езные вещи, чтобы прокормить их, и тогда они смогут жить без того, чтобы создавать предметы суеты… и благодаря этому и вы будете жить, и они также будут жить».
В июне квакеры представляют в парламент петицию с требованием отменить церковную десятину. Под петицией стоит 15 тысяч подписей. В июле под петицией с таким же требованием подписываются 7 тысяч квакерских женщин. В августе квакеры активно сражаются в войсках против роялистского восстания Джорджа Буса. Их революционная активность нарастает.
И именно это движение заставляет господствующие классы резко повернуть вправо. Официальные церковнослужители обрушивают на квакеров с церковных кафедр поток обвинений: они-де ниспровергают власть и собственность, подрывают устои, не уважают нравственные нормы!.. Паника перед квакерами растет; ходят слухи один нелепее другого: квакеры будут убивать всех священников; они превратят Англию в Мюнстер, где в XVI веке анабаптисты создали мятежную коммуну и обобществят собственность и приведут все в беспорядок. «Друзей» обвиняли в поджогах, колдовстве, предосудительном поведении, инцесте, блудодействах. Мировые судьи, шерифы и другие представители власти распаляли ненавистью толпы жителей, и те разгоняли квакерские митинги, часто жестоко избивали «друзей», бросали в них камни.
Страх перед возможным вооружением «квакеров и анабаптистов», перед блоком всех левых сил и новой их попыткой «перевернуть мир вверх тормашками» приводит сначала к военному перевороту. В октябре 1659 года верхушка офицеров разгоняет «охвостье»; у власти встает «комитет безопасности». Он провозглашает религиозную терпимость по отношению ко всем, кроме «квакеров и им подобных, ведущих к разрушению гражданского общества».
В январе 1660 года расквартированная на севере армия пресветерианина генерала Монка, предварительно очищенная от сектантов, снимается с места и движется к Лондону. На всем пути «благонамеренные жители» встречают ее как избавительницу. На Монка смотрят как на спасителя от сектантского разгула. В Йоркшире отставной генерал Фэрфакс собирает силы местного ополчения из добровольцев-пресвитериан, сторонников «порядка», и присоединяется к Монку. Видимо, личная диктатура Кромвеля и последовавшие за ней беспорядки склонили бывшего главнокомандующего парламентской армией к мысли о том, что реставрация законного монарха — самый лучший выход из того опасного положения, в котором давно уже находилась Англия.
Вскоре после входа армии Монка в Лондон под прикрытием его авторитета в парламент, вновь занявший свои места в Вестминстере, возвращаются изгнанные в 1648 году пресвитериане. Это делает реставрацию монархии неизбежной.
Монк еще раз производит чистку армии, освобождаясь от неблагонадежных элементов, и разоружает всех анабаптистов, квакеров и других многочисленных сектантов, обнаруженных в Лондоне. Происходят массовые аресты и заключения в тюрьмы левых сил.
29 мая 1660 года в Лондон, приветствуемый толпой верноподданных, возвращается сын казненного короля — Карл II Стюарт. Круг завершен. Революция окончена. Движение за свободу подавлено окончательно.
Что делает в эти бурные годы Джерард Уинстэнли? Почему он молчит? Почему не принимает участия в волнующих и тревожных событиях?
Он живет в Кобэме, хозяйничает на земле тестя. Радеет об общественном благе, занимая должность смотрителя дорог. Верит ли он в возможность преобразований? Пытается ли и дальше защищать свои идеи? Находит ли общий язык с радикалами-квакерами?
Или события последних лет погрузили его во мрак неверия, в бескрылую, унылую убежденность в том, что в этой стране ничего уже невозможно исправить, что этот рабский народ не годится для того, чтобы построить честное, разумное, справедливое общество? Пусть бьется и требует молодой друг Бэрроу, пусть добивается Фокс — Уинстэнли уже не хочет, не может участвовать в борьбе… Может быть, было и так. Мы не знаем. Он — мыслитель, и решения созревают у него не сразу.
Ему уже 50 лет; возраст располагает к неспешному раздумью, осторожности, основательности. А события чередуются с лихорадочной быстротой, один переворот сменяет другой, попытки действовать пресекаются, за свободой следуют репрессии… Даже если он и замышляет новый труд о справедливой республике — написать и опубликовать его нет возможности: с мая 1660 года в Англии устанавливается такая свирепая цензура, что ни о каком высказывании радикальных идей не приходится и думать. Жизнь снова железной рукой берет за горло.
В МОЛЧАНИИ
а, жизнь снова брала за горло, и надо было как-то существовать теперь в этих новых тягостных условиях. И опять вставал вопрос: как жить? Как жить в этом мире, не только далеком от идеала, но прямо губительном для всякой надежды, для всякой вольной мысли?
