Когда они вошли в дом, боулинговых трофеев не было. Вот так просто. Шкаф был вычищен. Он был совершенно свободен от боулинговых трофеев. Он выглядел, как беззубые дёсны старика.
Семейство Логанов, не веря своим глазам, стояло полукругом у шкафа. Они были немой миниатюрой горы Рашмор[19].
«КТО-ТО УКРАЛ НАШИ БОУЛИНГОВЫЕ ТРОФЕИ!!!» – молчание наконец прервалось, словно локомотив, сошедший с рельсов, врезался в покрытое льдом озеро и тут же пошёл на дно, исчез из вида, оставив по себе гигантскую бурлящую дыру.
Возвращение её в этот мир
Боб вынул кляп изо рта Констанс. Он вынимал его очень осторожно, чтобы не сделать ей больно. Она подумала, что это тактично.
Её зелёные глаза уставились на него.
Кляп так намок от слюны, что был почти чем-то вроде фантасмагорического цемента. Боб аккуратно извлёк его изо всех закоулков её рта. Из-за давления кляпа, её язык сделался совершенно бесполезным, и она не могла ему помочь, а просто лежала и не вмешивалась.
Когда он вытащил из её рта остатки кляпа, тот издал звук почти как бульканье или вздох. Кляп был скомканный, смятый, плотный, набухший, очень влажный, почти грязный, и Боб положил его на кровать, потому что не хотел больше к нему прикасаться.
Лёгкая дрожь прошла по его позвоночнику, когда он избавился от кляпа. После того, как сексуальный акт был закончен, и связывание и его принадлежности претили ему. Он не хотел иметь с этим ничего общего… до следующего раза.
Она медленно закрыла рот, как если бы испытывала удовольствие, например, от съеденного шоколада. Затем медленно высунула язык. Он был нежный, розовый, он медленно облизнул её губы, неуклюже, как если бы она никогда прежде им не пользовалась.
Она закрыла глаза.
Боб развязал её руки, и она неуклюже вынула их из-за спины и положила на бёдра. Её запястья были красно-белыми от насильных впечатлений. Она лежала без движения. Её глаза были плотно закрыты. Она снова облизнула губы.
Затем она медленно открыла глаза и увидела, что он на неё смотрит.
«Иди сюда, малыш», – сказала она.
Жажда
Они лежали в постели, крепко обнявшись, и им было очень грустно. Им всегда становилось грустно после занятий любовью, но им всё равно почти постоянно было грустно, так что в этом, в общем, не было ничего особенного, за исключением того, что сейчас им было тепло и они прикасались друг к другу безо всякой одежды, и страсть, очень по-своему, только что пересекла их тела, словно полёт странных птиц или полёт одной тёмной птицы.
Они долго ничего не говорили.
Констанс, прислушиваясь к ночному шуму машин, как к тиканью часов, думала о Бобе, о том, как сильно его любит, и гадала, сколько ещё сможет терпеть нынешнее положение дел, и почему он не может избавиться от бородавок, и почему двум докторам не удалось его вылечить.
Она знала, что всему есть свой конец.
Потом она подумала о стакане воды.
Боб, конечно, думал о греческой антологии.
«„Ты устрашён чрезвычайно“», – цитировал он про себя.
«Я хочу пить», – сказала Констанс.
Пузыри локомотива
«О БОЖЕ! БОУЛИНГОВЫЕ ТРОФЕИ ПРОПАЛИ!»
Ещё о греческой антологии
«Хочешь послушать ещё из греческой антологии?» – спросил Боб у Констанс. В руках он держал книгу. Она была 1928 года, издательства «Патнам»[20], из Лёбовской серии[21], с золотым тиснением на тёмной обложке. У него имелись все три тома греческой антологии, но ему никогда не удавалось за раз найти больше одной книги. Они все исчезали и появлялись в доме таинственным образом.
Страницы книги пожелтели от времени, у книги был тот пыльный запах, от которого некоторые люди грустнеют без видимых причин. Рваные оконные шторы в старых заброшенных домах оказывают на определённых людей тот же эффект.
«Да, – сказала она. – Это было бы неплохо», – но, по правде говоря, ей было плевать на греческую антологию. Всё, чего ей хотелось, – это стакан воды.
«Дай мне сходить за стаканом воды, – сказала она. – Я пить хочу». Она попыталась встать с кровати.
«Нет, давай я, – сказал Боб, – оставайся на месте».
Он отложил книгу, встал с кровати и вышел из комнаты. Ей хотелось самой взять стакан воды, но он ушёл прежде, чем она успела что-нибудь сказать. Она, правда, хотела пить и не желала доверять это его абсурдности. Она гадала, сколько ему потребуется, чтобы добыть стакан воды, то есть, вспомнит ли он, за чем пришёл на кухню, когда там окажется.
Констанс была права.
Десять минут прошли, прежде чем он вернулся.
Десять минут прошли медленно, потому что она очень хотела пить. В этот вечер она долго была заткнута. Констанс посмотрела на книгу на кровати. Она, было, подобрала её, но в последний момент отдёрнула руку. Она ненавидела греческую антологию, потому что та составляла значительную часть несчастья, окружавшего их. Для неё эта книга древней поэзии была симптомом бородавок.
