[125] Вскоре ему представилась возможность стать одним из главных действующих лиц разыгрываемой драмы.
В первых числах октября немецкие войска планировали отрезать Антверпен, где в тот момент находилось бельгийское правительство. Узнав о планах бельгийцев оставить город, Китченер испугался, что противник сможет занять побережье и захватить стратегически важные для британцев Дюнкерк и Кале. Черчилль как раз собирался ехать в Дюнкерк. По согласованию с военным министром и главой Форин-офиса (Асквит в этот момент находился в Уэльсе и был недоступен) он предложил лично отправиться в Антверпен, чтобы убедить бельгийцев продолжить сопротивление. Проведя 3 октября переговоры с премьер-министром Бельгии, Черчилль решил задержаться в Антверпене. Боевой дух местных войск оставлял желать лучшего, и он надеялся своим присутствием поддержать защитников до прибытия подкрепления — дивизии морской пехоты. На третьи сутки он телеграфировал Асквиту, попросив освободить его от руководства Адмиралтейством и дать ему воинское звание, которое позволило бы принять командование всеми силами, участвующими в обороне города. Когда премьер зачитал эту телеграмму членам правительства, комнату заседаний заполнил «гомерический хохот». Только Китченер подтвердил свою готовность присвоить Черчиллю звание генерал-лейтенанта. Но Асквит остановил фельдмаршала. Ему не понравилась идея, чтобы бывший гусарский лейтенант командовал двумя генерал-майорами. Кроме того, он хотел, чтобы Черчилль продолжил руководство ВМФ. Было решено в оперативном порядке направить в Антверпен срочно сформированный IV корпус генерал-лейтенанта Генри Роулинсона (1864–1925), но тому нужно было время для отправки подкрепления на место. Тем временем немцы усилили обстрел городских укреплений. Черчилль счел неправильным покидать Антверпен в столь критический момент. Пренебрегая личной безопасностью, под разрывами шрапнели он стал вдохновлять солдат и руководить обороной города. Вечером 6 октября в Антверпен прибыл генерал Роулинсон. На последовавшем Военном совете бельгийское руководство выразило сомнение в возможности продолжения обороны, несмотря на приближающееся подкрепление в 40 тыс. человек. Черчилль пытался их переубедить, но безуспешно. Передав командование Роулинсону, он оставил город и через Остенде и Дувр вернулся 7 октября в Лондон. На следующий день защита Антверпена была признана нецелесообразной и направлявшийся на помощь контингент был остановлен. 10 октября Антверпен пал. Немцы вошли в город[126].
Что это было — эксцентричное поведение потерявшего связь с реальностью политика или героическое поведение патриота, рисковавшего жизнью ради спасения ситуации в одиночку? И то и другое одновременно. Черчилль руководствовался лучшими побуждениями — осознавая критичность положения, он решил действовать. И его действия с минимальными потерями (в результате обороны погибло всего 57 человек) подарили британской армии шесть бесценных дней для возвращения на побережье Ла-Манша и перегруппировки сил во Фландрии. Другое дело, что театральность и безрассудное по отношению к собственной безопасности и репутации поведение вызвали смех у одних и нарекания у других, лишь еще больше убедив окружающих в ненадежности первого лорда и его неискоренимом желании воевать. Даже Клементина считала, что в этом эпизоде «чувство меры изменило Уинстону». В дальнейшем она будет всегда неодобрительно отзываться об этом происшествии. Ее понять можно. В тот момент, когда супруг рисковал собой, она рожала третьего ребенка, появившегося на свет в самый разгар событий — 7 октября. Черчилль также, и в своих мемуарах (1923 год), и в одной из своих статей (1931 год), будет выражать удовлетворение тем, что его просьба о командовании была отклонена. Хотя какая-то неудовлетворенность все равно останется. «Я завидую вам, вы делаете то, что я всегда хотел — командовать в сражении великими победоносными армиями, — скажет он во время Второй мировой войны фельдмаршалу Гарольду Александеру (1891–1969). — Я подошел к этому лишь однажды близко в годы Великой войны, когда командовал войсками в Антверпене. Я считаю, что оно могло стать моей огромной возможностью»[127].