29 мая торжествующий принц Чарлз, ставший королем Карлом II, проезжая среди неистовых в выражении ликования нарядных толп по улицам Лондона, сказал полушутя одному из приближенных:
— Я, видимо, сам виноват, что так долго отсутствовал в этой стране. Все уверяют меня, что всегда желали моего возвращения…
И сразу же, несмотря на изданный парламентом акт об амнистии за все политические преступления, совершенные в период «междуцарствия», начался жестокий террор. 29 человек из тех, кто подписал смертный приговор Карлу I, были за годы реставрации разысканы, схвачены и казнены. Шестеро — в 1660 году, среди них армейский проповедник Хью Питерс и вождь секты «людей Пятой монархии» Томас Гаррисон, который мужественно перенес зверские пытки и не отказался от своих убеждений. Двумя годами позже как «особо опасный преступник» был обезглавлен республиканец Генри Вэн, в прошлом — один из виднейших лидеров индепендентов, член парламента, помощник, а затем противник Кромвеля, близкий к сектантам. Вэн не подписывал смертного приговора королю, более того, выступал против этой «крайней меры»: он, как и Уинстэнли, не признавал революционного насилия. И тем не менее его кипучая энергия в годы республики, неколебимость его убеждений, а главное — тесная связь с народом и преданность идее народоправства привели его на эшафот. 17 мая было решено закрыть все порты Англии, чтобы ни один из 73 «преступников», поименованных в специальном списке не подлежащих амнистии, не мог бежать за пределы страны.
Агенты Государственного совета в Лондоне и графствах пристально следили за настроением народа, вмешиваясь в толпы на улицах, базарных площадях, в лавках и тавернах. Особое внимание они уделяли проповедям и религиозным собраниям. По первому доносу человека, сказавшего «опасные слова» против короля, сажали в тюрьму. Что кромвелевские майор-генералы! Монархический террор был куда страшнее. Мемуарист Уайтлок записывал в дни реставрации: «Где кто-либо был заподозрен в том, что он колеблется (!) или недоволен настоящими намерениями парламента, его тотчас же брали под стражу, и назначенные митинги и восстания усердно раскрывались, и посылались войска, чтобы им воспрепятствовать».
Журналы обеих палат пестрят приказами об арестах подозрительных лиц. Выпускаются специальные акты, имеющие целью задушить всякие проявления свободомыслия или недовольства ходом событий. Всем шерифам, мировым судьям, констэблям и другим должностным лицам предписывается занять свои места и бдительно следить за тем, чтобы «подавлять и предупреждать всякие мятежи, беспорядки, незаконные собрания и преступления против закона и мира в королевстве и все предательские и оскорбительные слова, мнения и слухи против персоны и авторитета его величества».
Солдат и офицеров кромвелевской армии массами увольняют, многих арестовывают. Сектантов также, по сообщению венецианского посла, хватали и заключали в тюрьмы ежедневно. Религиозные собрания нонконформистов грубо разгонялись. Репрессии и казни особенно усилились в 1661 году, после попытки «людей Пятой монархии» провозгласить в Англии «царство Иисуса». Шестого января этого года они подняли в Лондоне восстание, захватили собор святого Павла и отбили атаку правительственных войск. Девятого января они попытались освободить из тюрем своих единомышленников, нс неудачно. Восстание было потоплено в крови, почти все члены секты затем подверглись зверскому истреблению.
В том же году трупы Кромвеля, Айртона и Брэдшоу были извлечены из могил и повешены вверх ногами для всеобщего обозрения в Тайберне, на месте позорных казней для ординарных преступников. Затем головы «цареубийц» были отделены от туловищ и выставлены на шестах у Вестминстерского дворца.
С возвращением короля вновь была установлена жесточайшая цензура на все печатные издания. Для того чтобы выпустить книгу по истории или политике, следовало получить разрешение у государственного секретаря; произведения по богословию, философии и науке — у архиепископа Кентерберийского, епископа Лондонского, вице-канцлеров Оксфордского или Кембриджского университетов. Число печатен, дозволенных правительством, было сокращено до двадцати. В списке издателей, кому запрещено было выпускать книги, стояло имя Джайлса Калверта. Из газет оставили только одну — официальный правительственный листок.
В 1664 году некий печатник был повешен, затем вынут из петли и четвертован за то, что отказался выдать имя автора книги, которая была сочтена мятежной. Сразу же после реставрации запылали костры: жгли памфлеты революционной поры. Еще в июне 1660 года палата общин вынесла решение о сожжении двух самых блистательных публицистических произведений Милтона: «Иконоборец» и «Защита английского народа». Против великого поэта и революционера было возбуждено судебное преследование.
Когда-то, в самом начале гражданской войны, Милтон, защищая свободу печати, писал: «Убить книгу — почти то же, что убить человека. Тот, кто уничтожает книгу, убивает самый разум… Многие люди живут на земле, лишь обременяя ее, но хорошая книга есть живая кровь высокого разума».
27 августа на одной из лондонских площадей запылал костер. Книги Милтона были сожжены рукой палача.
Были закрыты кофейни, где люди собирались поговорить и поспорить. Прекратил свое существование гаррингтоновский Рота-клуб, объединение политических республиканцев…