За десять лет, прошедших с момента публикации «Ральфа Ройстера-Дойстера» до открытия первого театра в Лондоне, театральный рынок был уже в достаточной степени обеспечен новыми авторскими текстами в жанре комедии, хотя их качество все еще оставляло желать лучшего. В жанре комедии у Шекспира было немало предшественников, но практически не было соперников – большинство «университетских умов» отдавало предпочтение серьезным жанрам, а Кристофера Марло Талия, похоже, вообще обошла своей благосклонностью.
Дошекспировская комедия в значительной степени страдала одним из двух недостатков (а иногда обоими сразу) – либо слишком многое брала из античных источников, либо сохраняла слишком тесную связь со средневековыми жанрами, но в любом случае демонстрировала свой вторичный и несамостоятельный характер. Впрочем, даже шекспировские комедии далеки от нашего современного понимания этого вида искусства, как, собственно, и от аристотелевской его концепции. К формуле «безобразное, безболезненное, безвредное» Шекспир добавил еще как минимум один элемент – «беззаботное», особенно когда обратился к этому жанру впервые, в начале своего творческого пути.
Его ранние комедии оставляют впечатление праздника жизни, волшебной сказки, в которой главные герои молоды, прекрасны и заняты лишь любовными переживаниями, а за комический эффект отвечают второстепенные персонажи, наделенные говорящими именами и клишированными характерами: слуги, шуты, дальние родственники.
Шекспироведы не могут точно назвать, какая комедия Шекспира была написана первой, потому что на роль его комического «первенца» претендуют сразу три пьесы: «Два веронца», «Укрощение строптивой» и «Комедия ошибок». Все они демонстрируют признаки творческой незрелости драматурга – погрешности композиции, стилистическую небрежность, несостыковки в сюжете и надуманность фабулы (особенно в «Комедии ошибок»). Большинство литературоведов склонны считать дебютной именно пьесу «Два веронца», самую посредственную из трех, – так проще объяснить ее недостатки, списав их на молодость и неопытность автора. Она и в самом деле производит впечатление черновика, пробы пера, наспех выполненного наброска, однако в ней уже отчетливо заметны характерные приемы более зрелых шекспировских комедий – к примеру, система персонажей, включающая несколько влюбленных пар или мотив переодевания девушки в юношу, многократно использованный драматургом впоследствии.
Сведений о елизаветинских постановках «Двух веронцев» не сохранилось; дату ее написания обычно размещают между 1590 и 1593 годами. Хотя пьесу и считают одной из слабейших у Шекспира, она поневоле играет роль «визитной карточки» драматурга, позволяя нам представить, каким был его дебют в качестве комедиографа. Это первая из его пьес, действие которой происходит в Вероне, и первая из «романтических» комедий, сюжет которой строится исключительно на любовных переживаниях героев. Стоит также отметить нечастое в елизаветинском театре (да и вообще в мировой драматургии) использование «бессловесного» персонажа – собаки Креба, у которой даже есть собственный характер («самый плохой на свете», по заверению его хозяина, простодушного и бестолкового слуги Ланса).
Шекспироведы считают, что источником сюжета этой ранней и не слишком удачной пьесы могла быть одна из частей пасторального романа Хорхе де Монтемайора (1520–1561) «Диана» (1559). Бестселлер своего времени, этот роман еще до окончания XVI века выдержал около тридцати переизданий на языке оригинала (испанском) и двенадцать – на французском. В «Дон Кихоте» Сервантес упоминает эту книгу в числе романов, составлявших домашнюю библиотеку Дон Кихота, которую его «доброжелатели» собирались уничтожить: «Раскрыв наудачу одну из них и увидев, что это “Диана” Хорхе де Монтемайора, он [священник] подумал, что и остальные должны быть в таком же роде. “Эти жечь не следует, – сказал он, – они не причиняют и никогда не причинят такого зла, как рыцарские романы: это хорошие книги и совершенно безвредные”»[130].
Елизаветинцы высоко ценили пасторальную литературу, хотя в первую очередь отдавали предпочтение ее лирической разновидности (даже Марло не избежал влияния этого стиля в своей поэме «Страстный пастух – своей возлюбленной»), Роман Монтемайора был переведен на английский язык дважды – Бартоломью Юнгом (1577–1598) в начале 1580-х (перевод был издан только в 1598-м) и Томасом Уилсоном (1560–1629) в 1596 году. Дата создания «Двух веронцев» предшествует публикации обоих переводов, поэтому противоречит версии об «испанском» происхождении сюжета пьесы, но Шекспир мог читать версию Юнга в рукописном виде или смотреть в середине 1580-х анонимную пьесу по мотивам романа Монтемайора[131], что и отразилось в его комедии. В любом случае, пьеса «Два веронца» примечательна не столько своими «корнями», сколько «ростками» – продолжением в творчестве Шекспира. Молодой автор наметил в ней немало важных тем и мотивов, к которым, по всей видимости, предполагал вернуться впоследствии. Так, на первое место в комедии выходит проблема несовместимости романтической любви (Протей и Джулия, Валентин и Сильвия) и мужской дружбы (Протей и Валентин). Шекспир бегло касается этой темы в «Ромео и Джульетте», развивает в «Венецианском купце», «Генрихе IV» и «Генрихе «V», затрагивает ее в «Бесплодных усилиях любви», но наиболее подробно останавливается (можно даже сказать, «застревает») на ней в своих сонетах, которые создаются на протяжении более чем десятилетнего периода, включающего и годы написания «Двух веронцев».
