«ибо купля и продажа есть великий обман, посредством которого грабят и крадут землю друг у друга; он делает одних лордами, других — нищими; одних — правителями, других — управляемыми; и великих убийц и воров делает тюремщиками и палачами малых или чистосердечных людей».
Он старался ясно и доходчиво изложить всем, чего же хотят диггеры. Мы хотим, писал он, чтобы привилегии, дарованные нам при создании нашем и до сих пор не признаваемые за нами и за отцами нашими, были возвращены…
Но мысли увлекали его, и он отклонялся от прямой цели для того, чтобы помянуть недобрым словом и «шаблонную, наподобие попугая, болтовню в университетах и колледжах», скрывающую от народа тайны творения; и власть тюрем и смертных приговоров, принуждающую народ слепо повиноваться тирании; и алчность великого бога, правящего миром сим; и опять же богачей и лордов, обладающих сокровищами земли, запертыми в их мешках, сундуках и амбарах, из которых они не хотят дать ничего в общественную казну.
И, наконец, добирался до сути. «Главное, к чему мы стремимся, — объявлял Уинстэнли от имени графства Серри, — это наложить нашу руку на леса и, так как мы находимся в нужде, валить, и рубить, и использовать, как мы лучше сможем, леса и деревья, произрастающие на общинных землях, в качестве материала для себя и для наших бедных братьев по всей стране Англии… для того, чтобы обеспечить себя хлебом, пока труды наши на земле не принесут плодов».
Чтобы их не сочли грабителями, он прибавлял, что владений лордов диггеры касаться не будут, пока сами лорды не захотят отдать в общее пользование свои земли. Нет, они станут валить лес только на общинных владениях. Ведь лорды тоже рубят леса, растущие на общинных землях, но делают это для личной выгоды. Тем самым они крадут права у бедного угнетенного люда. И еще задерживают тех, которые рубят лес или кустарник или собирают торф и вереск на общинной земле.
Мы решили осуществить свои права на деле, заявлял он, чтобы почувствовать себя свободными, ибо «свобода в стране в такой же мере наш удел, как и ваш, наравне с вами». И мы объявляем вам, что вы не должны сводить общинные леса, дабы не грабить бедняке® в округе. А если вы уже начали валить деревья и увозить их для своего частного употребления, то вы должны прекратить это и не идти дальше. И никто из истинных друзей республики не должен покупать ничего из этих общинных деревьев и лесов у этих так называемых лордов маноров. Мы надеемся, что все лесоторговцы откажутся от подобных сделок с лордами, а у бедных будут покупать то, что они предлагают.
Если же вы, лесоторговцы, будете покупать у лордов, то не взыщите: мы остановим посланные вами повозки и используем лес для собственного потребления, как требуют наши нужды. Не один и не два человека из нас будут продавать упомянутые леса. Мы собираемся публично, через печать объявить всем, за сколько продана та или другая часть леса и во что она обращена — в съестные ли припасы, злаки, плуги или другие необходимые материалы.
Декларация заканчивалась обращением к парламенту. От имени диггеров Уинстэнли требовал, чтобы общины поддержали их справедливые действия, ибо депутаты «выбраны нами на специальную работу и на определенное время из нашей среды не для того, чтобы стать угнетающими нас господами, но слугами, помогающими нам». Они, бедные копатели, осмеливались говорить с правителями, как с равными. Они выражали готовность отдать свою жизнь в темнице или на виселице во имя справедливости.
Декларация была выпущена в Лондоне, в печатне Джайлса Калверта. Те, кто подписал ее, полагали, что теперь вся страна достаточно знает об их убеждениях и намерениях, что их запомнят и не спутают ни с кем другим.
Они ошибались. Занятая шумными процессами над поверженными левеллерами, пресса пыталась использовать декларации диггеров в своих целях. Многие газетчики и памфлетисты старались дискредитировать левеллеров с помощью того, что было написано Уинстэнли. Их намеренно отождествляли, нанося этим вред и тем и другим. «Исследователь» обвинял политических левеллеров в намерении отменить частную собственность, а в качестве доказательств приводил цитаты из «Нового закона справедливости», манифеста «Знамя, поднятое истинными левеллерами» и «Декларации бедного угнетенного люда».
Левеллеры немедленно откликнулись. «Исследователь», заявили они, хочет навязать им воззрения другой партии и обмануть общественное мнение. «Какой-то человек, к которому мы не имеем ни малейшего касательства, написал книгу, содержащую много такого, что принадлежит столько же нам, сколько тому, кто их цитирует!» Они не согласны с бекингемширской группой. Они еще раз настойчиво объявляют, что не желают иметь с диггерами ничего общего.
Однако размежевание с копателями не спасло левеллеров: аресты и репрессии продолжались. По всей стране власти выискивали и хватали недовольных. Лилберн, заключенный в Тауэре, был объявлен находящимся «на особом режиме». К нему и другим узникам-левеллерам было приказано никого не допускать. Им запретили даже свидания друг с другом в тюремном дворе.
