— Дорогой, раньше действительно так было. Но, кажется, это давно осталось в прошлом. Я обещаю, что буду часто приезжать. И если вдруг узнаю о чем-то таком, то немедленно скажу леди Черчилль. Я добьюсь, чтобы тебя перевели в школу, где не практикуют подобного, — сказала Элизабет Энн.
— Ты обещаешь, няня? — спросил малыш со слезами на глазах.
— Обещаю, — твердо ответила она.
А про себя добавила: «Вряд ли в Сент-Джордж кто заинтересован в том, чтобы лишиться денег Черчиллей. Но не дай Бог…»
Сидя в вагоне первого класса, семилетний мальчик рисовал пальцем на запотевшем стекле. Человечки, лошадки, пистолеты — все изображения вскоре начинали «плакать», расплываясь и стекая тонкими струйками вниз. Как далеко сейчас любимые игрушки — железная дорога, волшебный фонарь, более тысячи солдатиков, каждому из которых он придумал имя!
В нагрудном кармане Уинстон нащупал свое сокровище — три монеты по полкроны, которые ему дали родители перед поездкой. Он вспомнил, как сегодня уронил их на пол кэба, на котором они добирались до станции. Как они с любимой мамой ползали по полу, перетряхивая солому. Из-за этого происшествия они чуть не опоздали на поезд! На самом деле Уинстон таки нащупывал те монеты в соломе, но не признавался — он надеялся, что вдруг они все же опоздают, вдруг его обойдет эта беда со школой…
Однако монеты были найдены, и они успели — в последний момент. И вот они уже едут с мамой к тому загадочному месту, которое называют «Сент-Джордж».
«Может хоть на мой день рождения произойдет что-то хорошее. До него четыре недели и два дня — еще долго, — думал Уинстон. — А до Рождества, когда я смогу вернуться домой на каникулы, — вообще семь недель! Семь! Вечность».
Он снова тронул монеты — они были на месте. «Хоть будет за что купить пирожное, если станут плохо кормить», — решил мальчик. Он отметил, что поезд сбавил скорость, а мама отложила книгу, которую читала.
— Уже? — едва выдавил из себя Уинстон.
— Уже, — эхом отозвалась мама.
И, твердо сжав ладонь сына, она повернула ручку купе.
Наняв извозчика, который погрузил их вещи, мать и сын отправились в путь. Моросил серый затяжной дождь, обычный для ноября в Англии. Но школы они добрались довольно быстро.
— Уинстон, осторожно! Старайся не наступать в лужи! — предупредила мать.
Мальчик не мог понять: как можно не попасть в лужи, когда они повсюду? «Вот в этом отделении — новые носки. Десять пар, не забудь, десять», — вспомнил он слова няни. И прямо у входа в школу, пока мама настойчиво дергала звонок, он зачерпнул ледяную воду через верх ботинка. В этом было свое преимущество: бредя по паркету бесконечного коридора, Уинстон с удовольствием слушал хлюпанье, издаваемое его собственными ногами и обувью.
В кабинете директора его ждало новое испытание — подали чай с молоком. Чай был крепкий, горячий, и мальчик изо всех сил старался «не опозориться» — не облиться и не расплескать напиток. «Даже если обожгусь — буду терпеть, — думал он, вспоминая наставление отца „хорошее начало — половина дела“».
— Ну, мальчик мой! Мне пора ехать! — донесся до него голос матери.
Уинстон не верил своим ушам. Как? Уже? Он еще даже не допил чай!
— Мама, а куда мне идти? Или я буду жить в этой комнате, среди ворохов бумаги? — ужаснулся он.
— Нет, молодой человек, — улыбнулся директор. — Эта должность пока занята, но ваши амбиции мне нравятся. Прощайтесь с мамой, а потом вас проведут в вашу комнату.
— В мою собственную комнату? — осторожно уточнил Уинстон.
— Нет. Вы будете жить вместе с еще одним учеником.
Сын и мать обнялись.
— Учись хорошо и всегда слушайся! Вскоре увидимся, — сказала леди Черчилль, быстро заморгав ресницами.
Ее тонкий носик слегка покраснел. Леди Черчилль, пытаясь взять себя в руки, быстро вышла из кабинета директора. Мальчик остался сам. Он тоже изо всех сил старался не заплакать.
— Теперь, юноша, будьте добры, — сказал директор, поднося Уинстону коробку, подписанную его именем. Коробка была пуста.
— Что я должен сделать, сэр? — удивился мальчик.
— Вам следует положить сюда карманные деньги. И не говорите, что их у вас нет — всем мальчикам родители их дают.
— А если я захочу что-то купить? — аккуратно поинтересовался Уинстон.
— Время от времени, раз в месяц, у нас работает лавка, где можно приобрести что угодно, — ответил директор.
— Правда? Мне нужно только попросить мои деньги? — догадался мальчик.
— Именно! Но не более семи с половиной пенсов за раз, — твердо сказал директор, поднимая вверх указательный палец.
Перед глазами у нового ученика школы Сент-Джордж вихрем пронеслись и растворились в воздухе булочки с клубникой и пирожные с кремом. Он очень устал и хотел поскорее попасть в «свою комнату». Пусть даже с еще каким-то мальчиком, но переодеть сухие носки, пахнущие родным домом. О большем Уинстон даже не мечтал. Вместо этого его привели в класс, где сидел мужчина.
