Во-первых, глухота. Снижение слуха начало проявляться еще во время войны и с годами лишь усугубилось. До поры до времени Черчилль не придавал своей тугоухости большого значения. В июне 1950 года барон Моран устроил своему пациенту прием у известного хирурга-отоларинголога Виктора Эвингса Негуса (1887–1974). Проведя необходимые исследования, ученый констатировал, что политик лишился способности слышать верхние частоты.
— Вы не сможете слышать пение птиц.
— Вы хотите задеть мое самолюбие? — неожиданно произнес Черчилль.
— Вы слышите тикающие в комнате часы?
— У меня нет тикающих часов в комнате, — ответил политик[363].
Черчилль и в самом деле не выносил звука тикающих часов, как и любые другие посторонние звуки во время работы — особенно свист. Но он зря был иронично неприветлив с известным врачом. У него действительно были проблемы со слухом, и ничего того, чем можно гордиться, в этом не было.
Личный секретарь политика вспоминал, что до поры до времени Черчилль вполне сносно слышал своего собеседника, если разговор велся тет-а-тет. В остальном же, шла ли речь о заседаниях или публичных мероприятиях, тугоухость проявлялась отчетливо, меняя модель поведения и вызывая у некоторых непосвященных подозрения в старческом слабоумии. К концу второго премьерства снижение слуха настолько прогрессировало, что вместо участия в оживленном диалоге во время, например, обеда Черчилль сидел в основном молча. Только иногда, когда проходила какая-нибудь шутка, вызывавшая общий хохот, кто-нибудь отдельно доводил до него смысл сказанного[364].
Несмотря на то что из-за своей глухоты политик испытывал существенные неудобства и представал в невыгодном свете, он категорически отказывался пользоваться слуховыми аппаратами. Хотя в его музее в Лондоне можно встретить подобное устройство, на практике оно использовалось крайне редко. Черчилль предпочитал паллиативные методы, например, дополнительный усилитель в трубке телефона или специальный приемник в палате общин[365].
Любой физический недостаток, врожденный или приобретенный с годами, не повод для шуток, насмешек и различного рода глумлений. Тем не менее сохранилось несколько забавных эпизодов, в некоторых из которых Черчилль и сам был не против выступить в роли озорника. Например, во время заседания правительства в годы войны один из специалистов начал что-то бубнить о резервном запасе (buffer-stocks). Потеряв нить дискуссии, Черчилль стал проявлять нетерпение, громко произнеся:
— Чему посвящено обсуждение?
— Резервному запасу, премьер-министр.
— А, а я подумал, вы говорите об ирисках (butterscotch)[366].
Вторым, наряду с тугоухостью, объективным показателем изменения физического состояния стал новый формат исполнения должностных обязанностей, который прекрасно передает следующий факт. После смены правительства в 1945 году обслуживающий персонал Даунинг-стрит сохранил красные стикеры с надписью «Сделать сегодня», которые премьер активно использовал в годы войны, наклеивая на документы со своей резолюцией. Сразу после назначения Черчилля на ответственный пост в октябре 1951 года эти стикеры были тут же положены на стол, за которым проходили заседания кабинета министров. Они пролежат на этом месте все время премьерства и останутся нетронутыми[367].
Дело было не только в общей апатии. В годы войны Черчилль был знаменит энергичным и въедливым погружением в многочисленные проблемы. Он бомбардировал подчиненных бесконечными запросами, требующими срочного ответа, и просьбами, означающими незамедлительное исполнение. Премьер всегда был на острие происходящего, постоянно чувствовал ритм событий, неизменно оставался главным моторчиком управленческого аппарата. Подобная модель управления зиждилась не только на личной харизме, выдающейся решительности и несгибаемой силе воли. Она требовала огромной подготовительной работы, предполагающей ежедневное общение со своими подчиненными и скрупулезное изучение многочисленных отчетов, справок, результатов аналитических исследований и докладных записок.
Все эти горы бумаг и информационный вихрь — неизбежные составляющие суровых будней руководителя. Но для Черчилля периода второго премьерства ближе были выходные. Колвилл вспоминал, каких ему стоило трудов во время первого официального визита в США в январе 1952 года убедить босса прочитать подготовленные для согласования документы. Премьер отбивался, заявляя, что едет устанавливать отношения, а не «вести бизнес»[368]. Джона поддерживал его коллега, другой главный личный секретарь — Дэвид Питбладо. Впоследствии он вспоминал, что в те годы Черчилль «не любил много говорить о рассматриваемых в кабинете министров вопросах». Пройтись с ним по всем государственным бумагам стало испытанием. «Он начинал просматривать некоторые из них, после чего ему становилось скучно», — сообщает Питбладо[369].
