Нота отчаяния звучит иногда со страниц трактата. «О, сколь велико заблуждение и глубок мрак, объявший наших братьев! Я не имею сил рассеять его, но оплакиваю его в глубине моего сердца…» Та же нота пронизывает и прекрасную заключительную элегию:
Вот праведный закон. Скажи, о человек,
Поддержишь ты его — или убьешь навек?
Являет правда свет, но ложь имеет власть.
Как, видя это все, в отчаянье не впасть?
Что ранишь, знание, зачем не исцеляешь?
Я не стремлюсь к тебе: меня ты
обольщаешь.
Чем больше знаю я, тем боле дух скорбит,
Изведав тот обман, который жизнь таит.
Ты нынче друг, назавтра стал врагом.
Все клятвы рушатся, добро встречают злом.
О, где же власть, что может мир спасти,
Согреть сердца людей и правду принести?
О, где ты, смерть? Простишь, излечишь ли недуг?
Я не боюсь тебя, приди, мой милый друг.
И плоть мою возьми, и прах в земле сокрой.
Чтоб вновь я мир обрел, единство и покой.
Так заканчивался «Закон свободы». Многие полагали, что так заканчивалась и история жизни Джерарда Уинстэнли.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЖИТЬ В ЭТОМ МИРЕ(1652–1676)
Тела наши бренные в землю сойдут,
И дети, сменившие нас,
Увидят: стояли за правду и мир,
И вольность мы в свой час.
КРОМВЕЛЬ У ВЛАСТИ
о до конца было еще далеко. Жизнь шла своим чередом, и хочешь не хочешь — надо жить дальше. Колония разгромлена, надежды на создание новой не осталось. «Закон свободы» был написан и размножен; он продавался всем желающим в печатне Джайлса Калверта под черным распростертым орлом к западу от собора святого Павла. Оставалось ждать результата и следить за событиями.
Трактат о законе свободной республики не прошел незамеченным. Он был издан дважды. В феврале 1652 года, еще до полной публикации, большие отрывки из него были перепечатаны газетой «Верный слуга». Еще три трактата включили в свой текст те или иные главы из утопии Уинстэнли. Лондонский издатель Джордж Хортон опубликовал обширные выдержки из трактата не менее чем в четырех своих публикациях, скопировав их с выпущенного Калвертом текста.
Несколько отрывков были помещены в лондонской газете «Французский осведомитель» среди сообщений о новостях со всего света.
Явились и плагиаторы. Они издавали различные части «Закона свободы» анонимно и под другими названиями, например: «Статьи о государственной измене», «Декларация свободы», «Левеллерская ремонстрация».
Был и прямой ответ. Он исходил от Лилберна, знаменитого «свободнорожденного Джона», главы левеллерской партии. Когда-то он вел за собой всех сторонников политической демократии в Англии. Надо сказать, что теперь это был уже не тот Лилберн. Сломленный поражением левеллерского движения, измученный преследованиями и многомесячными тюремными заключениями, он два года жил на севере, занимаясь мыловаренным производством. Принципиальность и жажда справедливости заставили его оспорить имущественные права влиятельного члена парламента и Государственного совета Артура Гезльрига, который путем нечестных махинаций приобрел богатейшие угольные копи в северных графствах. Новые вельможи Английской республики жестоко мстили всем, кто осмеливался выступать с критикой их действий. Палатой общин «свободнорожденный» был приговорен к огромному штрафу в семь тысяч фунтов стерлингов и изгнан за пределы Англии.
Теперь он жил в Голландии; отчаяние и растерянность свели его с представителями роялистской эмиграции.
Он пишет ряд яростных памфлетов, пронизанных личной ненавистью к Кромвелю. В них он пытается осмыслить то, что произошло с ним и его движением.
В одном из таких памфлетов — вышедшем в апреле 1652 года «Защитительном повествовании» — Лилберн как будто прямо полемизирует с Уинстэнли. «По моему мнению и суждению, — пишет он, — эта жалкая тщеславная попытка уравнять собственность и власть настолько смешна и глупа, что нельзя себе представить какого-либо человека со здравыми мозгами и искренним сердцем, который был бы настолько опьянен, чтобы поддержать этот принцип, ибо если он будет воплощен в жизнь, он разрушит не только всякое производство в мире, но и сметет самые основы воспроизводства и средств существования или бытия одного человека с помощью другого. Ибо что касается трудолюбия и усердия, посредством которых человеческие сообщества поддерживаются и сохраняются, кто возьмет на себя эти тяготы, если полученный результат не будет принадлежать ему, а должен быть поровну разделен между всякими ленивыми, невежественными, расточительными пьянчугами? Или кто будет бороться за то, в чем он не имеет иного интереса, кроме того, который должен быть подчинен воле и желанию любого другого, даже трусливого и подлого, испорченного и низменного типа, который на своем месте должен разделять с доблестным человеком все его смелые и благородные достижения?»
