ее?
Она молчала, а анестезиологи пытались бойкотировать пациентов Виктора Викторовича, находили у них противопоказания, снимали со стола при малейшем подъеме артериального давления сверх нормы, но в итоге главврач придушил их саботаж.
Соня опустила взгляд. Она не любила сплетни и перемывание косточек за спиной у человека, но если вспомнить ее личный опыт общения со Стрельниковым, придется признать, что Колдунов говорит правду. По крайней мере, он не сказал ничего такого, в чем бы у нее нашелся повод усомниться.
И детский хирург… Этот доктор никогда не отказывал, Соня вспомнила, как обрадовалась, узнав, что дежурит именно он. Сильно же Виктор Викторович насолил бедняге, что тот не захотел помочь ни в чем не повинному ребенку, хотя раньше всегда был сама любезность и без вопросов принимал на себя всех детей, даже если в принципе можно было справиться и на месте.
То же и с наставничеством. Стрельников с удовольствием разглагольствовал на медицинские темы, но речи его были из серии «посторонись, несу ахинею». Много красивых словес и ничего в сухом остатке.
Ну и самое противное: не хочется верить, что твой коллега, такой доброжелательный и радушный, так любящий рассуждения о человеческой порядочности и взаимопомощи, о корпоративной солидарности и прочих приятных вещах, подставит тебя при первом удобном случае, но, к сожалению, Соне уже пришлось убедиться в этом на собственной шкуре.
– Ладно, приняли к сведению и забыли, – сказал Колдунов решительно. – Что я, как баба, действительно, разболтался. Пойдемте еще разок ребенка поглядим, да я домой поеду.
Стрельников примчался на следующий день, взволнованный и расстроенный. Александра безучастно перенесла его крепкие объятия, поцелуи и слова благодарности, которыми он, не скупясь, осыпал ее. «Спасительница, умница, молодчинка моя». Она понимала, что Виктор искренен, но все же скулы сводило от слащавости его речей.
– Благодари Гришу, – сказала она сухо. – Твой сын поддерживал меня, как взрослый. Настоящий мужчина растет.
Утром она отправила Гришу на такси домой, выгулять и покормить Тузика. Александра очень волновалась, собирая парнишку в первое самостоятельное путешествие, и приняла все меры предосторожности: позвонила в хорошо известную фирму, посадив ребенка в машину, записала номер и заставила Гришу весь путь разговаривать с собой по телефону, благо батарейки у них не разрядились за ночь. Только когда ребенок доложил, что открыл дом и вошел внутрь, они простились.
За состояние Вити больше не было причин опасаться. Он спокойно выспался, проснулся в хорошем настроении и сразу потянулся к ней. Александра немедленно взяла его на ручки и прижала к себе, чувствуя почти физически, как душа переливается в малыша.
Около девяти утра зашел давешний старик, сурово взглянул на Витю из-под бровей, которые у него на лице образовывали что-то вроде козырька, и стал щупать ребенку живот.
Александра думала, что Витя напугается и заплачет, но, странное дело, он наоборот тянул ручки и доверчиво улыбался. Наверное, как-то понял, что этот страшный дед ночью спас ему жизнь.
Она хотела спросить, как зовут доктора, но постеснялась.
Чуть позже заглянула вчерашняя молодая женщина вместе с кудрявым парнишкой, наверное, практикантом. Она тоже погладила Витю по животу и разрешила поить ребенка.
Сказала, что все прошло успешно, но для гарантии нужно остаться в больнице хотя бы еще на сутки.
Александре очень хотелось переодеться и принять душ, но она вспомнила свои вчерашние метания, страшное чувство бессилия и решила, пусть лучше денек побудет грязная, зато под врачебным присмотром.
Впрочем, женщина, назвавшаяся Софьей Семеновной, распорядилась, чтобы ей дали казенный фланелевый халат, и даже посидела с малышом десять минут, пока Александра наскоро ополоснулась в общем душе.
Старая, сильно пахнувшая утюгом фланель с вытершимся аляповатым рисунком неожиданно напомнила Александре время, проведенное в роддоме с Катей. Тоже ей выдали фланелевый халат с безобразными рыжими цветами, и пах он в точности так же. Она ходила по длинному-предлинному коридору к белому столику, на котором стояла бутылка с какой-то настойкой и конусообразные рюмочки зеленого стекла. Кажется, они назывались мензурки. Александра по указанию врача капала себе тридцать капель микстуры в мензурку и выпивала. Она очень гордилась, что живот у нее после родов сократился сразу и стал таким же плоским, как раньше, и ни одной растяжки на нем не появилось. Соседки по палате ходили распустехами, жаловались, какие жуткие страдания им пришлось испытать во время родов, а Александра только качала головой и думала, что роды – вполне себе такое переносимое дело. Было приятно знать, что она достойно справилась с этим испытанием, только в конце потужилась слишком добросовестно, и от этого лицо покрылось мелкими синими пятнышками кровоизлияний. Но все это мелочи, и Александра мечтала, что года через два снова вернется в роддом. В крайнем случае через три…
Она улыбнулась, прогоняя грусть, и поспешила к Вите в палату. Он спокойно сидел с Софьей, но, увидев на пороге Александру, сразу потянулся к ней, просиял, а когда она поскорее взяла его на ручки, прильнул к ней изо всех сил и вздохнул протяжно и удовлетворенно.
