Лейла Остерман отшвырнула сигарету и ушла.
Когда Таннер притащил в гараж ведро с хлоркой, Элис вышла во двор в компании Берни Остермана. Он соображал, сказала ли что-нибудь мужу Лейла. Скорее всего, не успела. Элис и Берни просто хотели узнать, где виски, и сообщить, что все уже в купальниках.
В дверях кухни, наблюдая, как они разговаривают, стоял Тремьян со стаканом в руке. Таннеру показалось, что он нервничает и не находит себе места.
Войдя в гараж, Таннер поставил ведро с хлоркой в угол рядом с умывальником. Тут было самое прохладное место в гараже. Тремьян спустился по ступенькам:
— Ты мне нужен на минутку.
— О, конечно.
Тремьян боком протиснулся мимо «триумфа».
— Никогда не видел, чтобы ты ездил на нем.
— Терпеть его не могу. Несется так, что чувствуешь себя самоубийцей. А садиться и вылезать из него — сущая мука.
— Ты крупный парень.
— А машинка маленькая.
— Я… я хотел бы попросить прощения за все то дерьмо, что тебе наговорил. Возражений у меня нет, и ты прав. Несколько недель назад я на одном деле погорел с «помощью» репортера из «Уолл-стрит джорнел». Можешь себе представить! Моя фирма столкнулась с таким противодействием, что решила не рыпаться.
— Свободная пресса или беспристрастный суд. И тут, и там чертовски обоснованные аргументы. Так что я не принимаю этого на свой счет.
Тремьян облокотился на «триумф».
— Час-другой назад, — осторожно начал он, — Берни спрашивал, не занимаешься ли ты чем-то, смахивающим на ту историю в Сан-Диего. Это когда речь зашла о среде. Я так ничего и не знаю, если не считать сообщения в газетах…
— В тот раз все изрядно раздули. В порту была серия незаконных выплат. На этом держалась вся местная индустрия.
— Ты слишком скромен.
— Вовсе нет. Пришлось проделать чертовски сложную работу, и я едва не получил Пулитцеровскую премию. Так было положено начало моей карьере.
— Ну хорошо… Ладно, все прекрасно… А теперь давай-ка кончим эти игры. Ты копаешь что-то, имеющее отношение ко мне?
— Насколько знаю, ничего подобного… Так я и Берни сказал — у меня в штате семьдесят с лишним человек. И я не могу от каждого требовать ежедневного отчета.
— Ты хочешь сказать, что не знаешь, чем они занимаются?
— Более того, — хмыкнул Таннер. — Я всего лишь подписываю счета.
— Ладно, пусть будет так… Джинни вернулась минут пятнадцать назад. Я живу с этой девчонкой шестнадцать лет. Я-то ее знаю… Она плакала. Она была с тобой и вернулась в слезах. И я хочу знать, в чем дело.
— Я не могу тебе ответить на это.
— А мне кажется, лучше тебе попытаться ответить! Ты презираешь те деньги, которые я зарабатываю, да?
— Это неправда.
— Конечно, так оно и есть! Ты думаешь, я не слышал, что у тебя за спиной говорит Элис? А теперь ты мне этак небрежно бросаешь, что, мол, только подписываешь счета. Это ты и говорил моей жене? Ты хочешь, чтобы я выяснил все детали у нее? Что тебе нужно от меня?
— Возьми себя в руки. Что стряслось? Ты становишься параноиком. В этом загвоздка. Ты об этом хочешь рассказать?
— Нет. Нет! Почему она плакала?
— Вот и спроси ее!
Тремьян повернулся к нему спиной, уперся руками в капот маленькой спортивной машины, и Таннер увидел, что тело юриста стали сотрясать спазмы:
— Мы так давно знаем друг друга, но ты никогда не понимал меня… Никогда не выноси приговор, пока не поймешь человека, которого судишь.
Вот оно как, подумал Таннер. Тремьян признался. Он — часть «Омеги».
Но когда Тремьян заговорил снова, с этим выводом пришлось расстаться:
— Может, я и достоин осуждения, знаю это, но я всегда придерживался законов. Такова система. Мне она может нравиться или нет, но я уважаю эту систему!
Поставили ли люди Фассета подслушивающие устройства и в гараже? — подумал Таннер. Если бы они только слышали эти слова, сказанные с таким сокрушением, преисполненные тяги к истине. Он смотрел на друга, подавленно стоящего перед ним.
— Пойдем на кухню. Тебе нужно выпить, да и мне не помешает.
19
Элис распахнула створки окна в гостиной, чтобы музыка была слышна и тем, кто беседовал в патио. Теперь все собрались возле бассейна. Даже ее муж и Дик Тремьян в конце концов выбрались из-за стола на кухне, где просидели добрых двадцать минут, и Элис подумала — как странно, что почти молчком.
— Привет, прекрасная леди! — раздался голос Джоя, и Элис почувствовала нарастающее напряжение. Выйдя из холла в купальных трусах он предстал перед нею. В фигуре Джоя, казалось, было какое-то уродство — рядом с ним все остальные вроде бы становились меньше.
— У вас кончился лед, и я позвонил, чтобы привезли еще.
— В такое-то время?
— Это проще, чем если бы кто-то из нас поехал за ним.
— Кому ты звонил?
— Руди, в винный магазин.
— Он же закрыт.
Слегка пошатываясь, Кардоне подошел к ней.