Вдруг ей захотелось выбросить книгу в окно и смотреть, как та приземлится в вечернюю гущу машин, но она тут же передумала, ещё когда книга падала у неё в голове. Она снова принялась гадать, что задержало его на кухне. Стакан воды обычно простое дело. Она опять загрустила.
Десять минут прошли.
Констанс собралась вставать с кровати, потом услышала идущего по коридору Боба, и осталась там, где была, коротая последние секунды ожидания.
«Вот ты где, – сказал Боб, улыбаясь. В его руке был бутерброд. – Славный бутерброд с ореховым маслом и клубничным джемом. Он разберётся с твоим голодом».
Боб протянул Констанс бутерброд.
Она уставилась на него.
Братья Логаны дают клятву
В ночь украденных боулинговых трофеев, откуда ни возьмись, разразилась буря с громом и молниями. Братья Логаны глядели на пустой шкаф неверящими глазами, а над ними от грохота кегельного грома и молний, подобных безумным боулинговым шарам, содрогалось небо.
Буря была идеальной игрой на 300 очков.
Ненависть овладела кровью братьев Логанов, пока они смотрели на пустой шкаф. Кто бы ни взял трофеи, – не оставил ни единого, не проявил такой любезности. Что за ублюдки!!! и теперь они поставили себя за грань человеческих законов.
Братья Логаны дали зарок отомстить.
Их мать держала в руках семейную библию, а братья Логаны мрачно клялись найти украденные боулинговые трофеи и вернуть их на законное место, в дубовый шкаф родительского дома, сколько бы на это ни потребовалось времени и каких бы лишений им ни пришлось перенести. Буря сотрясала дом.
Их мать плакала, не выпуская библии.
Их отец уставился в пол, мечтая поработать над трансмиссией.
Сёстры Логанов были, конечно, где-то ещё, и снова делали вместе то, что сделали до этого семь раз. Если бы в книге мировых рекордов Гиннесса[22] была категория для того, что они делали, они бы поставили рекорд.
Их отец мечтал о том, чтобы жизнь была проста, как трансмиссия.
Как жаль.
Типичная калифорнийская комната времён упадка Запада
Пятьдесят или около того боулинговых трофеев и крупная птица из папье-маше способны занять в комнате много места, и именно это они и делали, стоя все вместе в гостиной квартиры где-то в Сан-Франциско.
В комнате также имелись два кресла и диван, фонограф[23] и телевизор, который не работал, но Уиллард и боулинговые трофеи делали их почти невидимыми, как если бы в комнате отсутствовало всё, кроме Уилларда и трофеев.
Дело в индивидуальности. Незнакомцы войдут в комнату и скажут: «Боже мой, что это?» – указывая на Уилларда и его боулинговые трофеи. «Это Уиллард и его боулинговые трофеи», – всегдашний ответ. «Уиллард и его что?»
«Боулинговые трофеи».
«Значит, боулинговые трофеи?»
«Да, боулинговые трофеи».
«Что он с ними делает?»
«А что такое?»
«Я знаю пение всех птиц»
Пока Констанс ела бутерброд с ореховым маслом и клубничным джемом, Боб читал ей кое-что ещё из греческой антологии, не зная, что для неё это невыносимо, какими бы красивыми, трогательными или мудрыми ни были эти стихи. Для неё они были всего лишь тенью бородавок.
«„Я знаю пение всех птиц“», – процитировал он, держа книгу в руках, лёжа с Констанс голышом на кровати. Они пока так и не оделись. У обоих были красивые тела.
«Разве не прекрасно? – сказал он. – Это всё, что осталось от стиха. Интересно, что случилось с остальной его частью. Так много всего может произойти за две тысячи лет. Войны и, знаешь, всё такое прочее. Эпидемии, и страны, и целые цивилизации уходят. Наверное, это был прекрасный стих».
Констанс откусила от бутерброда. Она пока так ничего и не попила, жажда была всё той же, и вот она ела бутерброд с ореховым маслом и клубничным джемом.
Она не знала, почему ест бутерброд. С тех пор, как он принёс ей бутерброд вместо стакана воды, ничего особенно не поменялось.
«Тебе нравится бутерброд?» – сказал Боб.
Констанс кивнула.
Упражнение в поднимании трубки
Братья Логаны продолжали ждать в своём крохотном гостиничном номере, когда зазвонит телефон, – 3000-долларовым звонком, который подскажет им, где находятся трофеи.
Комиксовый Логан только что дочитал комикс. Он не знал, чем ещё заняться, и просто какое-то время глазел на обои. Он мечтал о том, чтобы телефон зазвонил. Потом ему наскучило глазеть на обои, и он вернулся к разглядыванию рекламы в комиксе. Он снова задержался на рекламе бальзама. Она его заинтриговала.
Пивной брат Логан допил пиво. Оно было последним, и он мечтал, чтобы у него было ещё одно. Он стал изрядным пивохлёбом с тех пор, как украли боулинговые трофеи. Он хотел сходить за очередным пивом, но ничего не сказал об этом. Братья не одобряли его постоянное питьё пива, и ему ещё повезло, что у него было то пиво, которое он только что допил. Они хотели, чтобы у него была ясная голова, когда зазвонит телефон, потому что в этот вечер им предстояло сделать одно очень серьёзн