[324], тем не менее, он взял курс на тотальное сближение с США. Несмотря даже на встречные сигналы, что в его теории есть брешь; сигналы, которые поступали не только со стороны таких людей, как Маунтбэттен, но и от первых лиц США. Во время переговоров Трумэн однозначно дал понять, кто хозяин положения и как он относится к надеждам своего гостя. На одном из пленарных заседаний после эмоциональной и велеречивой реплики Черчилля о вере в англо-американское сотрудничество он холодно ответил: «Спасибо господин премьер-министр. Это должно быть проработано нашими советниками». По воспоминаниям присутствующих на заседании очевидцев, президент «был неожиданно резок с бедным старым Уинстоном»[325], он считал, что британский политик «живет прошлым и говорит в терминах, которых уже не существует»[326].
С преемником Трумэна у Черчилля внешне сложатся более дружеские отношения, но и со стороны Эйзенхауэра будет исходить неизменный холодок скептицизма на призывы укрепления англо-американских отношений. Черчилль же, как ни в чем не бывало, продолжал настаивать на своем, стараясь ни жестом, ни словом «не разозлить Айка»[327]. Время от времени он показывал оскал, например, когда выступил против передачи США контроля над американскими базами на территории Великобритании. Но в целом, это был уже проигранный бой. На родине Черчилля обвиняли в том, что он оказался неспособен противостоять США. Вместо налаживания «прямого и жесткого» диалога с Соединенными Штатами «старый и уставший» политик произносил «безутешные слова на закате своей карьеры». «Его битвы остались в прошлом», — констатировали журналисты, сравнив британского премьера с «гигантом в стадии упадка»[328].
Это были обидные обвинения, но, по сути, Черчилль, несмотря на весь свой опыт, имидж и достигнутые успехи, действительно устарел, превратившись, по словам Бивена, в «динозавра на выставке последних достижений инженерной мысли»[329]. И это прекрасно понимали не только в Великобритании, но и по другую сторону Атлантики. Британского премьера продолжали с радостью встречать в США и с уважением относиться к его предложениям. Но одним уважением дело и ограничилось. Его слушали, но не слышали. Он был интересен американским политикам как мастодонт ушедшей эпохи, но не как представитель могущественной державы. В ореоле его славы приятно было себя ощущать, но не ассоциироваться с его идеями и не выступать сторонником его взглядов. По большей части англо-американские отношения держались на личности британского премьера, что должно было вызвать у него — сторонника значительной роли индивидуального начала в истории — гордость, если бы на самом деле это не передавало истинный масштаб несоизмеримости двух государств.
Англо-американское сотрудничество, на котором так настаивал Черчилль и к созданию которого он прикладывал столько сил, не относилось к приоритетным направлениям внешней политики США. Более того, в Вашингтоне даже опасались, как бы под видом «особых отношений» британцы не воспользовались положением нового союзника в своих интересах[330]. Поэтому, едва Черчилль вернулся к власти, Трумэн поручил аналитикам Госдепа спрогнозировать британскую политику в отношении США. В первом аналитическом отчете указывалось, что целью Черчилля станет установление близких отношений времен Второй мировой войны, а также восстановление «увядающего престижа Британии посредством демонстрации особых отношений». В другом докладе предупреждалось о мастерстве Черчилля-переговорщика, его огромном опыте закулисных комбинаций и выдающемся таланте публициста. Британский премьер постарается «институализировать англо-американские отношения». Кроме того, он мыслит в «терминах глобальной стратегии», поэтому не будет «заинтересован в обсуждении деталей», предлагая «впечатляющие обзоры всех мировых проблем» и делая «умозаключения сразу по самым крупным вопросам»[331].
Исходя из этого анализа, Трумэн дал четко понять, что США не намерены возвращаться к формату отношений эпохи Рузвельта и давать какие-либо особые преференции Великобритании. Он считал, что отношения между двумя странами «станут более эффективными, если будут стоять в одном ряду с другими многосторонними отношениями», и, наоборот, они могут «привести к сложностям, если будут слишком выделены на фоне других дружественных держав»[332]. Фактически, Трумэн поставил великую некогда Британскую империю в один ряд с другими западными демократиями.
