[46].
Отсутствие профессиональных знаний в области истории и постоянное согласование написанного материала со специалистами отличают последнее произведение от других многотомных работ автора: изложение носит не аналитический, а описательный характер. «Черчилль больше концентрируется на рассказе о событиях, чем на эволюции идей», — констатирует Морис Эшли[47]. В этом прослеживается слабость нового сочинения, поскольку, хотя автор и был силен как рассказчик, его основным преимуществом были все-таки аналитические способности. Да и читатели ждали не столь истории, сколько рассуждений. Тем не менее сказать, что их нет вовсе, значит погрешить против истины. В книге осталось достаточно мест, раскрывающих мировоззрение Черчилля и содержащих выражение его точки зрения по широкому кругу вопросов, причем даже не обязательно все из них имеют прямое отношение к повествованию.
Например, высказывание автора: «От высокого командования ожидается больше, нежели решимость отправлять своих людей на смерть»[48], в котором он отстаивает свое мнение, что не только цель, но и средства ее достижения определяют эффективность полководца (да и вообще руководителя). Или знакомое по «Второй мировой войне» убеждение, что командующий должен лично присутствовать на поле боя. Рассказывая об одном из самых кровопролитных сражений Гражданской войны в США, сражении у реки Антиетам (17 сентября 1862 года), которое стало, по словам Черчилля, «вершиной бездарного управления федералистов», он описывает две модели поведения. С одной стороны — командующий Потомакской армией Джордж Макклеллан (1826–1885), который только проскакал вдоль фронта, а сражением руководил из штаба, то есть «отдавал приказы и предоставлял битве развиваться самой по себе». С другой — лидеры конфедератов: бесстрашный Томас Джексон (1824–1863), «дравшийся в строю наравне со своими солдатами», и талантливый Роберт Эдвард Ли (1807–1870), «лично управлявший маневрами, как это имели обыкновение делать Мальборо, Фридрих Великий и Наполеон». На чьей стороне симпатии автора, догадаться нетрудно. В конце марта 1945 года во время инспекционной поездки по фронту, который к тому времени проходил по Рейну, Черчилль заметил, что подход Монтгомери в управлении боевыми действиями схож с практикой полководцев XVIII столетия, которые лично присутствовали на поле боя, непосредственно оценивая обстановку и оперативно внося необходимые изменения[49].
Из других тем обращает внимание шекспировский тезис «Весь мир — театр.//В нем женщины, мужчины — все актеры». Черчилль часто развивал эту мысль в своих произведениях. Аналогичные аллюзии на шекспировские строки можно найти и в этом сочинении: «они покидали провинциальную сцену ради столичного театра»; «занавес упал между Британией и континентом»[50]. Черчилль показывает, что нередко решения принимаются не только исходя из практической целесообразности — свою роль также играет производимое впечатление. Описывая, как будущий император Тит Флавий Веспасиан (9-79) смог в битве у реки Медуэй найти брод и своевременной атакой с фланга разбить племя катувеллаунов, Черчилль замечает, что эта быстрая победа «расстроила сценическую постановку всей кампании». Нужно было показать, что «для полной победы требуется присутствие императора», который в этот момент ожидал развития событий в Галлии. Дабы соответствовать моменту, Клавдий (10 до н. э. — 54 н. э.) в спешном порядке пересек море, приведя с собой подкрепление (включавшее несколько слонов), и зафиксировал уже добытую победу[51].
Этот эпизод демонстрирует еще одну мысль: каждый успех требует тщательной постановки. В описании австро-прусско-итальянского военного столкновения 1866 года, больше известного, как Семинедельная война, Черчилль открыто указывает на эту особенность, резюмируя искусные дипломатические ходы Бисмарка до начала вооруженного противостояния одной лапидарной и выразительной фразой: «Сцена была подготовлена»[52].
Развивая тему театра, Черчилль также указывает, что огромное значение в публичной деятельности принадлежит вовремя сделанному жесту. Для примера он приводит Уильяма Питта, 1-го графа Четэма, который, по его словам, был «прирожденным актером». Занимая пост казначея вооруженных сил, Питт не стал, как позволял ему обычай, размещать государственные средства на своих личных счетах и получать за эту комиссию; отказался Питт и от личной комиссии, которая выплачивалась союзниками за посылаемые в армию контингенты, произведя тем самым на общественное мнение «поразительное действие». «Этим жестом, — сообщает Черчилль, — Питт обратил на себя внимание людей и удерживал его, как никакой государственный деятель до него»[53].
Все хорошо в меру; стремление к публичности, постановка сцены, внимание к жестам — все это не должно превращаться в самоцель. Признавая важность перечисленных элементов, Черчилль осуждал их безмерное употребление, приводя в качестве антипримера Георга IV (1762–1830), «талант самовыражения которого часто тратился на аффектированные жесты»[54].
