Иван Александрович был человек умный, и потому не вся информация, полученная в медицинском вузе, пронеслась мимо его головы. Кое-что все же зацепилось за извилины, а главное, он обладал тем качеством, которое одно только и гарантирует успех, – интересом к своему делу. Готов был торчать на работе сутками напролет, если попадался непонятный пациент, то зарывался в Интернет, выискивая подходящий диагноз, бегал на все консилиумы, да и руки у него оказались неплохие. В общем, сокровище.
У этого бриллианта чистой воды оказался только один дефект: Иван Александрович не затруднял себя чинопочитанием.
Для Сони было дико видеть, как на консилиумах он свободно обращается к главврачу или начмеду, высказывает свои идеи, задает вопросы или – о ужас! – критикует их точку зрения. Один раз начмед ошибся в названии одного фактора свертывания, так Иван Александрович тут же его поправил, и Соня, естественно, потом получила нагоняй, зачем распускает подчиненных.
Впрочем, хоть Иван Александрович часто оказывался прав, он не страдал комплексом всезнайки, понимал, что раз все ошибаются, то и он тоже может, и критику принимал безболезненно. Как многие действительно умные люди, он с трудом сосредотачивался на рутинных вещах, заполняя историю болезни, уже размышлял, что с пациентом и как его лечить, поэтому приемный статус у него бывал написан крайне сумбурно. Соня рвала историю, заставляла переписывать, подключив логику и здравый смысл, Иван Александрович вздыхал: «Да жесть вообще!» – но покорно садился за работу и через минуту уже над чем-то хохотал.
Впрочем, Соня не чувствовала с его стороны неуважения, и ей не казалось, что парень нарушает субординацию, даже в те моменты, когда он пытался ухаживать за ней. Она видела, что нравится Ивану Александровичу, но не так, чтобы обо всем забыть.
Наверное, если бы она согласилась пойти с ним в клуб или в кино (у интернов не бывает денег водить дам по приличным клубам, а в неприличных страшно), то мог бы завязаться настоящий роман, но Соне пока больше нравилось так: иногда улыбнуться первой, иногда поймать заинтересованный взгляд, иногда услышать комплимент. Может быть, потом, думала она, когда он закончит учебу.
Вообще, эта осень подарила ей странное ощущение свободы. Будто не все предопределено, будто плывет она не по узкой речке, а в открытом море и может повернуть руль, куда захочет.
Соня думала, что позитивный в своей непосредственности Иван Александрович нравится всем, что на него просто нельзя обижаться, как на любознательного ребенка, но одного человека ему все же удалось настроить против себя.
Как-то интерна взяли подержать крючки на резекцию кишки, которую выполнял Стрельников. Операция оказалась непростая, работа не ладилась, и Виктор Викторович срывался на санитарке, которая действительно была женщина недалекая и бесила своей тупостью всех. Но обычно к ней не задирались, потому что, во-первых, с младшим персоналом надо обращаться уважительно, а во вторых, «она уволится, где вы другую санитарку найдете».
Действительно, за пять лет работы можно было выучить функции трех кнопок аппарата диатермокоагуляции, но санитарка каждый раз подходила к ним как в первый раз. Стрельникову понадобилось увеличить мощность, а она никак не могла нажать нужную кнопку, а оттого, что он орал на нее, путалась еще больше.
– Господи, какая дура! – воскликнул Виктор Викторович, когда дело наконец было сделано.
– Была бы умная, так профессором была бы, – тут же отреагировал интерн. – И сейчас сама бы оперировала.
– Ты-то куда лезешь? Держи крючки и помалкивай! – огрызнулся Стрельников, и Соня бы уж точно не раскрыла рта до самого конца операции, но Иван Александрович был не таков.
Когда Виктор Викторович приступил к формированию подвесной колостомы, интерн спросил, зачем она нужна. Стрельнинков вполне доброжелательно пустился в объяснения, что это декомпрессия анастомоза, страховочный пояс при несостоятельности.
– А не проще ли сразу надежный шов положить? – поинтересовался Иван Александрович.
По существу возразить было нечего, но Виктор Викторович взял реванш, когда, ушивая рану, стал экзаменовать интерна, причем спрашивал в основном по истории медицины, как кого звали и кто что в каком году удалил впервые.
Такие нюансы редко запоминаются с первого раза, Иван Александрович путался и в итоге выслушал страстную тираду, какая молодежь нынче пошла вся серая, тупая, зато наглая.
Прошло несколько дней, и наглая молодежь нанесла ответный удар. Был разгар трудового дня, Соня с Литвиновым писали истории болезней, интерн переписывал свои, а Стрельников сидел на диване и распространялся о своем славном прошлом. Никто его особенно не слушал, и вдруг Иван Александрович спросил:
– Софья Семенна, а вы почему сами пишете истории?
– Что?
– Ну вы же заведующая и должны только проверять.
Она не нашлась, что ответить, но Стрельников среагировал быстро, заметив, что в функции интерна не входит организация работы целого отделения. Как-то справлялись раньше без его указаний – и дальше не пропадут.