— Вы изучали латынь? — спросил он строго.
— Нет, — признался малыш. — Это ведь такой древний язык?
— Плохо, очень плохо. Поколение неучей! Вот, пожалуйста, — учитель протянул ему потрепанную книгу, придерживая пальцем страницу. — Выучите от сих до сих. Вскоре я вернусь и проверю. Попробуйте только ошибиться!
Мужчина быстро вышел, оставив мальчика одного.
— Мensa — стол, — прочитал Уинстон про себя. Пожав плечами, он решил сделать это вслух. — Mensa — о, стол, mensam — стол, mensae — стола, mensa — столом, от стола.
Уинстон прочитал еще раз — вдруг он чего-то не понял. Третий, четвертый… Не видя в прочитанном тексте никакого смысла, он решил сделать то, что у него всегда получалось хорошо — выучить наизусть. Но оказалось, что этот трюк проходит только с чем-то интересным, суть чего он понимает!
— Mensa — о, стол, — бормотал Уинстон. — Господи… Если вся латынь такая, мне ее никогда не победить!
Вернулся учитель.
— Как успехи? — спросил он, рассматривая свои желтоватые ногти.
— Mensa — стол, mensa — о, стол, — бодро начал Уинстон.
Строгий учитель поднял на него глаза. От волнения мальчик даже вспотел, а только что выученные слова вдруг испарились…
— Mensae — столом… От стола… Со стола…. — пытаясь определить «правильный ответ» по непроницаемому лицу латиниста, бормотал он.
— Ясно, — отчеканил учитель, поджав губы. — Вы хоть поняли, о чем это?
— Возможно, это какая-то молитва о столе? Молитва того, кто не имеет стола и кому он очень нужен, — предположил Уинстон. — Ведь во многих странах молятся именно на латыни!
— Интересная версия. Но ложная, — глумливо сказал учитель. — Может, вы хотели бы задать вопрос?
— Да! — воскликнул Уинстон. — Почему «mensa» означает не только «стол», но еще и «о, стол»?
— Это звательный падеж в латыни. Он используется, когда вы обращаетесь к столу, взываете к нему, — учитель уловил выражение ужаса на лице нового ученика и вздохнул. — Не поняли? Когда вы говорите со столом.
— Но я не разговариваю со столами! — воскликнул Уинстон.
— За грубость вас накажут. И поверьте, весьма строго, — забарабанив пальцами по столу, сказал учитель. — Безнадежный случай. Даже хуже, чем я ожидал.
Он вышел, оставив озадаченного мальчика одного.
«Mensa, — думал Уинстон. — Вот что действительно безнадежно. Бред какой-то».
Вскоре появился еще один человек — пожилой. Уинстон мгновенно определил, что это не учитель, а кто-то «безопасный». Мальчик почти успокоился, когда этот слуга велел ему идти за ним в комнату. «Наконец-то», — радостно подумал Уинстон. Но идя по коридору, действительно освещенному настоящими электрическими лампочками, в разговоре двух мальчиков он четко услышал слово «розги».
В день рождения, когда будущему премьер-министру Великобритании исполнится восемь, его посетит няня. Элизабет Энн спросит своего воспитанника, нравится ли ему в школе. Но мальчик, который уже успеет понять, что в Сент-Джордж «даже стены имеют уши», станет уверять ее, что все отлично — совсем как его кузены.
На самом деле ему часто доставалось на орехи. Он шалил, не думая о последствиях, грубил учителям, постоянно отвлекался на уроках, погружаясь в мир собственных фантазий. И главное, Уинстон никогда никому не пытался понравиться. Подлизывание они считал унизительным — даже более унизительным, чем постоянные телесные наказания, практиковавшиеся «в самой прогрессивной школе Великобритании». Не менее унизителными Уинстон считал жалобы.
Только через два года, когда мальчик сляжет с тяжелой нервной горячкой, и его срочно заберут домой лечиться, няня, ухаживая за ним, обнаружит на его теле следы побоев. Она, возможно, самый близкий человек с его рождения, немедленно доложит леди Черчилль. Та поговорит с мужем, и Уинстона сразу переведут в школу в Брайтоне — пусть менее престижную, но без телесных наказаний.
Уже не боясь розг, мальчик стал лучше учиться. Математика и латынь так и не смогли заинтересовать его. А вот история и другие гуманитарные дисциплины действительно увлекли Уинстона. Он также полюбил конный спорт, фехтование и плавание, где показывал высокие результаты. Но к боксу, бегу, силовым и командным видам спорта так и остался равнодушным. И поведение его не изменилось: он так и остался «трудным ребенком», как когда-то назвал его отец в разговоре с дедом. В аттестации Уинстона по поведению значилось: «Количество учеников в классе — 13. Место — тринадцатое».
Таким он и был всю жизнь: способным прилагать огромные усилия к тому, что его увлекало, совершенно «безнадежным» в предметах, которые не затрагивали потаенных струн его души, равнодушным к чужому мнению о себе и просто «непослушным мальчишкой». Не хулиганом, а человеком, который не признает авторитетов и при любых обстоятельствах поступает по-своему. Всегда.
1. Какие наказания применялись в школах Великобритании в XIX веке?
2. Из-за какого школьного предмета Уинстон был напуган и усомнился с своих способностях?