дело, оказалось, что потерялась вставная челюсть. Секретарь направилась в ванную, в спешке осмотрела ее и проследовала в спальную. Подойдя к кровати, она подняла подушку, под которой и обнаружила потерявшийся предмет.
До вокзала добрались быстро, но поезд отходил через считаные минуты. Бегом преодолевая последний участок пути, мисс Пенман несла в руках бумаги и коробку для шляп. Головного убора в ней, правда, не было — в путешествии Черчилль использовал коробку для хранения грязного белья. Внезапно ленточка, придерживающая крышку, соскочила, и коробка стала открываться. Если бы не проворность секретаря, конфуза было бы не избежать. Увидев, что содержимое едва не вывалилось на перрон, Черчилль, не сбавляя темпа, закричал: «Нам не следует стирать наше грязное белье на публике!»
На этом приключения британского политика и его секретаря не закончились. На следующее утро поезд прибыл на вокзал Виктория. Во время прохождения таможни Черчилль заявил, что ему нечего декларировать, но в процессе досмотра у него обнаружили подлежащие обложению пошлиной бутылки с ликером. Ошибка стоила политику неких финансовых затрат, так что вчерашний выигрыш в казино был кстати[100].
Во время отдыха на Ривьере с Черчиллем связался подполковник Альфред Хиггинс Берн (1896–1956), главный редактор The Gunner Magazine, автор нескольких книг по военной истории. Услышав, что политик работает над новым произведением и особенно увлечен древним периодом, он счел нужным направить материал про уступку Кассивелауна Цезарю — один из ярких эпизодов, наглядно демонстрирующий, как своевременным и просчитанным отступлением можно добиться гораздо больше, чем запоздалым и бездумным сопротивлением. «Позволю себе предположить, что прилагаемая бумага может представлять для вас интерес, — указывал Берн в сопроводительном письме. — Возможно, в ней нет незнакомых вам фактов, но высказываемая в ней точка зрения, по-моему, необычна и может привлечь ваше внимание»[101].
Письмо Берна затерялось в бумагах, поэтому было рассмотрено не сразу[102]. Материалы подполковника и в самом деле оказались полезными. Создавшему себе в политике репутацию сторонника решительных действий и жестких ответов надвигающейся угрозе, Черчилля заинтересовало описание иной модели поведения. Случай с Кассивелауном показывал, что мирную жизнь можно купить благодаря вовремя сделанным уступкам. Только при этом нужно понимать, с кем договариваешься, и идет ли речь о покупке свободы или все лишь об отсрочке неизбежного с ослаблением себя и укреплением противника.
Черчилль ответил Берну в конце февраля 1939 года, пообещав учесть переданные материалы. Свое обещание он сдержал. В самом конце первой главы им было сделано следующее дополнение:
…Кассивелаун, чье политическое благоразумие равнялось его осторожности в тактических вопросах, предложил отдать заложников, выплатить дань и подчиниться в обмен на согласие Цезаря покинуть остров.
На этот раз Цезарь провозгласил себя завоевателем. Он получил триумф <…> но на протяжении почти ста лет никакая вражеская армия уже не высаживалась на берегах острова. Можно было надеяться, что следующие защитники острова достигнут таких же успехов и что их действия будут также соразмеряемы с обстоятельствами. О Кассивелауне известно мало, но он оставил о себе память как предусмотрительный и искусный вождь[103].
Следуя лучшим традициям проектного управления, Черчилль организовал работу над книгой в последовательно-параллельном формате. В то время как он описывал какой-то период, одни специалисты готовили ему материалы для дальнейших глав, другие — проверяли уже написанные. Так, пока Черчилль работал над XVI и XVII столетием, Уэллер читал первые главы о древнем периоде. Признаваясь, что он чувствует себя «очень робко при написании этих незнакомых тем», Черчилль был благодарен ученому за то, что тот «с такой заботой и добротой штудирует и комментирует рукопись»[104].
Общение с Уэллером продолжилось в 1939 году. Во время одной из бесед Черчилль, в геополитических представлениях которого Европа всегда занимала важное место, был поражен, узнав от профессора, что много веков назад Туманный Альбион был частью материка, будучи соединенным с Нидерландами «широкой равниной, где Темза и Рейн встречались и несли свои воды на север». Он решил развить этот факт в первой главе, обрамив его следующей фразой: «Британия все еще соединялась с Европой, когда строились пирамиды и трудолюбивые египтяне исследовали древние руины Сахары». Ознакомившись в конце января с заметками Уэллера к рукописи, Черчилль был «восхищен», что предложенная им фраза осталась нетронутой. Он считал ее «ошеломляющим заявлением, самым удивительным и в тоже время неожиданным». В конечной версии, правда, текст все-таки претерпел небольшие изменения: «соединялась» заменили на «оставалась чем-то вроде выступа», а после «Европы» добавили: «или же отделялась от нее лишь узким проливным потоком, постепенно расширившимся до Дуврского пролива»[105].
