— Ну? — спросил Александр.
— Верно, — сказал Майа, — не томи, рожай.
Дьери все еще глядел вдаль. Майа улыбнулся Пьерсону.
— Дай ему хорошенького тычка в брюхо. Авось проснется.
— Эй, Дьери! — Пьерсон положил руку ему на плечо.
— Да влепи ему парочку пощечин.
— Ну и ну, — сказал Александр.
Пьерсон потряс Дьери за плечо. Тот вздрогнул всем телом и огляделся. Глаза его снова исчезли за стеклами очков.
— Ну и ну! — сказал Александр. — Неужели это его от виски так развезло?
— Да что ты. Он только отхлебнул.
— А не кажется ли вам, — вдруг сказал Дьери, — что пора кончать говорить обо мне, будто меня здесь нет.
— Но теперь-то ты здесь! — сказал Майа.
— Ну хотя бы и здесь.
— И даже кое-где еще.
Александр фыркнул.
— Во всяком случае, тебя здесь только что не было.
— Как так? Я что-нибудь говорил?
— О миллионах говорил.
— Ага, — живо отозвался Дьери. — А что же я говорил?
— Сказал: «Миллионы, ах, черт, миллионы — сами в руки идут».
— Я сказал?
Глаз его уже не было видно за стеклами очков.
— Ну, ну? — сказал Александр. — Какие еще миллионы, а?
Все тело Дьери снова стало вялым, как-то осело, застыло.
— Не знаю, — уклончиво сказал он, — ничего это не значит. Просто грезил вслух.
— Ты, видно, нас совсем за идиотов считаешь, — сказал Майа. — Когда такой типчик, как ты, грезит вслух, это что-нибудь да значит.
— Что ты подразумеваешь под словами «такой типчик»?
— Да не злись ты, Христа ради.
— Ну, а миллионы? — спросил Александр. — Где миллионы? Как это сами в руки идут? Где ты их возьмешь, эти миллионы? Здесь?
Дьери улыбнулся, и Майа снова почудилось, будто губы его с огромным трудом раздвигают наплывающие с обеих сторон жирные щеки.
— Понятия не имею, — сказал Дьери. — Просто пригрезилось.
Наступило молчание, и все опять уставились на Дьери.
— Ладно, — обиженно сказал Александр. — Никто тебя не неволит.
Он поднялся.
— А пока иди-ка за водой, — надо посуду мыть. Нынче твоя очередь.
— Подумаешь, срочное дело, — сказал Дьери.
Пьерсон тщательно прочищал свою трубочку. Майа встал, сложил руки на груди, потянулся. Пьерсон взглянул на него.
— Ты что собираешься делать?
— Ей-богу, странный все-таки вопрос, что я собираюсь делать. Так ли уж важно сейчас, что я буду делать, а чего не буду.
— Ну, Дьери, а как же вода? — сказал Александр.
— Иду, — сказал Дьери, но даже не пошевелился.
В эту минуту над их головой раздался свист, затем в нескольких метрах левее сухой треск разрыва. Их окутало облаком дыма. Все четверо, как по команде, сразу же упали ничком.
— Семидесятисемимиллиметровка, — определил Пьерсон.
Он закашлялся. Облако дыма еще сгустилось. Слева послышались крики и зовы о помощи. Снова раздался свист, и снова совсем рядом с сухим треском разорвался снаряд. Перед самым лицом Дьери упал кусок дерева. Он взял его в руку и тут же отбросил прочь.
— Жжется.
— Это кусок носилок, — сказал Александр, — видишь, с края чуть парусины осталось.
Майа встал на колени и поглядел в сторону санаторного парка. Снаряд упал среди мертвецов. Страшное месиво. На решетке повисла чья-то оторванная рука. Майа поискал взглядом того, в стоптанных ботинках. Он все так же лежал на носилках под слишком коротким одеялом, что придавало ему нищенский вид. Его не задело. Майа вдруг почувствовал какое-то идиотское облегчение.
— В них метят, — сказал он, ложась.
Дьери раскашлялся.
— Лучше пусть в них, чем в нас.
— Вот это в твоем духе, — сказал Майа.
— Что ж, по-твоему, лучше, чтобы в нас метили?
— Нет.
— Тогда о чем же ты? — торжествующе спросил Дьери.
— Я просто сказал, что это очень в твоем духе, вот и все.
— Странное все-таки дело, — сказал Александр, — никогда я не боялся артиллерийского обстрела. А вот бомбежки с воздуха боюсь.
— Куда уж тут пугаться, просто не успеваешь, — сказал Пьерсон.
Слева по—прежнему неслись крики. Прошло несколько секунд. Ни один человек не поднялся с земли. Куда ни посмотри, вплоть до самого горизонта только распростертые ниц тела в защитного цвета обмундировании. Справа от себя Майа увидел, как двое солдат лезут под машину. «Интересно, надежное ли это укрытие», — подумал было он, но, так и не додумав этот вопрос до конца, забыл о нем и только через минуту спохватился, что вообще ни о чем не думает. Он не боялся, просто всем телом чувствовал землю — и только! Лагерь, еще так недавно шумный и суетливый, притих сейчас, как по взмаху волшебной палочки. И он, Майа, тоже притих вместе со всеми. Он лежал на земле, страшно ему не было, и он ни о чем не думал. Просто солдат среди других солдат.