Но и диггеры не избежали возмездия. В начале июня несколько солдат из расквартированного в Уолтоне пехотного полка под командой капитана Стрэви поднялись на холм Святого Георгия и подошли к плантации диггеров. Там работал в то время только один человек с мальчиком. Не говоря ни слова, солдаты напали на этих двоих и, хотя те не сопротивлялись, отняли у мальчика куртку, сорвали рубашонку и жестоко избили. У взрослого они отобрали съестные припасы, находившиеся при нем, и, избивая, тяжело ранили. Хижину, возведенную неподалеку, подожгли, и только когда запылала и рухнула соломенная крыша, они, наконец, удалились, оставив лежать на поле двоих беспомощных людей.
Каково было пережить это Уинстэнли! Он, глава и вдохновитель коммуны, он, обещавший беднякам в самом скором времени поддержку всей страны, и освобождение от гнета лордов, и благоволение власть имущих, и царство справедливости наконец, — он, получалось, навлекал на колонистов сплошные беды. Узнав о зверском избиении и поджоге, он садится снова писать — на этот раз письмо лично Фэрфаксу и его военному совету.
Он пишет день и ночь, не отрываясь. С болью и гневом опять объясняет, растолковывает, на каком основании они вышли вспахивать общинные земли. Повторяет, что цель диггеров — мирная обработка пустошей. Что копатели не выступают против властей или законов, не собираются вторгаться в чью-либо собственность и разрушать изгороди… «Сэр, — пишет он, — вы видели некоторых из нас и выслушали нашу защиту, и мы встретили мягкое и умеренное отношение от вас и от вашего военного совета… Мы понимаем, что наше вскапывание общинных земель служит темой для разговоров по всей стране…» Враги клевещут, что будто мы посягаем на чужое добро, что на самом деле внушает нам ужас. Наши же стремления направлены на уничтожение угнетения и внешнего рабства, под которым стонет творение, и на возвышение, и сохранение чистоты нашего дела.
Впервые он отважился высказать генералу Фэрфаксу горькие упреки. Вы, наши старшие братья, написал он, называете огороженные земли своими и изгоняете бедняков за пределы изгороди. Вы желаете иметь должностных лиц и законы по чисто внешнему образцу других наций. Мы не выступаем против этого. Живите как вам угодно; что же касается нас, то мы просто уйдем от вас, оставим вас одних. Если же кто-либо из нас украдет ваш хлеб или скот либо повалит ваши изгороди, то пусть ваш закон наложит руку на того из нас, кто явится нарушителем.
Кто-то, может быть, еще Эверард, говорил ему: надо огородить диггерские посевы и запереть на замок орудия и хлеб, если мы хотим сохранить их для себя и своих детей. Но с этим нельзя соглашаться. Это значит идти по неправому пути тех же собственников. Все добро, принадлежащее «истинным левеллерам», должно быть открыто народу. «Наш хлеб и наш скот, — писал он с уверенностью, — не будут запираться на замок, как если бы мы были собственниками посреди народа; нет, нет, мы открыто заявляем, что наш хлеб, и наш скот, и все, что мы имеем, будет находиться открытым ради безопасности и сохранности народа».
Чего хотел Уинстэнли от Фэрфакса и его офицеров? Он не просил ни о покровительстве, ни о возмездии. Но он стремился объяснить наиболее доходчиво и ясно дело, которое начали диггеры. Он старался пробудить совесть в сердцах тех, к кому обращался. «И если после этого нашего письма вы или ваши подручные, именуемые солдатами, — писал он, — или кто-либо из тех, кто владеет землею по вашим законам, так называемые фригольдеры, оскорбят или убьют нас, мы объявляем, что мы умрем, исполняя наш долг по отношению к творцу, стремясь поднять творение из рабства, а вы и они будете оставлены без оправдания в день суда».
Он рассказал о чудовищных действиях капитана Стрэви против безоружных людей, мужчины и мальчика. «Мы считаем очень страшным и языческим поступком, — сетовал он, — что солдаты связались с безоружными, мирными людьми, которые не вмешивались в солдатское дело и не оскорбили их ни словом, ни действием… Но что касается вас лично, мы уверены в вашей мягкости и дружбе к нам, бывшим вашим друзьям в трудные времена, и в том, что вы не дали бы поручения избивать нас или поджигать и ломать наши дома, но сначала доказали бы, что мы враги».
Просил ли он наказания для виновных? Нет, если и возникало у него порой желание мести, то он тут же старался его подавить: оно было недостойно великого дела справедливости. «Мы только хотим, чтобы вы послали предупреждение вашим солдатам не оскорблять нас; в самом деле, если наши нарушения покажутся такими серьезными, вам не будет надобности посылать солдат против нас или избивать нас, потому что мы добровольно придем к вам по одному простому письму».
Уинстэнли надеялся, что Фэрфакс и его офицеры поймут диггеров и проявят к ним любовь и братское покровительство. И тогда «мы будем жить в спокойствии, — писал он, — и народу будет возвращен мир, а вы, воинство, вы будете огненной стеной, ограждающей народ от иностранного врага… Но если вы обманете нас и наше дело, знайте, мы будем сражаться не мечом и копьем, а заступом и плугом и подобным оружием, чтобы сделать пустоши и общинные земли плодородными». Он не угрожал, нет, но он хотел, чтобы об их упорстве, их решимости делать свое святое дело знали. Он чувство