Начиная со времен Античности, мужская дружба в западноевропейской культуре воспевалась как воплощение возвышенной, бескорыстной и благородной модели отношений, идеализировалась и противопоставлялась гетеросексуальному союзу, вовлекающему телесное (более низменное, «материальное») начало и направленному на прокреацию. Ахиллес и Патрокл, Орест и Пилад, Роланд и Оливье, Артур и Ланселот – эти сочетания имен пришли в литературу из некоего идеального эпического универсума, существующего на принципах взаимовыручки, преданности, доверия и уважения, пока в него не проникали соблазн и грех в образе Евы (Елены, Гвиневры и т. д.). В этом вымышленном мире женщины не олицетворяли угрозу и погибель, только если они играли роль декоративного элемента, фона или «приза» герою за совершенные подвиги. Прекрасные дамы царили, но не правили, довольствуясь, в отличие от королевы Елизаветы, властью только над сердцами, но не телами, душами и имуществом своих подданных.
Об этом мире грезит лирический герой шекспировских сонетов, разрывающийся между возвышенной, временами даже страстной привязанностью к юному другу и непреодолимым плотским влечением к темпераментной обольстительнице, привечающей обоих. Сонетный цикл Шекспира, как и две его поэмы, был адресован молодому аристократу, покровителю многих сочинителей елизаветинского периода и завсегдатаю лондонских театров, Генри Ризли, графу Саутгемптону (1573–1624). Ему же был посвящен английский перевод «Дианы» Монтемайора, выполненный Томасом Уилсоном. Этот колоритный, хоть и неоднозначный персонаж елизаветинского придворного «пасьянса», вероятнее всего, интересовал Шекспира лишь как возможный меценат, чье расположение надеялся снискать начинающий драматург. Но в его сонетах выразились более глубокие переживания и размышления, чем подразумевал эпизод с Саутгемптоном, проходной в жизни Шекспира.
Даже существующие скудные сведения о характере Шекспира и круге его общения в Лондоне позволяют предполагать, что он не страдал от одиночества – различные источники указывают, что узы дружбы или хотя бы приятельства связывали его со многими писателями и актерами (в их числе Дик Бербедж, Джон Хемингс и Генри Конделл). Однако все его лондонские знакомцы или даже друзья были людьми семейными, «оседлыми», обремененными многочисленными отпрысками и заботами о них[132]. Шекспир, женившийся слишком рано и не вкусивший всех прелестей беззаботной юности – среди которых была и дружба, – в «Двух веронцах» открыто выражает сомнение в том, что прелести любовной связи могут перевесить преимущества дружеского союза. В уста персонажа Шекспир вкладывает слова, которые, наверное, был бы счастлив услышать в свой адрес в молодости:
Я пригласил бы в спутники тебя,
Чтоб чудесам земли дивиться вместе,
Чтоб, сидя дома, молодость свою
Не расточил ты в суетном безделье.
Хотя характеры персонажей лишь бегло (и не слишком тонко) намечены, даже этих набросков достаточно, чтобы заметить, что друзья-соперники Валентин и Протей – антиподы. Валентин близок к идеалу – благороден, отважен и постоянен как в дружбе, так и в любви. Протей – его противоположность; он полностью оправдывает свое имя[133] и всю пьесу мечется между любовью и дружбой, между двумя красавицами, между благородством и подлостью. Удивительно, что Шекспир, в других пьесах нетерпимый и к менее серьезным недостаткам своих персонажей, в финале «Двух веронцев» добродушно прощает Протея, который изменил своей возлюбленной, предал своего друга и пытался завоевать его невесту, а не добившись успеха, готов был добиваться взаимности силой. В дальнейшем Шекспир уже не будет так снисходителен к своим героям: к такому набору провинностей в его зрелых произведениях будет прилагаться статус злодея[134].
Неуклюжие сюжетные повороты (вроде незапланированного общего сбора персонажей в лесу или стремительной и неправдоподобной разбойничьей «карьеры» изгнанного Валентина), нелогичность поступков героев[135] и противоречивость их характеров создают впечатление, что Шекспир работал над текстом вполсилы, уделяя ему время наряду с каким-то другим сочинением (по датам это могла быть трилогия «Генрих VI» или какая-то из ранних трагедий) или скорее по остаточному принципу. Однако молодой драматург не позволял себе разбрасываться находками или идеями, как будто уже в начале карьеры рассчитывал силы для долгого, плодотворного, но временами изматывающего творческого пути. Практически сразу после написания «Двух веронцев» Шекспир, как рачительный хозяин, принимается за ревизию использованных в пьесе, но не раскрывших свой потенциал приемов, мотивов и образов. В одной из его поздних работ, «проблемной комедии» «Конец – делу венец», драматург использует очень сходную фабулу – героиня (Елена) влюблена в Бертрама, который не отвечает ей взаимностью и, презрев навязанные ему брачные обязательства, уезжает в другую страну и начинает там соблазнять местную девушку. Елена следует за мужем и пытается завоевать его любовь. В этой комедии мотив переодевания (девушки в юношу) превращается в мотив подмены (Елена подстраивает свидание Бертрама и его новой пассии, чтобы вместо нее взойти на ложе страсти неузнанной). Развязка в обеих комедиях требует вмешательства высших инстанций – представителей власти (герцог в «Двух веронцах» и король в «Конец – делу венец»), поэтому в обоих случаях раскаяние изменника выглядит откровенно наигранным и вынужденным, неискренним.