– Слушай, – вдруг прошептал он, – а у тебя квартира-то свободна!
– Что?
– Пустая хата стоит, может, заедем?
Александра усмехнулась:
– Ты меня перепутал с кем-то из своих девок, Витя. У нас первый секс был после свадьбы, и проблема свободной хаты перед нами никогда не стояла.
– Ни с кем я тебя не путал. Просто очень захотел быть с тобой и не знал, как намекнуть поделикатнее. Может, вместо того чтобы размышлять и прогнозировать, нам надо просто оказаться в одной постели, и все придет само?
«О нет, тут у тебя не найдется аргументов», – подумала Александра, а вслух сказала, что не надо торопиться, в конце концов, всем известно, что секс проблем не решает, а только создает.
Виктор не настаивал.
Когда они сели в машину, Александра прикоснулась к его руке, лежащей на коробке передач, как делала всегда перед стартом, пока они были вместе.
– Знаешь, Витя, – призналась она, – сегодня вечером мне было очень хорошо с тобой. Я рада, что мы поговорили.
Она не призналась Виктору в том, что любит его детей, как своих собственных, и не собиралась этого делать. Зачем давать человеку оружие в руки? Пусть считает, что она заботится о Вите и Грише только потому, что симпатизирует бывшему мужу, что ж, подобная версия прекрасно вписывалась в его эгоцентрическую картину мира, поэтому он и не задавался вопросом, с какой стати бывшая жена тратит жизнь на его детей, если не хочет превратиться в нынешнюю. Или действующую? Или текущую? Или настоящую? Будучи мастером слова, Александра всерьез задумалась о корректном определении жен.
Были у нее поводы для размышления и поважнее: Виктор фактически сделал ей предложение, и с каждым днем мысль о том, чтобы принять его, казалась все менее фантастичной.
Как бы ни любила она детей, как бы ни считала их своими сыновьями, но официально она им никто. Взбрыкнет Гриша, скажет: или я, или она, – и ей придется уйти. А такое вполне может случиться, ребенок, росший без отца и потерявший мать, имеет право на любые капризы. И Витю ей забрать с собой никто не позволит. А и не взбрыкнет, так от папаши жди подлянки.
А вот если она снова выйдет за Виктора – это совсем другое дело. Усыновлять она ребят не станет, чтобы не раздражать Гришу, но опекунство оформит. Или как-то иначе закрепит свои права на детей, надо посоветоваться с адвокатом.
С Гришей нужно вести себя очень деликатно, судьба его с детства уже сложилась трагически, и надо делать все возможное, чтобы хоть как-то исправить хоть что-то. Но зато у маленького Вити появится шанс расти в нормальной полноценной семье с папой и с мамой. И не придется объяснять ему, что это – тетя Саша, а это – папа, а мамы – нет.
Мешков? А что Мешков? Она для него все равно не на первом месте. Он хороший мужик, с ним весело, интересно и надежно, но у них нет общих воспоминаний, общей юности. И общих детей.
От Виктора она хотя бы знает чего ждать, никакие его измены не станут сюрпризом и ударом, а вот Мешков – другое дело. Кто его знает, чем он занимается на своих гастролях? Фанатки так и клубятся, наверное, вокруг него, а Всеволод всего лишь человек, так разве можно сомневаться, что он нет-нет да и выдернет одну розу из этого цветника.
Виктор говорит, что не изменяют только лентяи и ничтожества, и хоть признавать это горько и противно, но он, вероятнее всего, прав. «Хороший левак укрепляет брак», «к мужу надо относиться как к собаке – хорошо кормить и вовремя выпускать погулять», «каждый мужик имеет право налево»… Народная мудрость, куда ты денешься.
Но дело не в этом. Не в сравнительных характеристиках бывшего мужа и любовника. Суть в том, что впервые в жизни она точно знает, чего хочет. Раньше все время довлели то родительские установки, то нормы общественной морали, то мнение подружек. Надо было быть счастливой женой и матерью, отличной хозяйкой, получить высшее образование, работать без лишнего фанатизма, но добросовестно, тогда все будут тебе завидовать и считать, что жизнь твоя удалась. Все это было так густо растворено в атмосфере, что Александра росла, дыша этим, и выросла в абсолютном убеждении, что сама хочет именно такой судьбы.
Только после развода она вдохнула свежего воздуха и стала способна прислушаться к себе самой, к своим желаниям, и сейчас твердо знала – ей нужны только эти дети. Точка.
Иногда, хлопоча по дому, она ловила укоризненный взгляд Инги с фотографии, и становилось стыдно, но наступил день, когда она смогла пристально посмотреть на фотографию и сказать: «Дорогая моя, ты отбирала у меня мужа, а у дочери отца, когда я была вполне себе еще жива. И то, что он остался с нами, – не твоя заслуга. Поэтому извини, что я пытаюсь стать матерью твоим детям, когда тебя больше нет».
