ит пользы. С другой стороны, она была далеко не убеждена, что касательная терапия – это прилично. Она превозмогала себя только большим усилием воли и все равно в глубине души сомневалась, что это правильно, когда тебя трогают в таких местах. Ко всему прочему, ее заставили пить противозачаточные таблетки. Ева очень возражала и говорила, что она и Генри всегда хотели иметь детей, но Салли настояла.
– Ева, детка, – сказала она, – с Гаскеллом никогда нельзя быть ни в чем уверенной. Иногда у него месяцами ничего не шелохнется, а потом вдруг от него нет отбоя. И он абсолютно неразборчив.
– Но мне казалось, вы говорили, что у вас настоящие отношения, – сказала Ева.
– О, конечно. В полнолуние. Ученые из всего извлекают только суть, а смысл жизни для Джи – пластик. И нам бы не хотелось, чтобы ты вернулась к Генри с генами Джи в яичниках, не так ли?
– Вне всякого сомнения, – согласилась Ева, ужаснувшись этой мысли, и после завтрака, перед тем как заняться уборкой крошечного камбуза и мытьем посуды, проглотила таблетку. Все это так отличалось от трансцедентальной медитации и занятий керамикой.
На палубе Салли и Гаскелл продолжали ссориться.
– Что это ты подсовываешь безмозглым сиськам? – поинтересовался Гаскелл.
– Касательная терапия, телесный контакт, эмансипация путем осязания, – сказала Салли. – Ей не хватает чувственности.
– Мозгов ей тоже не хватает. Мне приходилось встречаться с дурами, но тупее этой не видел. Впрочем, я спрашивал про те таблетки, которые она принимает за завтраком.
Салли улыбнулась.
– Ах, эти, – сказала она.
– Да, эти. Ты что, решила лишить ее последней капли рассудка? – спросил Гаскелл. – У нас и так хватает забот.
– Оральные контрацептивы, крошка, старые, добрые противозачаточные таблетки.
– Оральные контрацептивы? Какого черта? Да она мне на дух не нужна.
– Гаскелл, радость моя, какой ты наивный. Для убедительности, только для убедительности. Это делает мои с ней отношения куда реальнее, не находишь? Все равно, что одеть презерватив на искусственный член.
Гаскелл смотрел на нее, разинув рот.
– Бог мой, уж не хочешь ли ты сказать, что вы…
– Еще нет. Длинный Джон Силвер пока в своей коробке, но вскоре, когда она почувствует себя вполне эмансипированной… – Она задумчиво улыбнулась, глядя на камыши. – Может, не так уж плохо, что мы здесь застряли. Это даст нам время, такое чудное время, а ты пока посмотришь на уток…
– Болотных птиц, – поправил Гаскелл, – и если мы не вернем этот катер вовремя, нам придется платить по огромному счету.
– Счету? – сказала Салли. – Ты что, рехнулся? Уж не думаешь ли ты, что мы будем платить за эту посудину?
– Но ты же арендовала ее на лодочной станции. Только не говори мне, что ты взяла ее без спросу, – сказал Гаскелл. – Господи, это же воровство?
Салли засмеялась.
– Честно говоря, Джи, ты чересчур морально устойчив. Но ты непоследователен. Ты крадешь книги в библиотеке и химикаты в лаборатории, но когда дело доходит до катеров, тут у тебя высокие принципы.
– Книги – совсем другое дело, – с жаром сказал Гаскелл.
– Верно, – сказала Салли, – за книги не сажают в тюрьму. В этом вся разница. Если хочешь, можешь продолжать думать, что я стащила лодку.
Гаскелл вытащил платок и протер очки.
– А ты хочешь сказать, что не крала?
– Я взяла ее взаймы.
– Взаймы? У кого?
– У Шея.
– Шеймахера?
– Верно. Он сказал, что мы можем пользоваться катером, когда захотим, вот мы и взяли.
– А он в курсе?
Салли вздохнула.
– Послушай, он ведь сейчас в Индии, сперму собирает, так? Какое это имеет значение, в курсе он или нет? К тому времени, когда он вернется, мы уже будем далеко.
– Твою мать, – выругался Гаскелл устало, – когда-нибудь благодаря тебе мы окажемся в дерьме по самую маковку.
– Гаскелл, радость моя, иногда твои волнения надоедают мне до чертиков.
– Вот что я тебе скажу. Меня беспокоит твое чертовски вольное отношение к чужой собственности.
– Собственность – то же воровство.
– Ну еще бы. Остается внушить это полицейским, когда они тебя наконец схватят. Легавым в этой стране не нравится, когда воруют.
Легавым равно не нравилась и мысль о хорошо упитанной женщине, по всей видимости убитой и погребенной под десятью метрами и двадцатью тоннами быстро схватывающегося бетона. Подробности насчет упитанности исходили от Барни.
– У нее были большие сиськи, – утверждал он в седьмой версии того, что он видел. – И эта рука, вытянутая вперед…
– Ладно, о руке мы уже все знаем, – сказал инспектор Флинт. – Мы об этом уж слышали, но о груди ты говоришь впервые.
– Я ошалел от этой руки, – сказал Барни. – Я хочу сказать, о сиськах в такой ситуации как-то не думаешь.
Инспектор повернулся к мастеру.
