В Италии воображение его разыгралось. Он питал большие надежды создать совершенно новый роман, непохожий на прежние, идеи хлынули волнами. Он записывал их, затем обдумывал в разных ракурсах, но основной сюжет уже ясно вырисовывался перед ним. Он знал, каким будет финал. В Риме 8 января 1864 года он встретил свое сорокалетие. Но как он сам сказал: «Я не чувствую себя старым». У него не было предрассудков респектабельного джентльмена или твердых привычек, он не спал после обеда и не избегал развлечений. Так, в Риме он постоянно посещал оперу. И все же в позднейшие годы его современники отмечали, что он выглядит старше своих лет.
Они вернулись в Лондон в марте, после четырех месяцев отсутствия. Только теперь Коллинз смог плотно сесть за новый роман. Сначала прогресс был медленным и неуверенным, за полтора года он отвык от литературной работы, и, как писал матери, «ничего замечательного в том, что приходится снова расчехлять руку». Но, по крайней мере, начало было положено. Весной и в начале лета он неплохо продвинулся, набирая силы и уверенность по мере писания. Ежемесячные выпуски Cornhill предлагали более спокойную альтернативу еженедельным дедлайнам All the Year Round, но Коллинз по-прежнему стремился хотя бы на три месяца опережать печатный станок. Он с удовольствием обнаружил, что может писать меньше, один месячный выпуск был равен по объему лишь двум еженедельным. Таким образом, он мог писать половину от прежнего количества страниц в течение месяца.
Его несколько отвлекал от работы постоянный шум Харли-стрит. Как и многие другие лондонские улицы, она была заполнена музыкантами, разнообразными развлечениями, в том числе актерами, игравшими на волынке и духовых инструментах. Он стал задумываться о переезде в более спокойное и уединенное место в районе Темпла, но удачный вариант не подворачивался. В июне он смог сдать первую часть рукописи Джорджу Смиту; первая глава, «Путешественники», начиналась в Бад-Вильдбаде, который Коллинз не так давно посещал. Так открывался роман «Армадейл», одно из самых напряженных и запутанных сочинений Коллинза.
Он хотел перенести действие в Норфолк, а потому в августе сел на поезд до Грейт-Ярмут, компанию ему составили Эдвард Пиготт и Чарльз Уорд, планировалась и короткая прогулка на паруснике вдоль побережья Норфолка. Он посетил и Норфолк-Бродс, где «берег лежал чистый и пологий в солнечном сиянии, окаймленный кое-где темными рядами карликовых деревьев и усеянный тут и там, на более открытых участках, мельницами и глинобитными коттеджами, крытыми тростником… к востоку длинная, мягко изгибающаяся линия камыша следовала поворотам Броде и скрывала лежащие позади водные просторы». Это был Хорси-Мир (Конский пруд), широкий, продуваемый ветрами берег Северного моря, который в романе назван Хёрл-Мир (Заброшенный пруд).
И тут снова заявила о себе болезнь. Коллинз, кажется, был уверен, что это «подагра мозга». В сентябре он писал Пиготту: «Мой разум совершенно ясен, но нервное страдание, от которого я мучаюсь, неописуемо». Он не знал, сможет ли продолжать роман, и задержка сама по себе представлялась катастрофой. Доктор Берд тоже не мог сказать, когда Коллинз сумеет приступить к исполнению своих обязанностей. Но никакой подагры мозга не существует, можно предположить, что речь шла о серьезном умственном истощении и тревожности. «Страдание» нервов могло быть и следствием чрезмерного употребления опиума. И все же полной беды удалось избежать, и в следующем месяце нервное напряжение пошло на спад. Настроение тоже улучшалось, по мере того как удачно получались первые главы. Невестка Диккенса, Джорджина Хогарт, не могла уснуть, не дочитав их, и Коллинз сообщал Чарльзу Уорду, что «печатники весьма заинтересовались этой историей… а не так-то легко удовлетворить печатников».
«Армадейл» начал свое явление публике в ноябрьском выпуске Cornhill, и по мере работы над чередой выпусков Коллинз все сильнее тревожился, а специалист по нервным заболеваниям Чарльз Рэдклиф определил его проблему как «раздражение, вызванное подагрой», порекомендовав физические упражнения и легкую диету. Как большинство докторов, он хотел поддержать пациента, придать ему уверенности: «С вами ничего серьезного. Нет причин беспокоиться о своей работе».
Чарльз Коллинз поставил, вероятно, самый точный диагноз, назвав недуг Уилки унаследованными «коллинзовскими нервами». Описывая состояние старшего брата, он основывался на собственном опыте: «Когда ты ничем не занят, чувствуешь себя хорошо, но стоит приступить к работе… начинаются страдания». Он добавил: «Мысли о работе как таковой, особенно в моменты вынужденного бездействия, например когда ты прикован к постели, весьма опасны». Итак, возможно, братья Коллинз были жертвами ночных кошмаров. Берд давал им сердечный препарат на основе хинина, кислоты и ромашки — вроде бы это помогало.
