Шестнадцатого июня во Франции сменился премьер-министр. Вместо профессионального политика Поля Рейно правительство возглавил герой Первой мировой войны, сторонник капитуляции маршал Франции Филипп Петен, первым же делом затребовавший перемирия. Договор был подписан 22-го числа в декорациях Первой мировой войны: в том же самом вагоне, в том же самом Компьенском лесу, что и перемирие 11 ноября 1918 года. Только теперь Германия принимала капитуляцию бывших победителей. Предчувствуя поражение Франции, 10 июня на стороне Германии в войну вступила фашистская Италия. Теперь после нового Компьенского перемирия Великобритания осталась один на один с германо-итальянским блоком. И Черчиллю теперь предстояло ответить на вопрос, что делать дальше — пойти по пути бывшего союзника или продолжить борьбу в одиночестве с превосходящими силами противника. Обсуждение этого вопроса началось еще во время эвакуации из Дюнкерка. В течение трех дней 26–28 мая Военный кабинет собирался для поиска ответа девять раз. Столь большое количество заседаний указывало на неустойчивое положение премьер-министра, которому не хватало политического веса убедить коллег в своей точке зрения. Черчилль учел неудачный опыт председательства в Военном координационном комитете, спрятав командирский тон во внутренний карман пиджака. Теперь ему действительно пришлось убеждать, взвешивая каждое слово и пряча мысли за эвфемизмами. Главным его оппонентом был лорд Галифакс, выступавший не столько за капитуляцию, сколько за привлечение Италии (в надежде сохранить ее нейтральность) в качестве посредника в возможных переговорах с Германией. Черчилль был против подобных обсуждений, заявляя, что «нации, которые шли ко дну в результате борьбы, восстанавливались, в то время как со сдававшимися без боя было покончено». Понижая градус дискуссии, Черчилль сделал несколько реверансов в сторону Галифакса, не отвергая окончательно идею с переговорами. Например, «если мы продолжим борьбу и потерпим поражение, мы получим условия не хуже тех, которые можем получить сейчас». Но заседания все равно проходили в напряженной и взрывоопасной обстановке. Галифакс даже собирался подать в отставку, и Черчиллю пришлось уединиться с ним на примирительный разговор в саду Даунинг-стрит. Премьер-министра поддерживали лейбористы — Эттли и Гринвуд. Решающим было мнение Чемберлена, который осторожничал и колебался, а на восьмом заседании встал на сторону Галифакса, не увидев ничего критичного в том, чтобы дать понять Германии о готовности Британии «рассмотреть приемлемые условия». После этого, чувствуя, что он теряет контроль над дискуссией и Военным кабинетом, Черчилль собрал в своем офисе в Палате общин порядка двадцати младших министров, не знавших о наметившемся расколе. Он выступил перед ними с вдохновенной речью, которая завершалась следующими словами: «Если долгая история нашего Острова подошла к концу, пусть это произойдет, когда каждый из нас будет лежать на земле, захлебываясь собственной кровью». В ответ последовала ожидаемая реакция абсолютной поддержки, которая дала Черчиллю неоспоримый козырь на следующем заседании Военного кабинета. При таком раскладе Чемберлен спасовал, а Галифакс отступил[344].
В тот день — 28 мая — Черчилль одержал свою первую победу, но война продолжалась. Продолжилось и давление в пользу перемирия. К мирному урегулированию призвал Ватикан, а также влиятельные нейтралы. Георг VI получил личное обращение от короля Швеции Густава V (1858–1950), предложившего встретиться и «обсудить возможность заключения мира». Недовольные политикой Черчилля имелись и в самой Англии: аристократы, бизнесмены, политики. Причем среди последних были не только влиятельные персоны настоящего, но и ведущие политики прошлого, например, Ллойд Джордж, который считал, что «правительство должно принимать во внимание любые мирные предложения», а также звезды политического небосклона будущего, например, председатель Совета по образованию консерватор Ричард Остин Батлер (1902–1982), не исключавший компромиссного мира[345].
Черчилль настаивал на продолжении борьбы, подтверждая свои слова действиями. После капитуляции Франции обострился вопрос дальнейшей судьбы французского флота. Переход его под контроль кригсмарине и итальянского флота мог значительно осложнить жизнь британцам. Опасаясь, что Гитлер разыграет эту карту и заберет у французов флот за счет облегчения условий их перемирия, Черчилль решил действовать с опережением. Ранним утром 3 июля в британских портах без боя были интернированы все французские суда. Иначе обстояло дело с французским флотом в средиземноморских портах. Корабли, базировавшиеся в Тулоне и Дакаре, были недоступны для британцев. В отличие от Александрии и базы Мерс-эль-Кебир во Французском Алжире на последней находилась мощная эскадра: 6 подводных лодок и 34 корабля, включая новейшие линейные крейсера Dunkerque («Дюнкерк») и Strasbourg («Страсбург»), линкоры Provence («Прованс») и Bretagne («Бретань»). Благодаря дипломатическим талантам и выдержке командующего британским Средиземноморским флотом адмирала Эндрю Каннингема ситуация в Александрии разрешилась благополучно, после волнительных переговоров французы согласились привести свои корабли в состояние негодности к боевым действиям. В Мерс-эль-Кебире восьмичасовые переговоры, наоборот, закончились неудачно. В 17.54 вице-адмирал Джеймс Сомервилл (1882–1949) отдал приказ открыть огонь. После пятнадцатиминутного обстрела Dunkerque и несколько других судов были уничтожены, а Strasbourg удалось скрыться. В результате обстрела погибли 1,5 тыс. французских моряков, поставив жирную кляксу в истории англо-французских отношений. Большую роль в этом эпизоде сыграл лично Черчилль, который не только внимательно следил за ходом переговоров, но и фактически инициировал нападение на суда бывшего союзника. Впоследствии он назовет это решение «ужасным», «невыносимо трудным и противоестественным», «словно лишаешь жизни собственного ребенка». Многолетнему франкофилу Черчиллю оно действительно далось нелегко, лишний раз показав, что в отношении государственных деятелей неприменимо использование термина «симпатии» (или «антипатии») к иностранным государствам, для них важны лишь интересы своей страны. Черчилль объяснит расстрел флота бывшего союзника необходимостью продемонстрировать всему миру, что британцы будут сражаться до последнего и на этой тропе они пойдут до конца[346].
