ы, безопасности и блага народного; поэтому отныне оно отменяется».
Англия становится республикой. Последует ли она по путл, начертанному искателем правды из Уолтона, маленького городишки в графстве Серри?
ИСТИННЫЕ ЛЕВЕЛЛЕРЫ
аворонки заливались в нежном весеннем небе. Перепархивали легкие бабочки. Оцепеневшие за зиму травы, что в обилии покрывали склоны холма Святого Георгия, раскрывались навстречу солнцу.
Погожим днем 1 апреля 1649 года, в воскресенье, пустынный прежде холм вдруг ожил: десятка полтора бедно одетых крестьян с заступами и мотыгами в руках вышли на гревшееся под солнцем плато и, благословясь, принялись за дело. Они начали вскапывать нетронутую, слежавшуюся песчаную землю. Один бережно пересыпал в лукошки семена — пастернак, бобы, морковь…
Все было необычно в этой работе. И то, что вышли они на холм Святого Георгия, который до этого не трогали ни плуг, ни мотыга. Массивным продолговатым горбом возвышался он над селениями Кобэм и Уолтон, достигая где двухсот, где четырехсот футов над уровнем моря. С двух сторон его подножие омывали мелкие речки Моль и Уэй; они бежали к северу, к Темзе. Почва на холме была бесплодна. Она поросла ежевикой, вереском, репьем; кое-где виднелись кусты шиповника, можжевельника, дрока, калины. В низинах росли деревья — сосны, дубы, буки. А на самой вершине тянулся длинный, поросший травой вал, белели развалины и остатки фортификационных сооружений. В незапамятные времена здесь стояли укрепленным лагерем легионеры Цезаря.
Никто никогда не возделывал эту скудную землю. Она была общинным владением и входила в маноры нескольких лордов из Кобэма и Уолтона. Та часть холма, на которой трудились сейчас бедняки, примыкала к римскому лагерю и принадлежала по древнему праву сэру Френсису Дрейку из Уолтона-на-Темзе, члену парламента, изгнанному во время Прайдовой чистки. На этой земле крестьяне издавна пасли коров, собирали хворост, ставили силки на тетеревов и куропаток, по временам подшибали лису или зайца. Но вскапывать, сеять — никогда.
И работать вышли они в воскресенье, день отдыха и молитв, когда добрым пуританам полагалось идти в храм, а потом читать дома Библию. Ни католическая, ни англиканская, ни пресвитерианская церковь под страхом наказания не позволяли работать в воскресенье. Даже готовить дома обед считалось грехом — пищу в этот день ели холодной. То, что бедняки с мотыгами и лопатами вышли у всех на виду работать в «день господень», было открытым вызовом старым порядкам.
И, может, не случайно произошло это в «день дураков» — первого апреля, в старинный средневековый праздник шутов и скоморохов, в праздник вольного смеха и недозволенной в другие дни потехи над власть имущими. Строгие пуританские обычаи отменили этот древний праздник, но память в сердцах не уничтожишь…
Они работали вместе. Не каждый на своем маленьком участке, как повелось веками, а вместе, на общей земле. Это было неслыханно. Не родня, не односельчане даже — из разных деревень собрались бедняки, чтобы делать общее дело. И действия их отнюдь не носили символического характера. Это было, если угодно, и политическим актом, заявкой самых убогих и обездоленных о своих правах, и началом строительства новой жизни — справедливого свободного общества, и насущным практическим делом: да, бедняки искали способа прокормить свои семьи в тяжелые годы бедствий.
Во главе копателей стояли два человека. Одним из них был Джерард Уинстэнли, которому совсем недавно открылся путь воплощения в жизнь той великой мечты, которая посетила его в начале 1649 года. «Вместе работайте и вместе вкушайте хлеб свой», — сказал ему явственный голос. Теперь Уинстэнли знал, как исполнить его веление, и вывел на пустошь вооруженных мотыгами бедняков. Вторым предводителем был Уильям Эверард — бывший солдат. Более шумный и говорливый, он на многих производил впечатление главаря колонии. Быть может, он и хотел им быть.
Такое событие не могло остаться незамеченным. Более того — не осужденным теми, кто привык жить по раз навсегда заведенному порядку. И хотя бедняки никому не угрожали, ничего не разрушали, не посягали ни на чьи права, на них смотрели с подозрением.
Плотные, неподвижные, благополучные хозяева подходили к краю взрыхленной земли, останавливались, смотрели. Дивное это дело — работать неизвестно на кого и за что, бесплатно, всем вместе на земле, никогда из ведавшей плуга… На лицах читалось недоверие.
Когда с копателями кто-нибудь заговаривал, они отвечали вежливо, дружелюбно. И приглашали всех прийти и присоединиться к их работе. Они даже разослали приглашения в окрестные села, обещая равный свободный труд, братство и обеспечение всем необходимым для жизни.
Крепкие хозяева качали головами и отходили, недобро хмурясь и перебрасываясь тихими фразами. И однажды утром бедные доверчивые копатели почувствовали на себе всю силу их неодобрения. Ничего не подозревавшие бедняки мирно обрабатывали посевы, когда большая толпа, не меньше ста человек, напала на них с кольями и дубинками. Хижину, построенную на пустоши, подожгли, палатки разрушили, повозки разбили в щепы. Несколько человек, в том числе Уинстэнли и Эверард, были схвачены; их потащили в Уолтон, избили и заперли в церкви. Судья из Кингстона, не видя состава преступления в действиях копателей, приказал выпустить их на волю.
