— А что вы дадите им за работу?
— Все, кто придет к нам и будет работать, получат еду, питье и одежду. Это все, что необходимо человеку для жизни. А что до денег — их не нужно! Как и лишнего платья, украшений, предметов суеты… Даже без домов можно обойтись — ведь праотцы наши жили в палатках. И в оружии нет нужды: мы не будем защищаться, но подчинимся властям, пока не произойдет великий переворот, которого мы ожидаем совсем скоро…
Так диггеры впервые заявили о себе миру. Хранитель Большой государственной печати республики Уайтлок, который слышал беседу с ними, записал в этот день в дневнике: «Я изобразил это здесь так подробно для того, чтобы мы могли лучше понимать и избегать этих неосновательных утверждений…»
Но мало было заявить о себе главнокомандующему армией. Великое начало требовало самой полной гласности. И через неделю из печати выходит манифест «Знамя, поднятое истинными левеллерами, или Состояние общности, открытое и явленное сынам человеческим Уильямом Эверардом, Джоном Полмером, Джоном Саутом, Джоном Колтоном, Уильямом Тейлором, Кристофером Клиффордом, Джоном Баркером, Джерардом Уинстэнли, Ричардом Гудгрумом, Томасом Старром, Уильямом Хогриллом, Робертом Сойером, Томасом Идером, Генри Бикерстаффом, Джоном Тейлором и другими, начавшими возделывать и засевать пустующую землю на холме Святого Георгия, в приходе Уолтон, в графстве Серри».
Они называли себя «истинными левеллерами». Они не хотели признавать кличку «диггеры», данную им врагами, потому что не хотели ничего разрушать и ни с кем воевать. Но и имя «левеллеры» не могли принять без оговорок: сторонники Лилберна и Овертона выступали только за уравнение в правах. А Уинстэнли — за полное имущественное, социальное и правовое равенство.
Уже с самого начала левеллерские вожди, как и сами диггеры, осознали эту разницу. В «Манифесте», выпущенном пз Тауэра 14 апреля, Лилберн, Уолвин, Принс и Овертон постарались с возможно большей ясностью отмежеваться от тех, кто требовал подлинного равенства. «Наши враги, — писали они, — с великой страстностью распространяют о нас все, что только может нас дискредитировать в глазах других… Распускают самые невероятные слухи, что будто мы хотим уравнять состояния всех людей, что мы не хотим иметь никаких сословий и званий между людьми, что мы будто не признаем никакого правления, а стремимся лишь ко всеобщей анархии…»
Левеллерские вожди решительно протестовали против подобных обвинений и тем самым расписывались в своей «неистинности». «Мы объявляем, — настаивали они, — что у нас никогда не было в мыслях уравнять состояния людей, и наивысшим нашим стремлением является такое положение республики, когда каждый с наивозможной обеспеченностью пользуется своей собственностью… А различия по рангу и достоинству мы потому считаем нужными, что они возбуждают добродетель, а также необходимы для поддержания властей и правительства… Они сохраняют должное уважение и покорность в народе…»
Нет, эти левеллеры, добиваясь лишь политических реформ, шли по ложному пути. Они не затрагивали самой сути: собственнического эгоизма, своекорыстия, стремления к наживе. Бедняки-диггеры, вышедшие па холм Святого Георгия для мирного труда в общности и братстве, хорошо это понимали. «Бог мира сего, — писал Джон Тейлор, автор предисловия к «Манифесту», — есть гордыня и алчность, корни всякого зла, от которых проистекает все зло, свершающееся под солнцем, — коварство, тирания и любоначалие, презрение к своим собратьям, убийство и уничтожение тех, кто не хочет либо не может подчиняться их тирании и поддерживать их господскую власть, гордыню и алчность».
Диггеры сознавали, что в глазах мудрости мира сего их действия смешны и нелепы: вскапывание заведомо бесплодной земли, убогие жилища и скудное питание вызовут насмешки и поругание со стороны плотских людей. Они были готовы к сопротивлению, насилиям и глумлению власть имущих. Но они считали, долгом объявить о своей великой работе людям и призвать их: делайте, что можете, и даже если вы потерпите поначалу неудачу, не отчаивайтесь: ваш труд даст плоды, и земля расцветет под вашими руками.
Уинстэнли написал основную часть диггерского манифеста — «Декларацию властям Англии и всем властям в мире». Мысли, высказанные в «Новом законе справедливости» и еще раньше, в первых его трактатах, обрели здесь чеканную точность и законченность. «В начале времен великий творец Разум создал землю, чтобы она была общей сокровищницей и хранила зверей, птиц, рыб и человека, господина, предназначенного править этими созданиями; но ни слова не было сказано вначале, что одна ветвь человеческого рода должна править другою».