Войдя утром в ординаторскую, Соня сразу уловила в атмосфере напряжение. Все находились на местах, несмотря на то что до начала рабочего дня оставалось еще пятнадцать минут, а Виктор Викторович выглядел так, будто его варили в кипятке. Соня быстро посмотрела на Ивана Александровича, боясь предположить, что еще отчудил этот раскованный молодой человек. Но интерн казался погруженным в свои истории, да и Стрельников не буравил его взглядом. Что ж, долго гадать ей не пришлось, профессор излил свое негодование, как только она села за стол. Пару дней назад к ним попал пациент с острым холециститом, бывший очень важной шишкой в городской администрации и на свою беду не сумевший этого скрыть. Как только Виктор Викторович узнал, что за птица залетела в их курятник, сразу развил бурную деятельность: оттеснил Соню от пациента и так обаял его, что бедняга согласился на операцию, каковая и была вчера выполнена Стрельниковым. В ассистенты он взял Литвинова, который крутил собственный бизнес и не стал бы домогаться внимания высокопоставленного больного потому, что приложил к нему руку. А Соня, по мнению Виктора Викторовича, могла бы так поступить, поэтому он мягко ее отфутболил.
Ну и ладно, решила Соня и спокойно отправилась домой. Дежурила Лариса Васильевна. Около восьми вечера на обходе в палате интенсивной терапии она обнаружила, что пациент плох, бледен, с низким давлением, а по дренажу поступает свежая кровь. Диагноз кровотечения из ложа желчного пузыря не вызывал сомнения, и старушка без долгих колебаний взяла пациента в операционную, не дожидаясь, пока он окончательно истечет кровью.
В брюшной полости обнаружилось около полутора литров крови со сгустками. Порадовавшись своей внимательности, Лариса Васильевна остановила кровотечение, и пациент отправился обратно в палату. Правда, первая операция была выполнена лапароскопически, а после второй у больного появился полноценный разрез на животе, и теперь вместо двух дней ему придется провести в больнице еще неделю.
Что ж, такие ситуации бывают, и не всегда это вина докторов, особенно если операция проводится в экстренном порядке и нет возможности к ней как следует подготовиться. Существует тысяча аргументов убедить пациента, что иначе поступить было невозможно, но Виктор Викторович выбрал другой путь. Он стал продвигать идею, что Лариса Васильевна старая маразматичка и схватила мирно выздоравливающего пациента, повинуясь какому-то шизофреническому порыву. Он-де провел операцию идеально и спокойно пошел домой, абсолютно уверенный в благополучном исходе, но беда пришла, откуда не ждали – у дежурного хирурга тупо поехала крыша.
– Ну как же, Виктор Викторович, – мягко сказала Соня. – Вот тут написано все в истории. Бледность, влажность кожных покровов, тахикардия, гипотония, поступление свежей крови по дренажу.
– Сто граммов, это обычная порция после операции! – фыркнул Стрельников.
– Да, но после лапароскопической холецистэктомии мы ставим тонкий дренаж, по нему много и не вытечет. Вся кровь скопилась в животе.
– Да? А где доказательство?
– Так протокол операции…
– Ну если ты напрасно схватил больного, так уж ты позаботишься о том, чтобы написать, что сделал это не напрасно! – фыркнул Стрельников.
– Давайте посмотрим наркозную карту, – предложила Соня. – Там указан тот же объем кровопотери.
– Ну естественно! Сколько хирург говорит, столько анестезиолог и укажет. Где доказательства, кроме писанины этой старой дуры? Отделяемое по дренажам? Нет, оно в норме! Клинический анализ крови? Где же он? – орал Стрельников. – Где падение показателей красной крови? О, его просто нет! Лариса Васильевна так хотела меня дискредитировать, что забыла даже взять анализ крови!
Соня покачала головой. Одна лаборантка на всю больницу, в восемь вечера она как раз ходит брать вечерние «сахара», и найти ее не так-то просто. Можно потерять час или больше, а при продолжающемся кровотечении нельзя позволить себе подобной роскоши, тут каждая минута на счету.
– Виктор Викторович, а низкое давление и тахикардия, зафиксированные в карте наблюдения, вам ни о чем не говорят? – резонно заметила она.
– Больной недолит! – взвился Стрельников.
– Да почему недолит?
– Да потому, что ваши дорогие анестезиологи не умеют давать наркоз!
– Почему-то только вашим пациентам, – не удержалась Соня.
– Что?
– Ничего. Только у вас к ним претензии.
Виктор Викторович расхохотался слишком уж весело для натурального смеха:
– Да, потому что ваш потолок – это аппендэктомия. Освоили и не хотите ничего больше делать. Ай, ой, тут у нас деревня Пупыркино, и мы простые фершалы! Ничего не хотим, ничем не интересуемся. Зато профессора подставить готовы каждую секунду. На это и ум, и энергия откуда-то берутся!
Он подошел вплотную к Сониному столу и стал смотреть сверху вниз, как учитель, поймавший туповатую школьницу со шпаргалкой. Соня хотела бы сказать, что Стрельников обнаглел и должен не бочку катить на Ларису Васильевну, а благодарить ее, что спасла пациенту жизнь. Потому что мог дежурить хирург из поликлиники, который бы на обход в палату интенсивной терапии просто не пошел, а к утру больной бы умер от продолжающегося кровотечения, и тогда Стрельникову грозило бы уже не легкое недовольство пациента, а полновесное уголовное дело. Так что лучшее, что может сейчас сделать Виктор Викторович, – это просто заткнуться. Да, все это необходимо было сказать зарвавшемуся профессору, но отличница снова победила.