Houghton Mifflin Со. по невнимательности использовали предыдущий вариант. Ошибку заметил сам Черчилль в конце марта 1950 года, когда получил сигнальный экземпляр. В последующих изданиях оплошность была исправлена.
Учитывая огромную роль Брука в подготовке не только третьего тома, но и всего литературного проекта, Черчилль решил воздать чиновнику должное, упомянув его в «Благодарностях»: «Я также должен поблагодарить большое количество людей, особенно руководителя секретариата кабмина сэра Нормана Брука, великодушно согласившегося прочесть это произведение и высказать свою точку зрения». В предыдущем томе Черчилль уже сказал теплые слова о предшественнике Брука — Эдварде Бриджесе, отметив его «заботу о том, чтобы все сотрудники секретариата в целом служили премьер-министру и военному кабинету наилучшим образом». Бруку, должно быть, было приятно, что Черчилль решил упомянуть и его имя, однако, принимая во внимание свой статус, он счел, что официальное признание его помощи неуместно. Он попросил автора убрать благодарность. В результате внесенных правок приведенная выше фраза приобрела обезличенную форму: «Я также должен поблагодарить большое количество людей, которые великодушно согласились прочесть это произведение и высказать свою точку зрению»[429].
Несмотря на самоотверженный труд помощников, третий том неприятно отличался огромным количеством цитируемых документов, что служило наглядным свидетельством жесткого цейтнота. Однако дело было не только в отсутствии времени. Учитывая, что Черчилль был автором большинства приводимых документов, он хотел тем самым показать свой вклад в общую победу и продемонстрировать свою активность. Апатия, выжидание и покой были чужды его натуре. Он сам признается, что для него было «поистине облегчением перейти от вынужденного мучительного бездействия к энергичным мероприятиям», пусть даже «оказавшимся неудачными по своим результатам»[430].
Несмотря на обилие документов, в третьем томе есть несколько моментов, позволяющих понять взгляды автора по ключевым эпизодам. К числу последних относится знаменитая миссия Рудольфа Гесса (1894–1987), отправившегося в мае 1941 года на самолете в Шотландию для обсуждения с герцогом Гамильтоном вопросов перемирия и последующего свержения правительства Черчилля. Столь масштабным планам не удалось даже близко подойти к своему осуществлению. Гесс так и не встретился с герцогом. После неудачного прыжка с парашютом он был задержан местным фермером и передан сотрудникам соответствующего ведомства. Сам факт прибытия на Остров, да еще в столь необычном формате, второго человека в НСДАП вызвал множество кривотолков и породил большое количество версий о заключении компромиссного мира.
Предлагая свою версию случившегося, Черчилль приводит в третьем томе объемное послание Рузвельту, написанное спустя неделю после казуса Гесса и содержащее подробности незадачливого визита. Характерно, что в своей трактовке британский премьер отказывается романтизировать поступок нациста. По его мнению, Гесс «несет долю ответственности за все преступления Гитлера и является потенциальным военным преступником». В своем же послевоенном комментарии, он указывает, что Гесс «явился к нам по своей доброй воле и, хотя его никто на это не уполномочивал, представлял собой нечто вроде посла». Он считал, что визит наци № 2 — «патологический, а не уголовный случай, и именно так его и следует рассматривать»[431].
Современные историки, опирающиеся на досье советских спецслужб «Черная Берта», а также данные из США и Германии, не соглашаются с британским политиком. Учитывая высокое положение Гесса в НСДАП, они уверены, что Гитлер точно знал о готовящемся полете, а возможно, лично дал задание на его проведение. Цель — быстрее завершить войну на Западном фронте для открытия ее на Восточном. Такие замыслы не были беспочвенны, хотя для Гитлера оказались безуспешны. В конце января 1941 года ряд оппозиционно настроенных британских политиков сообщили по неофициальным закрытым каналам в Германию, что большая часть членов правительства благосклонно относится к идее заключения мира на определенных условиях, включающих, например, восстановление Бельгии и Нидерландов. Правда, если мир и мог быть заключен, то только не с Гитлером. Он уже тогда превратился для британского руководства в персону нон грата[432].
