Уилт поглядел на инспектора и понял, что он действительно предельно серьезен.
– Но я понятия не имею, что со мной произошло, и это тоже святая правда! Помню, что не хотел ехать в Америку к Евиной тете Джоан и ее мужу Уолли Иммельману. Сказал, что должен готовиться к занятиям в следующем семестре и принес из библиотеки книжки, каких Уолли в своем доме ни за что бы не потерпел. Ева, понятно, переполошилась, сказала, что их ни в коем случае нельзя брать с собой.
– Что за книжки?
– Про счастье у Кастро на Кубе, по теории революции, марксизму. Все то, чего он не переносит. Мне они и самому не очень, но его бы от подобной литературы точно кондрашка хватила. Были и еще книжки, только не помню, какие.
– И ваша миссис это проглотила?
– С крючком и наживкой, – закивал Уилт. – А что, вполне правдоподобно. До сих пор ведь есть психи, которые верят, что Ленин был святой, а Сталин в глубине души – очень добрый. Некоторых людей жизнь ничему не учит, правда?
Свое мнение по этому поводу Флинт решил оставить при себе.
– Хорошо, допустим. Но я должен знать, что вы делали после. И не пудрите мне мозги своей амнезией. Врачи говорят, что мозгу вас не поврежден. Во всяком случае, не больше, чем раньше.
– Я расскажу, но не все, потому что с какого-то времени и до момента, когда очнулся в больнице, ничего не помню. Последнее воспоминание: я, промокший до костей, иду по лесу, потом спотыкаюсь о корень или что-то подобное и падаю. А дальше – пустота. Все, больше ничем не могу помочь.
– Ладно, тогда вернемся немного назад. Как вы попали в лес? – спросил инспектор.
– В том-то и дело. Не знаю. Я же шел в поход.
– Откуда и куда?
– Не знаю. То есть, я нарочно не хотел ничего знать. Мне хотелось идти незнамо куда. Понимаете?
– Ни слова, – потряс головой Флинт. – Вы не хотели ничего знать. Хотели идти незнамо куда. Какой в этом смысл? По мне, так никакого. По мне, все это чушь свинячья. Выдумки. Вранье, проще говоря. Вы не могли не знать, куда идете.
Уилт вздохнул. Он знал инспектора достаточно давно, и ему было ясно: Флинту не дано понять человека, который не желает знать, куда идет. Все же он попробовал объясниться:
– Я хотел уйти куда подальше от Ипфорда с Техноколледжем, от необходимости ходить на работу, если, конечно, это можно назвать работой, забыть обо всякой ерунде и посмотреть на Англию непредвзятым взглядом.
Флинт честно пытался уразуметь, о чем толкует Уилт, но, как всегда, чувствовал себя полным идиотом.
– Так как же вы попали в Мелдрэм-Слокум? – спросил он, отчаянно надеясь внести в разговор хоть толику здравого смысла. – Вы ведь пришли откуда-то?
– Говорю вам: из леса. И вообще, я тогда так задолбался…
– А я не задолбался? Делаете из меня дурака! – рассвирепел Флинт и пошел к доктору Педжу. Громко постучал в дверь кабинета – и был незамедлительно послан на фиг.
– Мне надо знать, можно ли его выписывать? Он ведь не очень болен? Скажите только, да или нет.
– Послушайте! – завопил психиатр. – Болен-шмолен, плевать я хотел! Забирайте его хоть к черту, хоть к дьяволу! А то я скоро умру! Такой ответ вас устраивает?
– А как по-вашему, не следует ли перевести его в психиатрическую клинику?
– Самое подходящее место для уродской макаки! – истошно проорал доктор Педж.
– В таком случае, нужно, чтобы вы дали заключение.
В ответ раздался жалобный стон.
– Чего не могу, того не могу, – сказал психиатр, открывая дверь. Он был в одних трусах. – В медицинском смысле, он не сумасшедший. – Недолго подумав, доктор Педж решился: – Я вот что сделаю. Я его направлю на освидетельствование, а уж врачи в Метьюене пусть решают.
Он прошел к столу, заполнил бланк и протянул его инспектору.
– Так, по крайней мере, я от него избавлюсь.
Флинт вернулся к Уилту.
– Слышали, что сказал доктор? Вам больше не нужно здесь оставаться.
– А что это за освидетельствование?
– Меня не спрашивайте, я не психиатр, – открестился инспектор.
– А он, можно подумать, психиатр, – буркнул Уилт, однако встал и принялся озираться в поисках своей одежды. Ее не было. – В этом не поеду, – заявил Уилт, показывая на длинную ночную рубашку, которую ему выдали в гериатрическом отделении.
Флинт опять пошел к доктору Педжу, чье психологическое состояние за прошедшее время отнюдь не стабилизировалось.
– В чем поступил, в чем же еще! – рявкнул он из-за двери.
– Но его одежду забрали как вещественное доказательство.
– Тогда идите в морг, там обязательно найдется труп подходящего размера. А меня оставьте наконец в покое! Дайте поспать!
Инспектор зашагал по коридору. Спросил, где морг. Нашел, объяснил, зачем пришел. Его обозвали осквернителем трупов и велели убираться к дьяволу. Разъяренный Флинт вернулся и стащил халат у какого-то медбрата, пока тот был в туалете. Через десять минут Уилт, в коротком белом халате, из-под которого торчала ночная рубашка, ехал в машине Флинта в психиатрическую клинику и гневно твердил, что ему не требуется никакого «освидетельствования».