Однако плоть людская пожелала наслаждаться внешним миром более, чем духом разума и справедливости, и человек впал в умственную слепоту и слабость сердца. Себялюбие и алчность побудили одного человека наставлять других и управлять ими, «и тем самым дух был убит, и человек был ввергнут в рабство и стал большим рабом себе подобных, чем полевые звери были рабами ему». Открытая, свободная земля покрылась изгородями; ее разъединили на огороженные участки, которые должны были служить своекорыстию богачей и правителей. Она покупается и продается и находится в руках немногих. А простой люд, младший и кроткий брат Иаков, лишен права пользования ею. Итак, нынешний порядок вещей — результат несправедливости, обмана и грубого насилия. «Если вы присмотритесь к тому, что творится по всей земле, вы увидите, что лендлорды, наставники и правители являются угнетателями, убийцами и грабителями».
От насилия происходит и худшее из зол политических: монархический строй, попрание божественного закона равенства меж всеми людьми. «Правители, цари и судьи постоянно заправляли тем океаном, из которого изливались на землю тяготы, гнет и нищета». Последней победой, которую одержал враг, было завоевание Англии Вильгельмом Нормандским; это завоевание поставило над народом королей, лордов, судей, трибуналы, бейлифов и озлобленных насильников фригольдеров.
Однако великая работа по восстановлению справедливости, по возвращению земли всем ее жителям уже началась. Исполнители ее — бедные простые люди, «от которых должно произойти благословение, распространяющее освобождение на все народы». Они подняли головы, бедняки, они восстали против короля и лордов, они помогли установить в стране новую власть, которая обещала им сбросить иго угнетения. И что же? Новая власть оказалась столь же лживой и угнетательской, как и прежняя.
В критике установившегося после казни короля строя Уинстэнли и его товарищи шли вместе с левеллерами. С гневом, не уступающим гневу Лилберна, автор «Знамени, поднятого истинными левеллерами» обрушивается на установленные буржуазной республикой порядки. «О ты, власть Англии, хотя ты и обещала сделать ее народ свободным, но ты так распорядилась делом по своей себялюбивой природе, что ввергла нас еще в худшее рабство, и гнет тяготеет над нами еще тяжелее». Ты обещала нам истинную реформацию в религии, но как только кто-нибудь начинает жить в соответствии с духом реформации, его бросают в тюрьму, притесняют чиновники и судьи. Ты издала указы об отмене прерогатив и угнетения — но это только на словах; на деле же повсюду правит власть деспотизма и привилегий. Ты обещала сделать страну свободной. Однако и по сей день бедняки угнетены судами, описями, сессиями, мировыми судьями и секретарями; под их давлением они растрачивают тот хлеб, который мог бы спасти их от голода. «И все это за то, что они хотят сохранить всеобщую вольность и свободу, которая является не только нашим прирожденным правом, но которую вы обещали нам восстановить, освободив от прежних угнетающих властей, и они теперь уже устранены; ту свободу, что мы купили нашими деньгами, уплаченными налогами, постоями и пролитой нами кровью».
Трезво, с беспощадной ясностью Уинстэнли анализирует избирательную систему буржуазной республики. Когда надо избрать доверенное лицо или государственного чиновника, пишет он, избирателями являются фригольдеры, то есть зажиточные крестьяне, и лендлорды. А кто должен быть избран? Конечно, какой-нибудь очень богатый человек, из потомков нормандских завоевателей. А для какой цели они избираются таким образом? Чтобы еще сильнее укрепить свою власть над порабощенной Англией «и снова придавить ее в то время, как она собирается с духом, чтобы добиваться свободы».
Уинстэнли вспоминает свое откровение. Он уже рассказал о нем в «Новом законе справедливости». И здесь, в манифесте, снова толкует священные слова. «Кто обрабатывает землю для одного лица или для многих, поднявшихся править над другими и не смотрящих на себя как на равных другим в творении, — рука господня да падет на того работника». Ибо наемный труд, труд за плату — не божеское установление. Поэтому он объявляет беднякам, что они не смеют работать за плату на лендлордов или власть имущих, ибо в противном случае сами своим трудом создают тиранов и тиранию. Отказываясь же от наемной работы, бедняки низвергнут угнетателей. Этого принципа политические левеллеры никогда не выдвигали. Призывая трудящихся сбросить иго эксплуатации и превратить землю в общую сокровищницу, Уинстэнли решительно расходится с ними.
Идя намного дальше Лилберна в критике общественных порядков, Уинстэнли бичует власть денег. «Разве я не вижу, — пишет он уже от первого своего лица, забывая, что манифест подписан многими, — что каждый проповедует ради денег, советует за деньги и за деньги сражается, чтобы поддерживать личные интересы. Земля стала смрадной от лицемерия, алчности, зависти, глупого невежества и высокомерия».
Гнев его обрушивается на огораживания, притеснения чиновников, лицемерие властей, но пуще всего — на власть лендлордов, присвоивших себе землю и тем самым удерживающих народ в рабстве. Пока мы признаем землю предметом особых интересов лордов, а не общей собственностью всех людей, повторяет он, — мы заслуживаем проклятья и держим творение в рабстве, в страшной нужде и нищенстве. «А вы, Адамы земли, у вас есть богатая одежда и сытое брюхо, почести и достаток, и вы плюете на это. Но знай, жестокосердый фараон, что день суда уже настал