Ян Джейкоб (1899–1995) описывает, как однажды в 1952 году он разделил с Черчиллем ланч в его квартире, расположенной на втором этаже резиденции на Даунинг-стрит. Во время их беседы на улице послышались какие-то громкие звуки. Черчилль встал и подошел к окну. За окном он увидел, как рабочие кидали уголь из грузовика в тачку, затем перевозили тачку во внутренний двор Казначейства и скидывали там уголь в кучу. Понаблюдав за их работой, Черчилль заметил, что куда проще и быстрее было бы сразу завести грузовик во внутренний двор. Затем он сел за стол и продолжил ланч. «Десять лет назад, — заметил Джейкоб, — премьер вызвал бы стенографисту и продиктовал срочную записку министру энергетики (скорее всего не по адресу), которая начиналась бы словами „Прошу вас сообщить мне, почему…“». Сама эта сцена, когда вместо искрометной диктовки и незамедлительной взбучки какого-нибудь руководителя ведомства Черчилль спокойно вернулся на свое место, стала для Джейкоба красноречивым выражением того факта, что политик превратился в «уже другого человека»[370].
Подобные признания доверенных лиц не означали, что Черчилль выпал из обоймы, отказываясь знакомиться с документами. Тот же Питбладо признавал, что не следует «преувеличивать степень» упадка Черчилля. Сохранились и другие воспоминания, например, будущего главы Государственной экономической службы и главного советника министров финансов в 1960–1970 годы Дональда Макдугала (1912–2004), который также был на борту судна Queen Мату, направлявшегося в январе 1952 года в США. Он отвечал за подготовку тезисов, которые премьер-министр должен был озвучить во время переговоров с Трумэном по экономическим вопросам. Макдугал был впечатлен, когда глава правительства не просто прочитал переданный ему отчет, но и подготовил выжимку в «настоящей черчиллевской прозе»[371].
Черчилль продолжал изучение государственных бумаг, но куда больше удовольствия ему отныне доставляло чтение художественной литературы. Например, в октябре 1953 года вместо изучения необходимых для подготовки к заседанию кабинета министров документов он использовал оставшееся до начала обсуждений время, чтобы прочесть еще одну главу исторического романа Вальтера Скотта (1771–1832) «Квентин Дорвард»[372].
Иногда страсть британского премьера к беллетристике приводила к курьезам. Например, на свой семьдесят девятый день рождения Черчилль получил от Энтони Монтагю Брауна подарок — роман Сесила Скотта Форестера. Политик взял с собой книгу на предстоящую Бермудскую конференцию, где активно читал ее в перерыве между заседаниями. Это попало в кадр фоторепортеров. То обстоятельство, что глава правительства читает во время международной конференции художественное произведение, уже само по себе давало пищу для кривотолков. Но ситуация оказалось еще более серьезной. На фотографиях было запечатлено название романа — «Смерть французам», которое, если бы не авторитет британского политика и его широко известное франкофильство, могло бы спровоцировать международный скандал. Тем более что французская делегация также принимала участие в конференции[373].
В конце февраля 1952 года Черчилль вызвал на Даунинг-стрит своего доктора. Он пожаловался ему, что, сняв после обычной для него сиесты телефонную трубку, обнаружил сложности выражения своих мыслей. Он отчетливо понимал, что хочет сказать, но при этом ему на язык приходили совершенно не те слова. Так продолжалось минуты три-четыре. «Что это значит?» — спросил расстроенный Черчилль у своего врача, не скрывая опасения насчет очередного инсульта[374]. И эти опасения не были беспочвенны. Не были они и единственными. В мае того же года Колвилл провел уикенд с премьер-министром в Чартвелле. В дневнике он жаловался, что периоды упадка у Черчилля «становятся все чаще» и у него «снизилась концентрация». «Возраст сказывается», — констатировал главный личный секретарь. Через несколько дней Брендан Брекен выразил в беседе с Колвиллом сомнения в «способности Уинстона выполнить» свою работу[375].
Несмотря на ухудшение здоровья, пожилой политик продолжал исполнять обязанности, вызывая нелестные отзывы у своего штата. В ноябре 1952 года Колвилл снова делился с дневником, сообщая об «усталом» и «заметно постаревшем» шефе. Он обратил внимание, что во время недавнего обсуждения в палате общин премьер допустил две ошибки, а его последнее выступление в Хэрроу было лишено привычного «огня». Да и составление речей стало даваться постаревшему титану «тяжело»