Дав понять всему миру и Германии, что Британия настроена серьезно продолжать борьбу, Черчиллю и британскому руководству теперь предстояло решить следующую сложную задачу: каким образом, не имея союзников и лишившись тяжелого вооружения, брошенного на побережье Северной Франции во время эвакуации, если не победить, то хотя бы не проиграть войну. У этой задачи было два основных аспекта — оборона и нападение, которые были связаны друг с другом через использование одинаковых ограниченных ресурсов. В первую очередь распределение ресурсов зависело от вторжения — состоится ли оно или Гитлер не решится на рискованный шаг. Большинство военных экспертов считали, что вторжение неминуемо. На это же указывали многочисленные разведданные, включая мириады косвенных фактов, подтверждающих подготовку броска, а также непрекращающийся поток сообщений с указанием конкретных дат его начала. Черчилль глубоко изучал вопрос вторжения еще до Первой мировой войны и для себя пришел к выводу, что проведение столь масштабной операции невозможно без обеспечения контроля в воздухе, на море, а также наличия десантных судов. Ни того, ни другого, ни третьего у Германии летом 1940 года не было. Руководствуясь этими доводами, британский премьер считал, что вторжение не состоится. Но можно ли подобные рассуждения принимать за руководство к действию? Многолетний опыт Черчилля подсказывал ему, что нет. «Очень глуп будет тот, кто, несмотря на всю ясность и уверенность своего мышления, не посчитается с какой-либо возможностью, против которой следует принять меры», — делился он своими сомнениями. Не исключено, что он что-то не учел или о чем-то не знает и казавшееся ему непреодолимым препятствие уже не представляет проблем для немецких военных.
Не имея возможности рисковать в столь важном вопросе, Черчилль распорядился максимально защитить подступы к Альбиону, сосредоточив к недовольству командующего Флотом метрополии суда у Восточного и Южного побережий. Одновременно на острове всегда оставалась боеспособная армия для оперативного отражения неожиданной атаки. Угроза вторжения также активно поддерживалась в общественном сознании, позволяя держать «каждого мужчину и женщину в высшей степени готовности». Следуя примеру великих военных лидеров прошлого, Черчилль сжег пути к отступлению. Он приказал отменить эвакуацию детей и наиболее ценных произведений искусства в США и Канаду. Каждый британец (и британка — Черчилль собирался в случае вторжения послать в бой и мужчин, и женщин) должен осознать, прочувствовать и принять — если нога немецкого солдата вступит на Остров, то у британцев останется только один выход — либо победить захватчиков, либо пасть в борьбе с ними[347].
До вторжения не дошло, но настрой британцам пригодился. Черчилль оказался прав, когда в своем выступлении 18 июня констатируя, что «Битва за Францию подошла к концу», предсказал начало нового этапа войны — Битвы за Британию, от исхода которой, по его словам, «зависит наше собственное существование, продолжение наших институтов и нашей империи»[348]. Поверив Герману Герингу, Гитлер решил сломить дух британцев непрерывными бомбардировками сначала промышленных центров и военных объектов, а затем крупнонаселенных городов. Но британцы оказались крепким орешком. Разрушение домов и любимых памятников архитектуры вызвало у них вместо отчаяния и паники злость и желание ответить тем же. Кроме того, в небо поднялись истребители, которые под методичным и уверенным руководством своего командующего главного маршала авиации Хью Даудинга (1882–1970) дали бой люфтваффе. Продлившаяся с 10 июля по 30 октября 1940 года Битва за Британию стала первым эпизодом Второй мировой войны, когда хваленая немецкая военная машина, знавшая до этого только победы, дала сбой и потерпела поражение. Немцы и дальше продолжат бомбить британские города, сначала бомбардировщиками, затем крылатыми ракетами Фау-1 и Фау-2, но момент был упущен. Без господства в воздухе вторжение было невозможно. И поэтому разворачивая свои силы для кампаний на востоке, Гитлеру ничего не оставалось, как смириться с тем, что на западе остается непокоренный Остров, который будет мешать реализации его планов.