– А вы заметили грудь покойной? – спросил он. Но мастер только отрицательно покачал головой. Слов у него уже не было.
– Значит, это была упитанная женщина… Как вы думаете, сколько ей лет?
Барни задумчиво потер подбородок.
– Не старая, – сказал он наконец. – Определенно, не старая.
– Двадцать с небольшим?
– Может.
– Тридцать с небольшим?
Барни пожал плечами. Он пытался вспомнить что-то, что в тот момент показалось ему странным.
– Но точно моложе сорока?
– Нет, значительно моложе, – сказал Барни неуверенно.
– Что-то вы никак не определитесь, – заметил инспектор Флинт.
– Ничего не могу поделать, – сказал Барни жалобно. – Когда ты видишь бабу на дне грязной ямы, а сверху на нее льется бетон, как-то не с руки спрашивать, сколько ей лет.
– Разумеется. Я понимаю, и все же подумайте хорошенько. Может, было в ней что-то особенное…
– Особенное? Ну, вот эта ее рука.
Инспектор Флинт вздохнул.
– Я спрашиваю, было ли что-нибудь необычное в ее внешности. Например, ее прическа. Какого цвета у нее волосы?
Барни вспомнил.
– Я чувствовал, что там что-то было не так, – сказал он довольным голосом. – Ее волосы. Они были наперекосяк.
– Ну, это неудивительно. Трудно сбросить женщину в десятиметровую яму, не повредив ей прически.
– Да нет, не то. Они были набекрень и примяты. Будто ее кто стукнул.
– Наверное, ее действительно кто-то стукнул. Если то, что вы говорите о фанерной крышке, правда, то она попала в яму не по своей собственной воле. Но вы так и не можете поточнее определить ее возраст?
– Ну, – начал Барни, – отдельные ее части выглядели молодо, а другие нет. Вот все, что я могу сказать.
– Какие части? – спросил инспектор, от всей души надеясь, что Барни не примется снова за руку.
– Ну, ее ноги не соответствовали ее титькам, понимаете? – Инспектор не понимал. – Они были тонкие и все скрюченные.
– Что? Ноги или сиськи?
– Конечно, ноги, – ответил Барни. – Я ж говорил, что у нее такие славные, большие…
– Мы собираемся расследовать это дело как убийство, – сказал инспектор директору училища десятью минутами позже. Директор сидел за письменным столом и с отчаянием думал, какая это будет скверная реклама для училища.
– Вы абсолютно уверены, что это не мог быть несчастный случай?
– В данный момент все свидетельские показания говорят не в пользу несчастного случая, – сказал инспектор. – Однако абсолютно уверенными в этом мы сможем быть только тогда, когда достанем тело, а это, боюсь, займет немало времени.
– Времени? – переспросил директор. – Вы что, хотите сказать, что вы не сможете достать ее сегодня утром?
Инспектор покачал головой.
– Об этом не может быть и речи, сэр, – сказал он. – Мы сейчас рассматриваем два способа достать ее оттуда, и оба потребуют нескольких дней. Один – пробуриться через бетон, и другой – выкопать еще один шурф рядом с первым и попробовать добраться до нее по горизонтали.
– Боже ж ты мой, – воскликнул директор, глядя на календарь. – Но ведь это значит, что вы тут будете ковыряться еще несколько дней.
– Боюсь, что так. Тот, кто ее туда засунул, все хорошо предусмотрел. Но мы постараемся беспокоить вас как можно меньше.
Из окна директору были видны четыре полицейские машины, пожарная машина и большой синий фургон.
– Как же все некстати. – пробормотал он.
– С убийством всегда так, – сказал инспектор и поднялся. – Такое уж это дело. А пока мы закрываем вход на площадку и будем вам благодарны за содействие.
– Сделаем все, что нужно, – сказал директор и тяжело вздохнул.
В учительской реакция на скопление такого количества людей в форме вокруг шурфа для сваи была разной, как, впрочем, и на дюжину полицейских, обыскивающих стройплощадку, которые время от времени останавливались и что-то осторожно складывали в конверты. Но кульминацией явилось прибытие синего фургона.
– Это передвижной отдел по убийствам, – объяснил Питер Фенвик. – Судя по всему, какой-то маньяк убил женщину и спрятал ее на дне одного из шурфов.
Новые левые, сгрудившиеся в уголке и обсуждавшие возможные последствия существования в стране такого количества военизированных фашистских ублюдков, вздыхали, как бы сожалея о своем несостоявшемся мученичестве. Но продолжали выражать сомнения.
– Да нет, серьезно. – сказал Фенвик. – Я спросил одного из них, что они там делают. Я сначала подумал, что это тревога из-за подложенной террористами бомбы.
Доктор Кокс, начальник научного отдела, поддержал его. Кабинет доктора находился непосредственно над котлованом.
– Просто страшно подумать, – пробормотал он. – Каждый раз, как я туда смотрю, я думаю, что она должна была пережить.
– Как вы думаете, что они складывают в эти конверты?
– Улики, – сказал доктор Боард с видимым удовлетворением. – Волосы. Кусочки кожи и следы крови. Все, что обычно сопутствует такому преступлению, как убийство.
Доктор Кокс поспешно покинул комнату, а на лице доктора Мейфилда появилась гримаса отвращения.