Общая нервозность не могла ослабеть в ситуации переезда в новый дом. За несколько дней до Рождества Коллинз с Кэролайн поселились по адресу Мелкомб-плейс, 9, площадь Дорсет, примерно в четверти мили от Харли-стрит, по другую сторону от Нью-роуд. Какие бы то ни было надежды на брак окончательно рухнули, и Кэролайн Грейвз появляется в домовых книгах и прочих лондонских документах о жителях города под своим именем. Ее имя значится теперь и в банковских счетах Коллинза в «Коуттсе».
Работа над «Армадейлом» неумолимо продвигалась, и Коллинз мог позволить себе лишь краткие передышки. В конце февраля 1865 года он на неделю ездил в Париж, много времени провел там в театрах. Посетил мать в Танбридж-Уэллсе. Съездил с Эвардом Пиготтом в Грейт-Ярмут, чтобы вновь выйти в море под парусом. Заседал на праздновании двадцатой годовщины Королевского Генерального театрального фонда, в конце каждой фразы его речи гремели аплодисменты.
Он посетил Диккенса в Гэдсхилл-плейс, и один из гостей описал его так: «Бедный Уилки Коллинз так нуждается в отдыхе, что привык ускользать в библиотеку, чтобы подремать там с сигарой. Диккенс вытащил его оттуда со словами: “Это недопустимо. Никакого курения в библиотеке посреди дня — необходимо над чем-нибудь работать”». Во время игры в шарады Диккенс предстал с черным платком на голове и печным совком в руке, изображая обезглавливание Карла I, Коллинз играл роль короля-жертвы.
Любопытный отчет о вечернем собрании в Лондоне той поры оставил Фредерик Леманн. Он отметил, что «фракция Диккенса и Коллинза» устроилась на противоположном конце комнаты от «Общества». Причина была вполне ясна. Коллинз открыто жил на Мелкомб-плейс с любовницей. А Диккенс разводился с женой ради союза с актрисой. Несмотря на славу и успех, оба романиста не считались достаточно почтенными.
Весной 1866 года Коллинз наконец закончил «Армадейл» и написал матери, что никогда прежде не был так растроган и взволнован финалом собственного романа. Он отметил завершение работы поездкой в Париж на неделю с Фредериком Леманном, погода была теплой, и он наслаждался ничегонеделаньем. Он освободился от «тяжкой ответственности» перед лицом более серьезных трудностей, он преодолел темную полосу.
Смит-старший издал роман в мае в виде двухтомника. Это самое длинное сочинение Коллинза, и сюжет его слишком переполнен подробностями, чтобы автору удалось соблюсти идеальную точность. Невозможно развернуть лабиринт, превратив его в прямую тропу. Повествование перемещается из Норфолк-Бродса на Боро-Хай-стрит, из Германии на остров Мэн, с Мадейры в Неаполь, из клиники по абортам в Пимлико в загородный дом в Сомерсете; среди событий — убийство на море и попытка удушения газом. История начинается с признания умирающего в совершенном им убийстве и заканчивается самоубийством. Автор представляет читателю двух молодых людей с одинаковым именем, сюжет включает и повторяющийся кошмарный сон о роковом исходе, и детективную тайну. Вероятно, роман слишком перенасыщен событиями, чтобы приносить настоящее удовлетворение читателю, который к концу успевает устать от сенсаций. И все же Т. С. Элиот отмечал, что «у него нет достоинств, выходящих за рамки мелодрамы, и есть все достоинства, которыми может обладать мелодрама».
Роман примечателен прежде всего фигурой главной героини, мисс Гвилт, одержимой интриганки и авантюристки, которая уловками завладевает сердцем молодого человека. «Могу ли я ошибаться… если выскажу предположения, что вы нечто замышляете — нечто такое, что ни мой чай, ни моя беседа не способны развеять? Мужчины так же любопытны, как женщины? И у вас в мыслях я?» Она оказывается фалыпивомонетчицей, убийцей, воровкой и двоемужницей. Одна из ее союзниц, миссис Олдершоу, с торговли шарлатанскими снадобьями переключается на содержание Дамского дома отдыха, фактически тайной клиники, где делают аборты. Эта второстепенная героиня предоставляет автору возможности создавать комические ситуации, и Коллинз активно пользуется этим беспроигрышным приемом. Вот ее совет Лидии Гвилт: «Завтра вам надо принять снотворные пилюли. А я тем временем скажу в итоге то, что говорила в начале: никакой беспечности. Не поощряйте поэтических чувств, разглядывая звезды, не рассуждайте о том, как невероятно тиха и прекрасна ночь. Есть специальные люди (в обсерваториях) которые за вас отлично смогут пялиться на звезды, оставьте им это занятие».
Кульминационная сцена разворачивается в санатории в Хэмпстед-Хит, где миссис Мидвинтер (то есть та же мисс Гвилт, но под еще одним именем) намерена использовать отравляющий газ, чтобы убить ближайшего друга своего мужа, таким образом довершая живую и почти истерическую атмосферу мелодрамы сложным сюжетным ходом, с помощью которого автор предоставляет персонажам шансы подслушивать чужие секреты или таиться под открытыми окнами. Весь сюжет представляет собой огромное приключение, нити которого находятся в руках Коллинза, и он умело оперирует ими: тут отпускает напряжение, тут натягивает, а где-то позволяет расслабиться. Он действует как беспристрастный наблюдатель, расставляет декорации, тщательно описывает комнаты, в которых происходят события, одного за другим представляет нам персонажей.