– Ну, ладно, – сдался он наконец. – Бог с ним, с ядом. В конце концов у меня еще есть перелом и ранение, а они-то уж требуют срочного вмешательства врача.
– Тогда ждите своей очереди. Все-таки где у вас рана?
– Сзади, на чем сидят, – соврал Уилт и поплатился за это; ожидая вызова, он простоял целый час, ни разу не присев, чтоб подкрепить свою версию ранения. Все это время регистраторша пристально следила за ним с подозрением и неприязнью.
Чтоб хоть как-то отвлечься, Уилт пристроился к одному из пациентов с газетой и, заглядывая ему через плечо, стал читать. Тому тоже требовалась неотложная помощь – об этом свидетельствовал забинтованный палец на ноге. Но Уилт все равно завидовал ему: небось сразу поверили. «Но правда всякой выдумки страннее», – вспомнил он строчку из Байрона. Да нет, не только правда. Его собственный опыт показывал – ври не ври, все равно не верят. Может, всему виной его нерешительность? Вечно он норовит взвесить все «за» и «против». Это, наверное, и заставляет людей держать с ним ухо востро. Им подавай правду попроще, чтобы вписывалась в привычные рамки. Чуть что необычное, нетривиальное – тебя сразу подозревают во лжи. А мыслить тривиально Уилт не умел. Появись проблема – Уилт придумает множество способов решить ее, да таких, что и в голову никому не придут. Тем более Еве. И не потому, что Ева вообще не соображает. Просто она с поразительной легкостью меняет мнение по десять раз на дню, что совершенно не под силу Уилту. Его всегда одолевают сомнения. У каждой проблемы Ева видит только одно решение, Уилт – не менее десятка, и все они противоречат друг другу. И даже здесь, в унылой приемной, после стольких злоключений, Уилт не отрешился от мирской суеты, а сразу же нашел достойную тему для размышлений.
На первой полосе газеты выделялся крупный заголовок: «НЕФТЯНОЙ ВЫБРОС: ПОД УГРОЗОЙ ПОПУЛЯЦИИ МОРСКИХ ПТИЦ». Остальные заголовки, информирующие о менее ужасных событиях, были набраны помельче. Так, сообщалось о вооруженном нападении на машину инкассаторов. Водителю угрожали ракетницей, а охранник получил пулю в лоб. Убийцы стащили 250 000 фунтов стерлингов, но разве это сенсация, особенно если вспомнить, что чайкам угрожает нефтяное пятно. Уилт задумался: а разделяет ли эту точку зрения жена убитого охранника? И с каких это пор птичья жизнь стала важнее человеческой? Вероятно, род человеческий настолько обеспокоен своим глобальным вымиранием, что уже не обращает внимание на гибель отдельных индивидуумов, а лишь плотнее сомкнув ряды, созерцает, воспринимая крушение двух супертанкеров, как предзнаменование собственной грядущей катастрофы. А может быть…
Услышав свое имя, Уилт оторвался от газеты и увидел, что с регистраторшей шепчется медсестра с крысиной физиономией. Последняя тут же исчезла. Вскоре появился пожилой и, судя по свите, обладающий властью доктор. Его сопровождал целый сонм врачей помоложе, медсестер и санитарок. Уилт уныло глядел на доктора, пока тот изучал список его болезней. Затем он поверх очков посмотрел на Уилта и, видимо, решив, что лечить такое ничтожество – ниже его достоинства, кивком передал Уилта одному из ассистентов и, ухмыляясь, удалился.
– Мистер Уилт, – позвал молоденький доктор, и Уилт робко шагнул ему навстречу. – Пройдите в смотровую и подождите.
– Простите, доктор, – шепнул Уилт, – можно вас на пару слов по секрету?
– Всему свое время, мистер Уилт, а сейчас, будьте добры, пройдите в смотровую.
Он развернулся на каблуках и зашагал прочь по коридору. Уилт двинулся было следом, но его тормознула регистраторша.
– А вам туда! – Она ткнула пальцем в противоположный конец коридора. Уилт состроил ей рожу и поплелся в указанном направлении.
Тем временем дома Ева сидела на телефоне. Сначала она позвонила в Гуманитех и сообщила что Уилт серьезно заболел. Теперь она разговаривала с Мэвис Моттрэм.
– Даже не знаю, что и думать, – жаловалась Ева. – То есть сначала все казалось неправдоподобным, а когда я поняла, что он действительно поранился, стало его так жалко…
– Дорогуша! – сказала Мэвис, которая всегда знала, что за чем кроется. – Не вздумай себя ни в чем винить. Твой Генри этим только пользуется. Случай с крокодилами еще тогда должен был тебя насторожить.
– Да ну, не будем об этом, – отмахнулась Ева, – все было давно и неправда. Генри теперь другой.
– Мужики всегда одинаковы, а у Генри сейчас тот самый возраст. Я тебя предупреждала, когда ты сдавала комнату этой своей помощнице немке.
– Ну, по хозяйству она не помогает, зато платит за комнату много больше, чем я сначала запросила. Поступила на языковые курсы для иностранцев в Гуманитехе и уже болтает по-английски весьма недурно.
– Вот, вот, Евочка! Она ведь тебе ни словом не обмолвилась про Гуманитех, когда пришла договариваться насчет комнаты?
– Нет, – озадаченно ответила Ева.
– И не удивительно. Может, Генри спутался с ней еще раньше и намекнул, что ты сдаешь мансарду.