Другой темой, передающей авторские взгляды и нашедшей подробную разработку, стало гимническое восхваление культа борьбы. Особенно борьбы, в которой отстаиваются высшие ценности, например целостность и независимость своей страны. «Первейшее право людей, — заявляет Черчилль, — это право умирать и убивать посягающих на ту землю, на которой они живут, и наказывать с исключительной суровостью всех представителей собственного народа, которые погрели руки у чужого огня»[55]. Черчилль пытается показать, что искренняя борьба за свои идеалы всегда окупается сторицей. Например, как в случае с отцом Реформации Мартином Лютером (1483–1546), который вступил в «опасное интеллектуальное противостояние с понтификом». «В этой борьбе, — подчеркивает автор, — Лютер, рискуя потерять все, проявил решительность и убежденность, что принесло ему известность и славу»[56].
Обращает внимание, что в своей оценке поведения Лютера Черчилль устанавливает причинно-следственную связь между парами «решительность — убежденность» и «известность — слава». Дав имя одному из направлений протестантства и выразив взгляды, которые пережили века, Лютер сумел добиться признания и популярности. Но далеко не всем вступившим в бой удается увидеть обнадеживающую зарю долгожданной победы. Черчилль описывает драматическую сцену гибели адмирала Нельсона, который после получения известий о триумфальной победе при Трафальгаре скончался от полученного ранения. Он также приводит последние слова генерал-майора Джеймса Вольфа (1727–1759), погибшего при штурме Квебека, но дожившего до победоносных новостей: «Теперь, слава Богу, я уйду с миром»[57]. А как Черчилль описывает тех, кто вступил в бой, но проиграл? С присущим ему героическим менталитетом он и в этом случае считает, что самоотверженная борьба лучше позорного уклонения. Он всегда питал слабость к «славным», как он сам выразился, эпизодам, например, последнему бою корабля Revenge на Азорах в сентябре 1591 года. Черчилль цитирует слова очевидца, как «на протяжении пятнадцати часов Revenge бился, словно олень с псами, осаждаемый пятнадцатью большими испанскими судами», и даже противники «восхитились доблестью командира» — сэра Ричарда Гренвилла (1542–1591). Пусть этот бой закончился поражением и гибелью капитана, но доблестное поведение Гренвилла обессмертило его имя[137] вписав, по словам Черчилля, «эпический эпизод в анналы английского народа»[58].
Не менее показателен пример из Гражданской войны в США. Упорное, но в итоге закончившееся поражением в войне сопротивление конфедератов, которое, несмотря на общий итог, было отмечено выдающимися победами генерала Роберта Ли и его верного соратника Томаса Джексона, на протяжении многих десятилетий привлекало внимание британского политика. При всем своем уважении к личности Линкольна, он не мог не испытывать симпатии к его противникам. Он восхищался непримиримым настроем южан, их «решимостью погибнуть с оружием в руках». Объясняя подход конфедератов, Черчилль указывал, что они считали: «пусть лучше будет опустошена вся их огромная территория, пусть лучше будут сожжены все фермы, разрушены артиллерией все города, убиты все солдаты», но только не приведи Господь, чтобы «их потомки подумали, будто они сдались». Нетрудно догадаться, что аналогичных воззрений придерживался и сам автор, который полагал, что честь и защита своего имени, выше позорной капитуляции, а «смерть, какую бы форму она ни принимала, это всего лишь смерть, которая приходит за каждым»[59].
Признание важности театрального начала в публичной жизни, а также поклонение перед борьбой являли собой не разрозненные темы, случайно оказавшиеся на страницах «Истории». Речь идет о лейтмотивах творчества Черчилля, которые встречаются во многих его произведениях. К аналогичным темам относится и великодушие, которое наш герой считал определяющим качеством государственного деятеля. Тема великодушия получает в новом произведении неожиданное развитие. Вначале кажется, что автор в очередной раз хочет воспеть эту важную в его понимании добродетель. Описывая историю жизни Альфреда Великого, он приводит эпизод, когда король захватил жену и двух сыновей своего противника Хэстена. В эпоху Альфреда с пленными, да еще такими, не церемонились, но Альфред к удивлению и недовольству многих своих подчиненных, вернул супругу Хэстену, а его сыновей крестил, и даже стал крестным отцом одного из них. В те времена, указывает Черчилль, «понять подобное поведение было трудно, но этот поступок послужил одной из причин, почему в более поздние времена Альфреда называли Великим». Альфред не смог прекратить войну, но Хэстен участие в ней больше не принимал