– Вам зададут несколько простых вопросов и отпустят, – успокаивал Флинт. – Все лучше, чем если просто так закроют.
– Закроют? Что это значит? – насторожился Уилт.
– Признают сумасшедшим и запрут в дурдом принудительно.
Уилт, мгновенно изменив свое мнение об освидетельствовании, замолчал.
Глава 34
Агентство по борьбе с наркотиками приняло решение о снятии наблюдения со «Старфайтера». Ни вскрытие утонувшей ищейки, ни исследование кусков капсулы из бассейна не выявили ничего подозрительного. Несчастное существо подохло своей смертью – видимо, оттого, что его для выработки нюха на наркотики всю жизнь пичкали героином, кокаином, крэком, экстази, опиумом, ЛСД, марихуаной и другими продуктами, предлагаемыми данным рынком. А в последнее время этот закоренелый наркоман подсел на новое запрещенное вещество – никотин, и незадолго до смерти, одолеваемый нестерпимой жаждой, слопал целых два окурка. Короче, собака была очень и очень нездоровая.
Чего никак нельзя сказать о воде в бассейне: ее недавно сменили, и во всех ста тысячах галлонов не обнаружилось ни капли чего-либо криминального.
– Надо было подключить слив к танкеру, – сказал Мерфи людям из фургона, которые проверяли сточные воды ванных и туалетов «Старфайтера».
– С ума сошли? Думаете, сюда влезет сто тысяч галлонов? Лучше бы взяли пробу с самого начала.
– Ага, конечно. Где еще искать наркоту, как не в бассейне. Только там курьеры товар и прячут. А потом что? Сидят и дожидаются, пока вода испарится? Хорошая мысль. Вы туг, я смотрю, настоящие гении.
Агенты отрапортовали в Атланту:
– Нас провели. Либо Сола использовали для отвода глаз, а дурь провозил кто-то другой, либо это вообще не дурь, а тальк для ног. Что скажут в Вашингтоне?
– Что вы обделались, что ж еще.
– Падла Кампито – подсадная утка, – сказал Паловски, когда они с Мерфи выходили из кабинета. – Это единственное объяснение. Ну, сволочуга, только попадись мне – сразу кастрирую!
– Не получится, – ответил Мерфи. – В Эверглейдс найдено его тело – точнее, то, что от него оставили крокодилы.
Когда бригада борцов с наркотиками уезжала из Уилмы, Уолли Иммельман лежал в реанимации, глядел тусклыми глазами в потолок и проклинал тот день, когда женился на жирной паскуде Джоани – а тем более когда позволил пригласить ее чертову племянницу с мерзавками-дочками. Эти гниды разрушили его брак и репутацию, в Уилме ему теперь и показаться нельзя. Брака было, в общем, не жалко – наоборот, временами Уолли испытывал благодарность по отношению к маленьким шлюшкам. Но рассылка непристойных писем имела поистине катастрофические последствия. Компания «Иммельман Энтерпрайзис» лишилась практически всех клиентов, которых столь любовно окучивала последние пятнадцать лет, причем некоторые теперь даже грозились подать в суд. Уолли пробовал связаться со своими адвокатами, но те недвусмысленно дали понять, что не желают иметь дела с психом, который мало того, что считает их «мудилами» и «педрилами», но и на весь мир в самых отвратительных выражениях объявил о своей приверженности содомскому греху. И оскорбил самого конгрессмена Херба Райха. В довершение бед, после признания, сделанного Мэйбелл в разговоре с шерифом Столлардом, по Америке стремительно разнеслась весть, что один из крупнейших бизнесменов Уилмы регулярно вступает в половые сношения с чернокожей прислугой. Словом, Уолли понимал, что он человек конченый. Придется уехать из города куда-то, где его никто не знает, сменить имя и сидеть тихо. И все из-за Джоани. Не надо, не надо было жениться на этой подлой твари.
В другом городе, в камере другого полицейского участка, Рут Ротткомб думала абсолютно то же самое о покойном теневом министре социальных преобразований. Как она сразу не догадалась, что он – из числа тех идиотов, которые непременно дадут себя убить – и именно тогда, когда ей больше всего нужны его поддержка и влияние? Ради чего, спрашивается, она за него выходила? Ради чего возилась с гнусным алкашом Бэттлби? Ради того, чтобы закрепить за Гарольдом место в парламенте. Рут отчаянно искала хоть какую-то ниточку, которая помогла бы распутать клубок событий и понять, что привело к исчезновению мужа, но ей ужасно мешал шум. Пьянчуга в соседней камере то громко блевал, то скулил, умоляя, чтобы его выпустили. С другой стороны бесновался психопат-сквернослов, который, похоже, ко всему прочему наглотался мощных галлюциногенов. Было невозможно ни сосредоточиться, ни хотя бы поспать. Каждые полчаса дверь камеры открывалась, включался свет, и жуткая баба-детектив принималась настойчиво спрашивать, хорошо ли чувствует себя арестованная.
– Нет, плохо, – в очередной раз стонала Рут. – Вам что, заняться нечем? Что вы все врываетесь со своими идиотскими вопросами?
Баба всякий раз отвечала, что хотела проверить, не покончила ли Рут с собой, и в конечном итоге перестала гасить свет. После трех бессонных ночей Рут была почти уже готова признаться, что сама убила Гарольда. Она, однако, держалась и отказывалась отвечать на какие бы то ни было вопросы.