– Да я не указываю, что вы! Непонятно просто, почему Софья Семенна пишет, хотя врач первого поста вы.
– Я, молодой человек, профессор, доктор наук, на минуточку.
– Ну да, но работаете-то вы врачом первого поста!
Против этой прямой и тяжелой, как лом, логики трудно было подыскать убедительный аргумент, поэтому Виктор Викторович встал и с большим достоинством заявил, что, если молодой человек и дальше собирается вести себя по-хамски, интернатуру ему могут и не зачесть. Потому что умение соблюдать субординацию тоже немаловажный навык в нелегкой профессии врача.
– Ну да, когда врач первого поста заставляет заведующего вместо себя работу делать, это офигенная субординация, – парировал интерн.
Это был, наверное, неплохой шанс вернуть утраченные позиции. На волне протеста усадить Стрельникова за истории было очень соблазнительно, но Соня не решилась. Струсила, а вернее, было просто неловко.
Пришлось долго умасливать оскорбленного Стрельникова, потом объяснять интерну, почему это правильно, что она выполняет обязанности Виктора Викторовича, но в результате профессор не простил, а интерн не понял.
Конфликт не разгорелся, но и не исчерпался, а просто стабилизировался. Стрельников теперь называл интерна исключительно молокососом, щенком и сопляком, а тот его почему-то старым хипстером.
Виктор Викторович заявил, что Иван не способен даже на такое элементарное дело, как держать крючки, теперь Соне приходилось участвовать во всех его операциях. Интерн ставил свою машину на облюбованное Стрельниковым место и ни за что не соглашался убрать, поскольку право Виктора Викторовича нигде не закреплено. А связи между ученой степенью и парковкой автомобиля он не видит никакой.
Тогда Стрельников выкинул из ординаторской гирю, мол, забивать помещение, предназначенное для приема пациентов, всяким мусором противоречит медицинской этике. А если интерн этого не знал, пусть теперь ищет свой спортивный инвентарь на помойке. Иван сочувственно покачал головой: «как дотащили-то, дедуля».
Виктор Викторович требовал, чтобы Соня дала интерну отрицательную характеристику, а лучше бы позвонила на кафедру и доложила, какого монстра они воспитали на своей груди. Соня, естественно, не звонила, но и не могла набраться духу и прямо заявить, что не собирается гнобить интерна.
Со всей этой нервотрепкой она совсем забыла о Германе и сообразила, что от него нет вестей, только через неделю. Да, семь дней уже никаких звонков, и лента сообщений пуста. И в скайпе ничего.
Соня встревожилась. Набрала номер, но равнодушный голос ответил, что абонент вне зоны действия сети. Тут же все рабочие дрязги вылетели у нее из головы. Она вскочила, принялась расхаживать по комнате, но сообразила, что родители заметят ее волнение и начнут паниковать сами. К счастью, было еще не очень поздно, и Соня выскочила из дому.
Оседлав велосипед, она быстро проехала вокруг квартала, потом остановилась и посмотрела в телефоне новости. Вроде бы никаких катастроф. Но разве это что-то гарантирует? Ах, почему у них с Германом нет ни одного общего знакомого? Хотя почему нет?
Это, конечно, крайне неудобно, но отчаянные времена – отчаянные меры. А вдруг бедняга лежит в больнице со сломанной ногой? Кто будет ухаживать за ним? Одна из бывших жен или просто добрая женщина?
Почему-то мысль о доброй женщине оказалась невыносимой, и Соня решительно набрала Стрельникова.
– Нет, Сонечка, ну что ты, разве ты можешь потревожить? – откликнулся он любезно.
– Простите, вы не могли бы дать мне номер вашей… – Соня на секунду запнулась. Сказать «бывшей жены» грубо, а просто «жены» тоже неделикатно, – первой жены?
– О, какая необычная просьба! – засмеялся Стрельников. – Но я не буду любопытствовать, а просто дам ей трубку, если хочешь.
«Ничего себе, как быстро он позвал ее со скамейки запасных», – пронеслось вдруг у нее в голове, но Соня приказала себе сосредоточиться на собственных делах.
Она попросила Александру через зятя навести справки о Германе Морозове, главном штурмане такого-то соединения, и сама поморщилась, так это прозвучало по-детски, вроде хрестоматийного «на деревню дедушке».
Соня думала, что придется ждать, но не успела проехать вокруг парка, как Александра перезвонила:
– Все в порядке, он в море, а там мобильная связь не берет.
– Что ж он не предупредил?
– Софья Семеновна, это не всегда бывает возможно, – сказала Александра мягко. – Не сердитесь на него.
Герман объявился через два дня, но вел себя осторожно, как набедокуривший кот. Сначала прислал смайлик. Через несколько минут: «Сонечка?» Потом пространное извинение. Тут уж Соня не выдержала и позвонила ему сама:
– Я все знаю, Герман.
– Ты не злишься?
– Ну что ты, нет, конечно!
– Мы так быстро пошли в море, что я никак не мог тебя предупредить.
– Да я понимаю.