— Я застал его дома, и он еще не спал… Руди мне кое-чем обязан. Я сказал, чтобы он доставил пару пакетов со льдом на переднее крыльцо и записал на мой счет.
— Никакой необходимости в этом нет. Я имею в виду оплату.
— Пустяки.
— Прошу тебя, — она отошла к дивану, чтобы не дышать джиновым перегаром.
— Ты обдумала мое предложение?
— Ты очень любезен, но в чьей-либо помощи мы не нуждаемся.
— Так сказал Джон?
— Так он может сказать.
— Значит, ты с ним не говорила?
— Нет.
Кардоне мягко взял ее за руку. Элис инстинктивно попыталась освободиться, но тщетно. Отнюдь не враждебность, а только теплота была в этом, но тем не менее держал он крепко.
— Может, я немного перебрал, но хотелось бы, чтобы ты восприняла мои слова совершенно серьезно… Я — счастливый человек, на самом деле я добился всего без особого труда… Честно говоря, из-за этого мне порой не по себе, словно в чем-то виноват, но знаешь, что я хочу сказать? Я обожаю Джонни. Ему принадлежит весь мир, потому что он отдает… Я не способен на это. Я никого не обижаю, но я беру… И ты можешь доставить мне удовольствие, если позволишь дать… хотя бы для разнообразия.
Он отпустил руку Элис, и поскольку та не ожидала этого, сложилось впечатление, что она намеренно спрятала руку за спину. Она смутилась. И растерялась:
— Почему ты вдруг так стараешься что-то сделать для нас? Что творится с тобой вообще?
Кардоне тяжело опустился на подлокотник дивана:
— Ну, ты слышала… Сплетни, какие-то слухи, может быть.
— Относительно нас? О нас или о деньгах?
— Что-то вроде.
— Ну, так это неправда. Просто неправда.
— Давай посмотрим на это под другим углом. Три года назад, когда Дик с Джинни и Берни с Лейлой собрались с нами покататься на лыжах, вы с Джоном отказались от поездки. Разве не так?
Элис помолчала, пытаясь постичь логику Джоя.
— Да, помню. Мы решили, что лучше отвезем детей в Нассау.
— Но теперь Джон очень заинтересовался Швейцарией, ведь так? — Джой слегка покачнулся.
— Во всяком случае, мне об этом не известно. Джон ничего не говорил.
— В таком случае, если не Швейцарией, то Италией. Может, он заинтересовался Сицилией, очень любопытное место.
— Я тебя просто не понимаю.
Кардоне сполз с подлокотника и выпрямился.
— Мы с тобой не слишком отличаемся друг от друга, правда? Я хочу сказать, что нам не надо обмениваться верительными грамотами, верно?.. Нам их никто не вручал, не так ли?.. Мы сами, черт возьми, заполнили их, по своему собственному разумению…
— Мне кажется, что это можно счесть за оскорбление.
— Прости, я не хотел тебя обидеть… Просто я хочу быть совершенно честным и честно понять, что ты собой представляешь… и кем ты была.
— Ты пьян.
— Совершенно верно. Я пьян, и я нервничаю. Паршивое сочетание… Поговори с Джоном. Попроси повидаться со мной завтра или через день. Скажи, пусть не волнуется из-за Швейцарии или Италии, ладно? Скажи, не важно в какой форме, что я совершенно чист и люблю людей, которые умеют отдавать и в то же время никого не обижают… И что я за все рассчитаюсь.
Кардоне шагнул к Элис и схватил ее за левую руку. Мягко, но настойчиво он поднес ее к губам и, закрыв глаза, поцеловал ладонь. Элис давно знала, что означает такой поцелуй — в детстве она видела, как то же делали фанатичные «послушницы» отца. Затем Джой повернулся и, споткнувшись, вышел в холл.
Какой-то отблеск за окном привлек ее внимание. Она обернулась и оцепенела. На лужайке, не далее чем футах в шести от окна, стояла Бетти Кардоне в белом купальнике, на который падали из бассейна сине-зеленые отсветы воды.
Бетти видела сцену между своим мужем и Элис. Ее взгляд подтверждал это.
Жена Джоя смотрела в окно, и в глазах ее была холодная жестокость.
Низкий бархатистый голос молодого Синатры наполнял теплую летнюю ночь. Все четыре пары сидели вокруг бассейна. Время от времени кто-то прыгал в бассейн и лениво плавал от бортика к бортику.
Женщины болтали о школе, о своих детях, тогда как мужчины по другую сторону бассейна жарко спорили о рынке бумаг, о политике, об экономических проблемах.
Таннер сидел у основания вышки для прыжков рядом с Кардоне. Он никогда раньше не видел Джоя в таком состоянии, и это зрелище удовольствия не доставляло. Если кто-то из сидящих рядом или все они входят в «Омегу», то Джой — ее слабейшее звено. Первым сломается именно он.
Время от времени Джой пытался вступить в спор, но быстро сдавался. Тем не менее говорил он громко и запальчиво, а Бетти мягко и спокойно гасила его мячи:
— Ты пьян, муж мой. Будь осторожен.
— Джой в полном порядке, Бетти, — сказал Берни, хлопая Кардоне по колену. — Не забывай, что сегодня в Нью-Йорке была жуткая жара.
— Вы тоже были в Нью-Йорке, Берни, — заметила Джинни Тремьян, свешивая ноги в бассейн. — Неужели такая уж духота?
— Просто невыносимая, радость моя, — это был голос Дика, который с другой стороны бассейна обратился к своей жене.