Реакция Лилберна на предложение сделать землю и плоды ее общими для всех людей была типична для собственнической Англии. Здесь с ним могли согласиться и сидевшие в парламенте землевладельцы, и финансовые тузы Сити, и мелкопоместные джентри в графствах, и многочисленная братия ремесленников, торговцев, фригольдеров, священнослужителей… А бедняки, неимущие, чаяния и многовековые мечты которых были выражены в «Законе свободы», читать не умели и потому не могли поддержать его. Вот почему трактат Уинстэнли «Закон свободы» не вызвал больше откликов. О нем вскоре предпочли забыть.
А между тем устроение республики, разработка и введение новой конституции оставались насущнейшими задачами. Дело это беспокоило и офицеров армии, и юристов, и самого Кромвеля. Многочисленные петиции и предложения из графств ежедневно поступали в Лондон, печатались десятки памфлетов. И только члены «охвостья», казалось, ничуть не были обеспокоены вопросами государственного устройства; создавалось впечатление, что они намереваются сидеть на своих теплых местах до скончания века. Более всего они были озабочены тем, чтобы конфисковать у бывших роялистов как можно больше владений — разумеется, не без выгоды для себя. Конфискации шли полным ходом; людей, как заметил однажды Кромвель, лишали имущества, словно стадо баранов, по сорок человек в день, не заботясь даже об указании причин конфискаций.
Война с Голландией требовала новых налогов, строительства судов, поддержания дисциплины. Летом 1652 года усилилось недовольство в армии: снова начали собираться митинги, офицеры и солдаты обсуждали проекты реформ. Тринадцатого августа «охвостье» получило армейскую петицию. Ее составители требовали отмены церковной десятины, реформы права, удаления с государственных постов «негодных, скомпрометировавших себя и распущенных лиц», упорядочения налогов, уплаты государственных долгов.
Петиционеры писали: «Должны быть представлены отчеты в израсходовании государственных средств и выплачены недоимки солдатам… Государственные доходы должны поступать в одно казначейство; управляющие казначейством должны назначаться парламентом, а поступления и расходы публиковаться каждые полгода. Необходимо назначение комитета из числа членов палаты для рассмотрения вопроса о ненужных должностях и окладах».
Однако ни эта петиция, ни попытки Кромвеля и верхушки офицеров договориться с «охвостьем» и склонить его к реформам и назначению выборов в новый парламент ни к чему не привели. По словам республиканца Ледло, члены парламента «были заинтересованы в том, чтобы держать в своих руках жизнь, свободу и имущество всей нации». Весной 1653 года они, правда, под давлением офицеров начали обсуждать порядок выборов в новый парламент. Но при этом сразу заявили, что все члены «охвостья» переизбранию не подлежат: они автоматически включаются в состав нового и всех последующих парламентов. Это означало, что они не намереваются выпустить власть из своих рук.
И тогда Кромвель 20 апреля 1653 года во главе отряда мушкетеров является в парламент. С полчаса он молча слушает дебаты. Но когда спикер ставит вопрос на голосование, он встает с места и произносит громовую обличительную речь. Он клеймит членов «охвостья» как бессовестных, алчных, продажных наживал, он обвиняет их в предательстве интересов общего дела, глумится над их тайными пороками. По его знаку в зал входят мушкетеры. Спикера стаскивают с кресла, остальных членов палаты теснят к выходу.
«Охвостье» разогнано, Вечером Кромвель объявляет Государственному совету, что полномочия его членов прекращаются тоже. Предчувствия Уинстэнли сбылись: Кромвель становится полновластным хозяином Англии.
Страна ликует. Угнетенные и униженные вновь с надеждой поднимают на него взоры: может быть, он и вправду установит, наконец, в Англии справедливое правление?
И похоже, что Кромвель собирается оправдать их надежды. Он склоняется на уговоры своего приближенного полковника Гаррисона, вождя сектантов, и решает создать новый парламент из «святых», благочестивых людей, преданных богу и «Доброму старому делу» — революции. По его требованию независимые религиозные конгрегации в каждом графстве составляют списки наиболее подходящих лиц, «известных своим страхом божиим, верностью и честностью», уважаемых и почтенных. Кромвель вместе с офицерским советом отобрал из этих списков 139 человек и разослал им приглашения явиться в Уайтхолл, дабы исполнить великие задачи устроения Англии.
Четвертого июля 1653 года при открытии нового представительного органа, который войдет потом в историю под названием Малого, или Назначенного парламента, Кромвель призвал его членов быть «мудрыми, чистыми, мирными, добрыми, отзывчивыми, плодоносными, беспристрастными, нелицеприятными».