Пришлось прикусить губу и задрать лицо к потолку, чтобы не расплакаться.
Ближе к обеду Софья заглянула снова, осмотрела ребенка и разрешила поесть что-нибудь легкое. Это оказалось весьма кстати, потому что Витя изрядно проголодался и плакать еще не плакал, но на дневной сон уже никак бы не пошел.
Александра волновалась, что нет при себе детской еды, но с кухни принесли какую-то специальную субстанцию, Витя с аппетитом ее умял и заснул, едва проглотив последнюю ложечку. Она положила его в кроватку, легла сама на большую постель и тоже мгновенно уснула, и так крепко, что, когда Виктор разбудил ее, не сразу смогла понять, где находится.
Несколько секунд она бессмысленно смотрела на незнакомые стены в желтенькой масляной краске, на постороннего человека в превосходном костюме и не понимала, зачем он обнимает ее и тормошит.
Только когда он несколько раз повторил «Сашенька моя, роднуленька», она сообразила, что находится в больнице, а рядом не кто иной, как бывший муж.
Ни слова о том, что Стрельников, на минуточку профессор хирургии, уехал от больного сына, не распознав инвагинации, сказано, естественно, не было. Виктор напирал на ее внимательность и героизм, и Александра не стала упрекать его, зная по большому опыту семейной жизни, как мгновенно портится настроение мужа, когда ему пытаются сказать, что он не идеал и не совершенство.
Вдруг вспомнилось, как один раз она пришла за Катей в садик и нашла дочку с высоченной температурой. Садик был хороший, поэтому находился довольно далеко от дома, пять остановок на автобусе, и Александра поняла, что больному ребенку такая дорога будет очень тяжела. Она позвонила Виктору, который как раз в то время обзавелся машиной, и попросила приехать за ними. «Ладно», – сказал муж. Воспитательница позволила ей положить Катю в кроватку, дала водички, и девочка уснула. Вити все не было. Воспитательница стала сначала нервничать, потом злиться: ей давно было пора домой. Александра извинялась как сумасшедшая, неудобство перед воспитательницей и стыд от собственной беспомощности мешались с беспокойством за ребенка. Наконец, когда часы показали половину девятого и воспитательница пригрозила вызвать «Скорую помощь», приехал Витя.
Он рассыпался в похвалах воспитательнице, поблагодарил за самоотверженность, заявил, что хирург, перманентно спасающий человеческие жизни, не может так свободно распоряжаться своим временем, как простые смертные, и увез семью домой.
Александра была на таком взводе, что упрекнула мужа за долгое ожидание. Сказала, что надо было сразу ехать за ними, а потом вернуться на работу, если у него там еще оставались какие-то важные дела.
Виктор вдруг повернул к ней лицо с совершенно белыми выпученными глазами, как бывают у вареной рыбы, и заорал, что она должна была вызвать такси, а не сидеть три часа в садике, мучая собственную дочь. Что она не может справиться самостоятельно с простейшими вещами. Что он кормит семью и заслуживает того, чтобы эта самая семья ценила его труды, а не превращала в мальчика на побегушках.
Александра испугалась: раньше она не думала, что добрый, ласковый ее муж способен на такие вспышки гнева. А когда Катя стала поправляться и тревога за дочку немного отпустила, Александра решила, что муж был в принципе прав. Действительно, если человек зарабатывает столько, что его жена может себе позволить такси, он вправе надеяться, что она при необходимости воспользуется этой услугой, а не станет выдергивать его с работы.
Ну а когда Виктор обнял ее и сказал, что «погорячился», она и вовсе перестала на него сердиться и постаралась забыть всю историю.
А теперь вот вспомнилось. Да так, что тошнота подступила.
Оказывается, это не муж был такой хороший, а просто она не позволяла ему быть плохим. Все время брака она тщательно контролировала себя, каждое свое слово, чтобы не допустить повторения того скандала, не видеть на лице мужа этих отвратительных вареных рыбьих гл