И это были не просто слова, и сформировался этот подход не в 1951 году. Уже после окончания войны Вашингтон оперативно расставил весовые коэффициенты в двухсторонних отношениях с Лондоном. Особенно наглядно политику США продемонстрировал новый формат сотрудничества в отношении развития атомного оружия. В то время как Черчилль и Рузвельт заключили соглашение о продолжении кооперации, Трумэн счел, что США вполне мощное и самодостаточное государство, способное продолжить исследования в столь важном для национальной безопасности вопросе самостоятельно, без помощи других стран. Первого августа 1946 года он подписал Закон об атомной энергии[117] который запрещал передачу атомных технологий за рубеж. Когда британские дипломаты напомнили американцам о подписанном ранее (в сентябре 1944 года) соглашении, американские юристы отклонили запрос, сославшись на слабую юридическую силу военного документа[118].
С президентом также связался Эттли, но его обращение было оставлено без ответа. По крайней мере, формально. За закрытыми дверьми Трумэн и Эттли договорились, что Британия получит право использовать атомную энергию в коммерческих целях. Так же президент пообещал не использовать атомное оружие без предварительной консультации с заокеанским партнером.
Аверелл Гарриман (1891–1986) назвал Закон Макмахона «позорным». Ведь во время войны Великобритания «давала нам все, что у нее было», а теперь «даже делиться с британцами информацией было незаконно», негодовал дипломат[333]. Но дело не только в позоре. По словам В. Г. Трухановского, Закон Макмахона стал «сильным морально-политическим ударом по самолюбию англичан»[334]. И это была не одиночная акция, демонстрировавшая истинный масштаб британской трагедии на фоне общих послевоенных тенденций. Могущественная некогда Британия не просто сошла с пьедестала мирового господства — она превратилась в сателлита собственной бывшей колонии, двигаясь теперь в кильватере ее внешней политики. И все это происходило при непосредственном участии Черчилля, что преломляло национальную трагедию в трагедию отдельного государственного деятеля.
Отношения с США повлияли на решения британцев в атомной сфере. Сказались они и на мнении Черчилля, хотя на это потребовалось время.
В конце июля 1946 года Джордж Бернард Шоу отмечал девяностолетний юбилей. Черчилль направил ему поздравительное письмо, которое не осталось без ответа. Между писателем-англичанином и драматургом-ирландцем завязалась переписка. Они обсуждали самые разные темы, коснувшись, в том числе, и последних достижений в сфере вооружения. Одна мысль о том, что война будущего будет вестись с использованием атомного оружия, настолько удручала Черчилля, что он видел в последних изменениях первые признаки наступающего Апокалипсиса. «Как ты думаешь, означает ли появление атомной бомбы, что Создатель устал писать свой нескончаемый сценарий?» — спросил он автора «Пигмалиона»[335]. В том же 1946 году он выразил надежду, что «атомная энергия никогда не будет использована в разрушительных целях»[336].
Но история любит парадоксы и неожиданные повороты. Придет время, и атомная бомба появится в арсенале британских вооруженных сил. И произойдет это в тот самый момент, когда на посту премьер-министра окажется Уинстон Черчилль. Тот самый Черчилль, который в годы войны инициировал разработки по созданию нового вида оружия, а после разгрома нацистской Германии и капитуляции Японии высказался против доведения этих работ британскими учеными до конца. Понимая, что он наступает на горло собственной песне и вступает в противоречие со многим из того, что было им сказано в годы войны, после возвращения на Даунинг-стрит в ноябре 1951 года он заявит своему научному советнику профессору Линдеману, что «никогда не хотел, чтобы Англия начала производить бомбы». Вполне достаточно, чтобы британские ученые были экспертами в этой области, но не создателями собственного оружия[337].
Отказ США делиться достижениями в атомной сфере, а также понимание того, что в случае войны первой мишенью станут не США, а Британия, на территории которой размещались американские базы и которая находилась в относительной близости от предполагаемого противника, вынудили Черчилля (не без влияния того же Линдемана) изменить свое мнение и дать зеленый свет необходимым разработкам. Принятие этого решения далось премьер-министру не просто. По оценкам Линдемана, на создание атомного оружия необходимо было порядка ста миллионов фунтов. В условиях тяжелой экономической ситуации выделение подобной суммы означало длительные дебаты в парламенте, а также серьезный удар по экономике страны. Но здесь Черчилля ждал приятный сюрприз. В свое время, находясь в оппозиции, он критиковал своего предшественника за нерасторопность