Каждое посещение Черчиллем конференций и конгрессов сопровождалось программными выступлениями на тему объединенной Европы. Примечательно, что его заявления отличал контурный характер без погружения в детали. Отсутствие конкретики объяснялось тем, что, предлагая создать Соединенные Штаты Европы, Черчилль проявлял осторожность, чтобы избежать противопоставления новой структуры с США и не портить отношений с заокеанским партнером. Американская тема всегда занимала особое место в биографии британского политика. Нельзя забывать, что его мать была из Нью-Йорка, а сам он назвал себя однажды «союзом англоязычных стран». Кровь была существенным фактором, но не определяющим. «Уинстон наполовину американец и на сто процентов англичанин», — иронично констатировала Клементина. Интересы родной страны всегда были для Черчилля первостепенными. Еще в июне 1898 года, постигая в Индии азы международной политики, он задавался вопросом, ответ на который и так был очевиден: «Насколько вероятно, что хитрый Дядя Сэм станет доставать для нас каштаны из костра в Азии, Африке и Европе?» Активно выступая в поддержку англо-американского союза, Черчилль признавал конфликт интересов между двумя странами. Однажды он даже указал одному из послов США на угрозу «американского империализма». Дипломат попросил его разъяснить, что британский политик понимает под этим термином. «Завоевания! Колонии! — ответил наш герой. — Вы вскоре будете такими же, как мы»[419].
На этот счет Черчилль не ошибся. Выйдя из Первой мировой войны единственным победителем, обогатившимся на полях сражений, США стали активно теснить «владычицу морей» в 1920-е и последующие годы. Когда администрация 30-го президента США Калвина Кулиджа-младшего (1872–1933) предложила распространить нормы Вашингтонского морского соглашения, устанавливающего паритет линкоров и линейных крейсеров в ВМФ Великобритании, США, Японии, Франции и Италии на все боевые корабли, Черчилль выступил категорически против этой инициативы. В своем меморандуме для Кабинета министров (июль 1927 года) он писал: «Мы не желаем попадать под власть Соединенных Штатов. Мы не можем сказать, как они себя поведут, если в недалеком будущем окажутся в положении, когда они смогут давать нам указания относительно нашей политики, скажем, в Индии, или Египте, или в Канаде, или в любом другом важном вопросе. <…> Я бы не доверил Америке командовать, как и не доверил бы Британии подчиниться». В сентябре 1928 года Черчилль признался графу Данди, что американцы «заносчивы и полностью враждебны нам, они стремятся доминировать в мировой политике». «Нам следует твердо ответить, что мы сами будем решать, насколько большой флот нам необходим»[420].
В 1930-е годы по мере нарастания нацистской угрозы Черчилль стал более благожелательно настроен по отношению к США, считая, что американцев следует активнее привлекать к решению европейских проблем. После начала Второй мировой войны он выбрал укрепление англо-американских отношений одним из приоритетных направлений своей политики, публично называя США «самым могущественным государством в мире» и открыто объявив о том, что «наши судьбы в значительной степени будут зависеть от политики Соединенных Штатов… <…> и мы делаем все возможное, чтобы поддерживать с ними все более тесный контакт». В самый разгар войны он призвал американский и британский народы объединиться. «Если мы будем вместе — нет ничего невозможного. Если мы разделимся, все будет напрасно», — заявил он американской аудитории. Занимавший в годы войны пост вице-президента США Генри Уоллес (1888–1965) задастся вопросом: не вызовет ли предлагаемое сближение Соединенных Штатов и Великобритании опасения у других государств насчет претензий двух англоязычных стран на мировое господство? «Подобного рода предположения не должны препятствовать принятию необходимых и правильных мер», — уклончиво ответит ему британский премьер[421].
После войны Черчилль выступил с концепцией развития с США «особых отношений», считая, что от помощи и поддержки Вашингтона зависит будущее его страны. Но насколько были заинтересованы американцы в объединении усилий с бывшей метрополией? В отличие от почившего Рузвельта, Трумэн не испытывал ностальгии по успешному сотрудничеству в военный период. У него был свой взгляд на американское будущее, и Британии, с которой у США было немало разногласий в геополитической сфере, в нем отводилось не самое приоритетное место. Черчиллю пришлось приложить значительные усилия, чтобы изменить мнение американского президента и вызвать интерес к «особым отношениям». В октябре 1945 года он получил от президента Вестминстерского колледжа в Фултоне, штат Миссури, Фрэнка Льюиса Макклюра (1896–1979) письмо с предложением выступить с «серией лекций». Обычно британский политик отвечал на подобные обращения вежливым отказом. Но в этот раз, обратив внимание, что письмо сопровождалось припиской Трумэна, Черчилль принял предложение, согласившись на одно выступление. Заручившись поддержкой президента США, который подтвердил готовность прибыть вместе с ним в колледж и сказать приветственное слово, Черчилль решил использовать выступление в Фултоне для обоснования значимости братского союза двух стран. Речь, получившая название «Мускулы мира», была прочитана 5 марта 1946 года и стала одной из самых знаменитых в жизни политика.