В конце февраля Черчилль сообщил Десмонду Флауэру о завершении текста объемом триста тридцать тысяч слов. «Книга стремительно движется вперед», — восторженно констатировал автор. Не считая нескольких пропусков и требующих дополнения эпизодов, в своем повествовании он подошел к Избирательной реформе 1832 года, которая расширила избирательные права и регламентировала новые представительства: крупные города вместо так называемых «гнилых местечек».
«Если не произойдет никакого несчастья», черновой вариант рукописи планировалось завершить к маю 1939 года. Чречилль также не преминул добавить о последнем общении с Уэллером, заметив, что все главы проходят проверку экспертов, и «знаменитый археолог», в «самых хвалебных словах отозвался» о материале про древний период, который представлялся «самым сложным». Подводя итог, Черчилль считал, что у него есть «хорошие шансы предоставить законченную работу» в срок[106].
В своем отчете Черчилль изображал в целом правильную картину, но, присмотревшись внимательно, становилось понятно, что хотя он и приступил к описанию XIX века, имелось множество незавершенных кусков, не говоря уже о требующих обсуждения трактовках. Параллельно с диктовкой Черчилль не прекращал обращаться к специалистам с более глубоким рассмотрением той или иной темы. В конце марта он направил Морису Эшли и Джеймсу Янгу материал о XVII столетии, периоде, который его «глубоко интересовал». Особенно его привлекала личность вождя индепен-дентов Оливера Кромвеля (1599–1658). Он даже убедил издателей увеличить первоначальный объем своего сочинения, и теперь собирался рассказать об этой исторической фигуре больше, чем рассчитывал изначально[107].
Какое мнение сложилось у знаменитого британца XX столетия об одном из самых известных англичан XVII века? Имя Кромвеля уже появлялось в его предыдущих произведениях. В автобиографии, описывая свои первые воспоминания, которые были связаны с Ирландией, будущий премьер-министр рассказывает, как долго он добирался до белой башни в имении лорда Портарлингтона. Ему сказали, что в свое время эту башню взрывал Оливер Кромвель. «Я усвоил, что Кромвель взрывал все что ни попадя и потому был очень великим человеком», — делится автор с читателями своими детскими впечатлениями[108].
Имя Кромвеля встречается и в политической жизни нашего героя. Одним из первых действий Черчилля на посту первого лорда Адмиралтейства в ноябре 1911 года стала подготовка к согласованию с королем перечня названий для строившихся судов. Среди вариантов значилось «Оливер Кромвель». Георг V (1865–1936) отклонил предложение министра[109].
Казалось бы, вопрос решен. Но не тут-то было. На следующий год Черчилль вновь предложил название «Оливер Кромвель» для одного из линкоров. По его мнению, названия новых кораблей — «самых мощных, которые были построены когда-либо», должны «быть связаны с именами великих воинов и правителей английской истории»[144]. Также он добавил, что обсуждал свое предложение с премьер-министром Гербертом Асквитом и тот поддержал его, отметив большие заслуги государственного деятеля XVII столетия в развитии Королевского ВМФ[110].
На этот раз первому лорду ответил личный секретарь короля Артур Джон Бигг, 1-й барон Стэмфордхем (1849–1931). Он сообщил, что не далее как год назад Георг V четко дал понять, что выступает против, и за прошедший год Его Величество не изменил своего мнения. Главе Адмиралтейства рекомендовали дополнительно рассмотреть вопрос и предложить иной вариант[111].
Другой политик скорее всего отказался бы от упоминания имени лорда-протектора (кстати, корабль «Лорд-протектор» уже состоял однажды на службе британского флота), но Черчилль не привык отступать, хотя порой это сказывалось на реноме. Аргументы Черчилля были убедительны, а выбранный подход — основателен. Помимо премьер-министра он проконсультировался с коллегами по правительству, хорошо владевшими историческим материалом. Все они поддержали его инициативу, а Джон Морли (1838–1923) даже прислал выдержки из классиков, подтверждавших позицию первого лорда.
Глава Адмиралтейства считал Кромвеля «одним из основателей ВМФ» и что «вряд ли кто-нибудь сделал для флота больше, чем он». По его мнению, не стоило заострять внимание наличных обидах — надо смотреть шире на прошлое и настоящее своей страны. Люди уже забыли горечь минувших дней, а достижения великих предков продолжают будоражить умы и бередить души. «Его Величество является наследником всех побед своего народа, и в английской истории нет ни одной главы, от которой он должен хотеть откреститься», — эти доводы Черчилль попросил барона Стэмфордхема передать королю