Несмотря на томление Черчилля по сухопутным кампаниям, его карьера в начале войны была связана с флотом. В конце октября в Адмиралтействе произошли серьезные кадровые изменения. Из-за усиления антигерманских настроений в отставку был вынужден подать принц Баттенберг. В своем прощальном письме Черчилль заметил, что «в большом долгу» перед адмиралом и «испытывает боль от прекращения трехлетнего сотрудничества»[128]. В глубине души он переживал меньше, считая, что флоту необходим более активный и сильный первый морской лорд. Место Баттенберга занял адмирал флота «Джеки» Фишер. Это было неудачное решение. Не только потому, что адмиралу шел 74-й год и его гениальность теперь все больше вырождалась в безумие. И не потому, что два основных руководителя Адмиралтейства придерживались несовпадающих стилей работы и разных распорядков дня (Черчилль работал допоздна и шел спать незадолго до пробуждения своего зама). Ошибка заключалась в том, что они оба были сильными личностями, напоминая двух примадонн на одной сцене, которые успокоятся только после того, как своей ссорой сорвут спектакль и разрушат свои карьеры. Фишер был опытным игроком в борьбе за власть. Он умел произвести впечатление, очаровав в свое время таких лидеров, как Гладстон и Гарибальди, а также находился на хорошем счету у королевы Виктории и ее сына короля Эдуарда VII. Он знал, как себя вести с властями предержащими, занимая пост главного моряка при четырех первых лордах и легко управляя своими руководителями. Но Черчилль оказался ему не по зубам. «Он всегда меня переубеждает», — жаловался адмирал[129]. Но и со стороны Черчилля эти триумфы в противостоянии воли были пирровыми победами. Не привыкший проигрывать, Фишер злился и впадал в истерику, написав свое первое заявление об отставке уже спустя два месяца после возвращения в Адмиралтейство. Тогда Черчилль уговорил его остаться. Проблему это не решило, и неровные отношения с первым заместителем сыграли негативную роль в планировании и реализации следующей крупномасштабной операции.
К концу 1914 года стало очевидно, что европейский театр военных действий превратился в кровавый тупик, когда мало-мальское продвижение вперед давалось ценой больших потерь и быстро компенсировалось контрнаступлением. «Разве нет других альтернатив, кроме как посылать наши армии жевать проволоку во Фландрии?» — задавал Черчилль риторический вопрос премьер-министру в конце декабря 1914 года[130]. Сам он предлагал разные варианты выхода из тупика от захвата датского острова Борнхольм и совместной операции с русской армией по захвату Кильского канала с последующим вторжением в Померанию и движением на Берлин до захвата немецкого острова Боркум с организацией на нем морской базы для наблюдения за флотом противника. Глава Военного секретариата Военного кабинета Морис Хэнки (1877–1963) предложил план по захвату Константинополя и открытию дополнительного канала снабжения русской армии. В операции планировались обстрел Дарданелл из орудий старых линкоров, а также высадка британских войск и греческого десанта. Разработка и обсуждение этого плана совпали с тяжелыми боями между русскими и турецкими силами на Кавказе. 1 января британский посол в Петрограде направил главе Форин-офиса просьбу Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Российской империи великого князя Николая Николаевича (1856–1929) рассмотреть возможность проведения против Турции какой-нибудь операции, которая бы заставила турецкое руководство отвести войска с Кавказа. Запрос был перенаправлен в военное ведомство. Китченер обсудил возможность помощи с Черчиллем, который был первоначально против форсирования Дарданелл. «Они слишком далеко от основного театра военных действий», — заявил он Фишеру 2 января. Когда первый морской лорд попытался склонить своего шефа в пользу турецкого сценария, Черчилль парировал, что «наш враг Германия, на войне плохая практика искать дешевых побед и легких противников». Какое-то время он продолжал настаивать на идее с захватом островов Борнхольм и Боркум. Хотя 3 января попросил командующего эскадрой в Восточном Средиземноморье контр-адмирала Сэквилла Кардена (1857–1930) оценить возможность форсирования Дарданелл исключительно силами флота с использованием старых линкоров. Карден ответил 5-го числа, что Дарданеллы взять можно, но «не стремительным наскоком, а в ходе крупномасштабной операции с участием большого количества кораблей». На следующий день адмиралу был направлен очередной запрос с просьбой конкретизировать, что он имеет в виду. В ответном послании Карден подробно расписал, как благодаря минным тральщикам, расчищающим путь линкорам, можно перейти к методичному уничтожению корабельной артиллерией фортов противника с последующим прохождением через пролив британской эскадры. На этот раз идея показалась Черчиллю привлекательной[131].
Почему Черчилль передумал и решил поддержать операцию в Дарданеллах? Он понимал, что разработка одного только плана по захвату Боркума потребует несколько месяцев. Чтобы не терять времени, он решил, не отказываясь от своей идеи с Боркумом, переключиться на Дарданеллы. При этом операцию планировалось проводить исключительно силами флота, задействовав старые линкоры. Использование ограниченного контингента и устаревших судов позволяло без существенного ослабления сил на других направлениях начать операцию, которую всегда можно было оперативно свернуть при появлении серьезных проблем, сведя потери к минимуму. Быстрая же победа позволяла повысить престиж, не говоря уже о появлении манящих перспектив для захвата Константинополя со всеми стратегическими преимуществами, открывавшимися при таком развитии событий. 13 января он поддержал операцию на Военном совете, не упомянув при этом о точке зрения некоторых своих экспертов, которые указывали на невозможность форсирования Дарданелл исключительно морскими силами, а также обращали внимание на высокую вероятность больших потерь. Соответственно риски в тот момент из руководства никто не обсуждал, и операция получила одобрение.