Для того чтобы заинтересовать американцев перспективами кооперации, Черчилль указал на наличие общей внешней угрозы, противостоять которой мог исключительно братский союз двух англоязычных стран. В качестве такой угрозы — свободе, демократии и безопасности, он выбрал СССР — государство, с которым его страна вместе сражалась четыре долгих года против нацистской Германии. Заявив, что многие страны Центральной и Восточной Европы «подвергаются все более ощутимому контролю, а нередко и прямому давлению со стороны Москвы», он произнес в Фултоне эпохальные слова: «Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, на Европу опустился железный занавес». Черчилль использовал до этого выражение «железный занавес» несколько раз: в телеграммах Трумэну от 12 мая и 4 июня 1945 года, затем во время дискуссий в Палате общин 16 августа и в письме супруге 24 сентября того же года. Считается, что он позаимствовал его из статьи Йозефа Геббельса (1897–1945), опубликованной в феврале 1945 года в номере газеты Das Reich. Но есть и другие первоисточники. Одним из первых это словосочетание при описании политических реалий употребил Василий Васильевич Розанов (1856–1919) в своей последней работе «Апокалипсис нашего времени» (1918–1919). Европейцев с этим выражением познакомила социалистка Этель Сноуден (1881–1951) в своей книге «Через большевистскую Россию» (1920). В 1924 году британский посол в Берлине Эдгар Винсент 1-й барон Д’Абернон (1857–1941) использовал аналогичную идиому для обозначения присутствия французских войск в Рурской области, назвав последнюю «железным занавесом между сценой и зрителями». Из того, что могло привлечь внимание Черчилля, выделяется роман Герберта Уэллса «Пища богов» (1904), где знакомое выражение употребляется дважды. Сам Черчилль, когда его спросили, какой первоисточник использовал он, ответил, что «не слышал это выражение раньше, хотя, как и все, был знаком с „железным занавесом“, который опускается» на сцену во время пожара. Именно в этом контексте он и употребил этот термин из театрального мира, пытаясь остановить распространение пожара коммунистической тирании[422].
Выступление Черчилля в Фултоне вызвало ожидаемую негативную реакцию в СССР и неожиданную аналогичную реакцию в США и Великобритании. Пресса осудила британского политика за распространение «отравляющих доктрин» и стремление «обеспечить посредством оружия мировое господство США и Британской империи», а также не поддержала его идею братского союза, заявив, что «Соединенные Штаты не хотят никакого союза и всего того, что связано с любым союзом с какой-либо страной». Помимо журналистов от британского политика также открестились президент США, который заявил во время поспешно организованной пресс-конференции, что не знал заранее о содержании речи, а также британский премьер-министр и глава Форин-офиса. Они предпочли отрицать выдачу «разрешения британского правительства», утверждая о незнании намерений экс-премьера, а также об отсутствии желания «высказывать какое-либо мнение о выступлении, которое имело место в другой стране и осуществлялось частным лицом»[423].
Черчилль действительно не посвящал британское руководство в детали предстоящего выступления, но общий посыл Эттли знал и одобрял. «Я уверен, ваша речь в Фултоне будет полезна», — сказал он в феврале после того, как автор рассказал ему основные тезисы и выводы. Более того, в условиях ограничений международных перелетов в 1945–1946 годах, без согласия Эттли Черчилль не то, что выступить, но не смог бы даже взлететь с британского аэродрома в направлении США. Поддержка на государственном уровне также была оказана экс-премьеру принимающей стороной. Причем по высшему разряду. Во время пребывания Черчилля в США, которое продлилось два с половиной месяца, Трумэн предоставил для путешествия по стране последнюю марку «кадиллака» с персональным шофером, устроил вечеринку на своей яхте, а для доставки и отправки корреспонденции экс-премьера использовал личного пилота. Когда же Черчилль направился на Кубу, в его распоряжение был выделен борт номер один. Президент даже готов был предоставить самолет из состава ВВС США для путешествия почетного гостя в Тринидад и Бразилию, если бы эти вояжи не отменились из-за проблем британца со здоровьем. Когда по своей привычке Черчилль в последний момент изменил планы и отправился из Вашингтона в Фултон не на самолете, а на поезде, Трумэн пересмотрел свое рабочее расписание и выделил два дополнительных дня на возвращение из Миссури. Во время совместной поездки в Фултон Черчилль показал президенту последнюю редакцию текста выступления, а до этого они предметно обсуждали предстоящее действо 10 февраля в течение полутора часов. Президент нашел речь «восхитительной», заметив, что «хотя она и наделает много шума, результаты будут положительными»