Но слухи о злонамеренном сборище продолжали будоражить округу. Само имя, данное ему врагами, — «диггеры», что значит «копатели», зловеще отдавало бунтом. В самом начале века, в 1607 году, так называли многочисленных повстанцев, поднявшихся в центральной Англии на борьбу против огораживаний. «Они рубили и уничтожали изгороди, — писал хронист, — зарывали канавы и делали открытыми все огороженные общинные земли…» Когда против восставших двинулись войска, диггеры бесстрашно сопротивлялись. Но камни и лопаты — плохое оружие против мушкетов и сабель. Восстание было подавлено, главари повешены.
И вот теперь лорды и фригольдеры нарочно раздували опасность. Вскоре в Лондон, в Государственный совет, пришел донос.
«В прошлое воскресенье некто Эверард, ранее служивший в армии, но теперь уволенный, который именует себя пророком, некто Стюэр и Колтон, и еще двое — все они жители Кобэма, пришли на холм Святого Георгия, что в Серри, и начали вспахивать ту сторону холма, которая примыкает к огороженному лагерю; они засеяли ее пастернаком, морковью и бобами. В понедельник они снова пришли туда, уже в большем числе, а на следующий день, во вторник, подожгли вереск, не менее сорока руд[3], что является большим ущербом для города. В пятницу их стало 20–30 человек, и они копали весь день. Они намерены иметь в работе два или три плуга, но не запаслись поначалу семенами, что сделали в субботу в Кингстоне. Они приглашают всех прийти и помочь им и обещают за это еду, питье и одежду…»
Донос есть донос. Автору было важно обратить внимание Государственного совета на опасность затеянного копателями предприятия — с тем, чтобы он принял соответствующие санкции. Поэтому дальше шли следующие строки, способные вызвать сомнения у непредубежденного читателя:
«…Они угрожают разрушить и сровнять с землей все ограды и намереваются вскоре все засадить. Они заявляют, что в течение десяти дней их станет четыре или пять тысяч, и грозятся соседям, что заставят всех их выйти на холмы и работать, и предупреждают, чтобы они не подпускали свой скот близко к их плантации, иначе они оторвут ему ноги. Есть опасение, что они что-то замышляют».
Доносительное письмо это не было анонимным, под ним стояла подпись: Генри Сандерс. И дата: 16 апреля 1649 года.
Кто был этот Генри Сандерс? Сын, брат, племянник лорда? Зажиточный фригольдер из близлежащей деревни, опасающийся за свое добро и благополучие? Мелкий чиновник? Это осталось неизвестным.
Зато совершенно ясно, что донос произвел сильное впечатление в Государственном совете. В тот же самый день, 16 апреля, с поистине военной оперативностью он был направлен лорду-генералу Фэрфаксу, главнокомандующему вооруженными силами Английской республики. В сопроводительном письме значилось:
«Милорд, вложенное сюда сообщение известит вас о реляции, полученной Советом, где говорится о распущенном и буйном сборище людей, появившемся неподалеку от Отланда, в месте, называемом холмом Святого Георгия. И хотя предлог, который они выставляют для своего пребывания там, может показаться смехотворным, все же эта толпа народа способна положить начало гораздо более значительным и опасным событиям, ведущим к нарушению мира и спокойствия в республике. Мы поэтому рекомендуем вашему превосходительству позаботиться о том, чтобы послать в Кобэм, Серри и округу отряд кавалерии с приказом разогнать этих людей и пресечь подобные сборища в будущем, с тем чтобы злонамеренные и враждебные силы не могли под видом этой смехотворной толпы причинить нам еще больший вред».
Ниже — внушительно и торжественно — стояло:
«Подписано от имени и по приказанию Государственного совета, назначенного властью Парламента, Джоном Брэдшоу, президентом.
Дерби хаус, 16 апреля 1649 года».
Оперативность досточтимого Брэдшоу нуждается в некоторых пояснениях. Первые месяцы существования Английской республики были неспокойны. Сразу же после создания Государственного совета — верховной исполнительной власти, подчиненной палате общин, члены его — генералы, юристы, судьи, парламентарии — столкнулись с огромными трудностями.
Страна голодала. Три года подряд поля не приносили урожая; цены на хлеб небывало подскочили. Хозяйство было разорено войной. Налоги росли, церковная десятина продолжала взиматься, разоряя мелких крестьян и ремесленников. Дорожали соль, свечи, уголь. Тысячи нищих бродили по дорогам, выпрашивая работы и хлеба. Современник записывал: «Сообщают из Ланкашира о большом недостатке хлеба, вследствие чего многие семейства умерли от голода… Сообщают из Ньюкасла о том, что в Камберленде и Уэстморленде многие умирают на больших дорогах вследствие недостатка хлеба;…некоторые покидают жилища и уходят с женами и детьми в другие местности, чтобы получить помощь, но нигде не могут ее получить…»