Александр вдруг приподнялся на локте и разразился бранью. Угодило же его лечь прямо в золу, прямо на их потухший костер. Весь перед рубашки покрылся бурыми пятнами. А ведь рубашка чистенькая, он сам ее выстирал в Арке и только сегодня утром надел. Была чистенькая, а теперь превратилась в грязную тряпку. Он чертыхнулся и осторожными щелчками стал сбивать с рубашки пепел. Потом оглянулся на лежащего Пьерсона и подумал, молится ли сейчас Пьерсон или нет. Был у Александра один дружок, очень верующий парень, — так он непременно в такие минуты молился богу.
— Эй, Пьерсон! — сказал он. — Ты считаешь, что это семидесятисемимиллиметровка?
Пьерсон ответил медленно, и голос его прозвучал как обычно:
— Не считаю, а знаю точно.
«Чертов спец», — подумал Майа.
— А как далеко она бьет?
— Как семидесятипятимиллиметровка.
— А как та далеко бьет?
— Как, как! — ответил Пьерсон. — Неужели сам не знаешь?
— Я не такой спец, как ты.
— На десять километров.
— Эх, черт! — сказал Александр. — На десять километров! Значит, они в десяти километрах?
— А может, и чуть ближе. Десять километров — это ее максимальная дальнобойность.
— Эх, черт! — сказал Александр. И добавил: — Они по санаторию бьют?
— Не думаю. Очевидно, нащупывают батарею семидесятипятимиллиметровых орудий, ее установили нынче утром вон там на поле.
Майа поглядел на Дьери. Тот был бледен как полотно, и его верхняя губа подергивалась в нервическом тике. «Боится», — подумал Майа. Ему почему-то вдруг стало неловко, и он перевернулся на бок, спиной к Дьери. Но все равно чувствовал, что там, за его спиной, Дьери по-прежнему терзается страхом.
— Какое поле?
— Ты же сам знаешь, небольшое такое, в правой стороне, метров пятьсот от санатория. Мы там вчера проходили.
— Понятно, — сказал Майа, — значит, там, на этом поле, и установили батарею?
Дьери по—прежнему терзался за его спиной страхом, и Майа почему-то чувствовал себя смущенным и виноватым. «Что за черт, — подумал он, — ведь не моя же в том вина, что он боится!»
— Утром установили. Лейтенантик выстреливает свои последние снаряды. Ох, и мнит о себе этот лейтенант!
— Просто болван, — решил Александр. — А пока что фрицы в нас стреляют.
— У фрицев это просто пристрелка, — сказал Пьерсон, — и в качестве пристрелки совсем неплохо
— Значит, по-твоему, неплохо? Ведь поле-то в полукилометре отсюда.
Пьерсон лежал вплотную к Майа, и никогда еще Майа не видел так близко лицо Пьерсона. Как раз в эту минуту Пьерсон улыбнулся. Улыбнулся обычной своей улыбкой, потупив глаза. Который раз Майа отметил про себя, что, улыбаясь, кюре становится похож на девушку. И не только из-за длинных ресниц и румяных щек. Девичье выражение придавали ему опущенные веки. Казалось, будто он замыкает наглухо какие-то свои заветные сокровища.
— Для артиллерии, — все еще улыбаясь, сказал Пьерсон, — пятьсот метров в сторону от цели вовсе не так уж плохо.
— Уж вы ему верьте, — сказал Александр. — В вопросах вооружения аббат у нас собаку съел.
Он приподнялся на локте и отодвинулся, стараясь, чтобы рубашка не испачкалась в земле. Его по-прежнему волновала мысль, молился ли Пьерсон, когда он его окликнул.
— Кончили?
— Да кто его знает!
— С меня хватит! — яростно сказал Дьери. — Я лично не намерен валяться здесь целый день. У меня другие дела есть. Я тороплюсь.
Он поднялся на ноги с тяжеловесной грацией толстяков.
— Куда ты?
— За водой.
— Ты что, рехнулся? — крикнул Александр.
Он тоже поднялся, но Дьери уже снял котелок с гвоздя и пошел прочь крупным шагом.
— Дьери, — крикнул Александр, — не валяй дурака! Дьери!
Но тот даже не оглянулся.
— А главное, — сказал Александр, — он дырявый котелок схватил!
Александр снова распластался на земле. На сей раз свист до них донесся еле-еле. Короткий свист, словно уже на излете, почти слившийся с гулом разрыва. Их снова окутало облаком дыма.
— Недалеко упало, — сказал Пьерсон.
Они дружно закашлялись.
— Упало рядом с колодцем.
— Почему ты так думаешь?
— Посмотри на дым.
— Верно, — сказал Пьерсон, — он там гуще.
Александр поднялся на ноги.
— Черт! — процедил он сквозь зубы. — Только бы Дьери…
Как раз в эту минуту перед ним возник сам Дьери, правда с пустыми руками, зато в самом веселом расположении духа. Он хохотал, хохотал так раскатисто, что щеки и шея его беспрерывно тряслись, как галантир на блюде, которое кто-то встряхивал забавы ради.
— Эй, голуби! — сказал он. — Ох, что со мной случилось!
Он помолчал, откашлялся.
— Семидесятисемимиллиметровка, голуби!
Тут уж запрыгало и его обширное брюхо.
— Так близко упало, что меня на землю швырнуло…
Его душил смех, и он опять замолчал. Вдруг его шея раздулась, как чудовищное жабо, полиловела, потом опала, и послышались какие-то хриплые булькающие звуки.
— Подымаюсь… Цел! Совсем! Хоть бы волосок!…
Теперь он как-то даже кудахтал. Смех вырывался из его глотки с каким-то почти непристойным шипением, как у ярмарочного «уйди-уйди», из которого выпускают воздух.
— Но, уважаемые… Котелок исчез! Ну прямо нигде его нету!… Я повсюду ищу! Заглядываю под машины… Даже на деревья смотрю!