– Не может быть. Ведь он, узнав об этом, был так сердит, так недоволен.
– Дорогуша, ты недооцениваешь своего муженька! Как иначе он мог отреагировать на это? Плясать и прыгать до потолка? Тогда бы ты сразу все поняла.
– Да, пожалуй… – с сомнением проговорила Ева.
– И еще, – не унималась Мэвис. В лице Уилта она сейчас обличала своего Патрика, всех мужиков, вместе взятых. – Помнишь, перед летними каникулами Генри допоздна засиживался в Гуманитехе? А как раз в это время зачисляли иностранных студентов.
– Но при чем здесь Генри? Он тогда составлял расписание занятий.
– Вот именно! Занятий. Занятий чем, спрашивается. Ты думала, он пишет расписание, а он на самом деле проводил с ней занятия. В кавычках.
Ева выслушала ее до конца, лишь чтобы возразить.
– Генри вовсе не такой. И в конце концов, я бы сразу заметила в случае чего.
– Милая, пойми наконец: все мужики одним миром мазаны. Сначала я тоже ни о чем не догадывалась, а потом было уже поздно. Патрик целый год развлекался со своей секретаршей, пока до меня не дошло. И то случайно, когда он высморкался в ее трусики.
– Во что высморкался? – переспросила Ева, не поверив своим ушам.
– Короче, он схватил насморк и как-то утром за завтраком по ошибке вытащил из кармана ее красные трусики и высморкался. Ну, я сразу поняла, что к чему.
– Надо думать, – согласилась Ева. – А потом что?
– Ничего потом. Все же и так ясно. Сказала ему что если думает развестись со мной таким образом, то зря старается, поскольку…
Мэвис все трещала про своего Патрика, а Ева кое-что начала соображать. Память смутно подсказывала, что Ирмгард Мюллер тоже имела какое-то отношение к событиям той ночи. После бурного скандала с Генри Ева никак не могла заснуть. «Как он мог», – думала она, лежа в потемках с открытыми глазами. Сейчас-то она, конечно, знает, что ничего не было, но тогда… Кстати, сколько тогда было времени? В четыре часа послышались тихие шаги на лестнице, и Ева тогда подумала, что это Генри. Потом заскрипела лестница, ведущая наверх, и она решила, что вернулась Ирмгард. Тогда и посмотрела не светящийся циферблат будильника: стрелки стояли на четырех и на двенадцати. Сначала ей показалось, что это двадцать минут первого… Но ведь Генри заявился в три. Ева заснула, так и не сделав никаких выводов. Зато теперь, несмотря на болтовню Мэвис, вывод напрашивался само собой. Неужели Генри гулял с Ирмгард? Генри никогда не приходил так поздно. На него это, не похоже. И Ирмгард не похожа на бедную студентку. Не тот возраст, да и денег откуда столько? Точку в Евиных размышлениях поставила Мэвис.
– Я бы на твоем месте глаз не спускала с этой немки. И мой тебе совет – избавиться от нее в конце месяца.
– Да, – согласилась Ева, – я подумаю об этом. И… спасибо тебе за поддержку.
Она повесила трубку и глянула из окна на буковое дерево перед домом. Пожалуй, именно из-за этого красивого медно-красного бука на лужайке ей захотелось купить этот дом. Дерево-исполин широко раскинуло под солнцем свои могучие ветви, далеко распростерло под землей свои крепкие корни. Где-то она уже об этом читала: про ветви, рвущиеся к солнечному свету, и про корни, впитывающие земные соки… И была во всем этом какая-то нерушимая гармония, которой она ждала от дома и которой страстно желала самой себе.
Дом тоже был весьма хорош. Просторный, с высокими потолками, массивными стенами, с большим двором и садом. Здесь проведут счастливое детство их близняшки, а повзрослев, смогут отдохнуть от будничной суеты, чего нельзя было позволить себе на Парквью-роуд. Но Генри переезжать не хотел, и пришлось буквально силой заставить его согласиться. К сожалению, ему неведомо очарование буйной зелени сада и чувство общественной значимости, присущей обитателям Веллингтон-роуд. И снобизм здесь ни при чем, просто Ева терпеть не могла, когда на нее смотрят свысока. Теперь вот пусть попробуют! Даже Мэвис бросила свои покровительственные замашки. А живи Ева по-прежнему на Парквью-роуд, Мэвис ни за что бы не рассказала ей историю про Патрика и трусики. И все-таки Мэвис порядочная стерва. Шпыняет своего Патрика и шпыняет. Тот если и ходит налево, то изредка, а она топчет его достоинство и репутацию постоянно. Она изменяет ему тоже, когда сплетничает, – платонически, как сказал Генри. Пожалуй, он прав. Но ведь и Мэвис права насчет Ирмгард Мюллер. Надо будет за ней последить. А то нос все время задирает… Еще интересно, что обещала помогать по хозяйству, а потом вдруг поступила в Гуманитех.
Безмерно унылая, Ева сварила себе кофе, натерла пол в прихожей, пропылесосила ковер на лестнице, прибралась в гостиной, бросила белье в стирку, прочистила дыру в биотуалете и сделала многое другое, что надо успеть до прихода близняшек из детсада. Ева едва успела закончить уборку и причесаться, как хлопнула входная дверь и послышались шаги на лестнице. Генри? Не может быть. Он через две ступеньки по лестнице не поднимается. К тому же со своим увечьем наверх точно не полезет. Ева подошла к двери и выглянула. Молодой человек на площадке подскочил от неожиданности.