Есть в третьем томе и личные эпизоды, например первый перелет через Атлантику в январе 1942 года[433] или воскресное богослужение на линкоре «Принц Уэльский» во время первой встречи Черчилля и Рузвельта в военные годы в бухте Плацентия, Ньюфаундленд. Необычная церемония завершилась совместным исполнением псалма «О Боже, наша помощь в прошлых веках». «Как напоминает нам Маколей, — пишет Черчилль, — этот гимн пели железнобокие, когда хоронили тело Джона Хэмпдена. Каждое слово потрясало до глубины души. Это было великое мгновение. Но почти половине из певших моряков суждено было вскоре погибнуть»[434].
В декабре 1941 года «Принц Уэльский» затонул. Описание этого события на страницах третьего тома — одно из самых проникновенных в произведении.
Десятого декабря Черчилля разбудил телефонный звонок. Звонил адмирал Дадли Паунд. Его голос показался «странным». Паунд кашлянул, после чего сказал:
— «Принц Уэльский» и «Рипалс» потоплены японцами, по-видимому, в результате воздушного налета.
— Вы уверены в этом?
— Не может быть никаких сомнений.
«Я благодарил судьбу, что в этот момент был один, — пишет Черчилль. — Ворочаясь в постели с боку на бок, не находя себе покоя, я полностью осознал весь ужас этого известия». «Принц Уэльский» и «Рипалс» были единственными британскими линкорами в Индийском и Тихом океане. Черчилль признавался, что «за всю войну не получал более тяжелого удара»[435]. По словам его телохранителя, на протяжении нескольких дней после получения шокирующих новостей премьер «выглядел подавленным, сидел, уставившись вдаль» и повторял периодически: «Я не понимаю, что случилось. Я не понимаю»[436]. Черчилль переживал, и было от чего. Он сам направил линкоры на восток, а их гибель стала результатом, в том числе, и его просчетов: он недооценил силу Японии, а также устарел в своем понимании сражений на море. Он продолжал мыслить категориями Первой мировой войны, рассматривая военно-морские баталии, как противостояние плавучих крепостей, не учитывая роли подводного флота и авиации. Но Черчилль быстро учился. Уже на третьи сутки после потери судов он одобрил предложение Паунда направить в Индийский океан оперативное соединение из четырех авианосцев.
Личные эпизоды в произведениях, подобных «Второй мировой», всегда интересны, но помимо реминисценций читатели также ждали аналитики и обобщений. Третий том начинается с признания, что, оглядываясь назад, на «бесконечную сумятицу войны», автор не в состоянии вспомнить другого периода, когда «напряжение и обилие проблем, нахлынувших сразу или в быстрой последовательности, было столь тягостным для меня и моих коллег, как в первую половину 1941 года»[437]. В означенный промежуток времени действительно произошло несколько событий, серьезно омрачивших деятельность правительства Его Величества. Одно из них было связано с неудачной операцией в Греции, закончившейся поспешной эвакуацией британского контингента вскоре после высадки. Положение усугублялось тем, что необходимые для этого маневра войска были взяты из Египта, и поражение в Греции совпало с масштабным отступлением британских войск в Ливии. Впоследствии историки докажут, что греческая трагедия, хотя и сказалась негативно на борьбе с Роммелем, не может рассматриваться в качестве основной причины поражения в ливийской пустыне. Куда большее значение имели тактические ошибки, недочеты в подготовке солдат, проблемы с лидерством и недостаток вооружения[438]. Но на тот момент греческое фиаско получило опасный резонанс, эхо которого было слышно на протяжении нескольких лет.
В январе 1947 года вышли мемуары генерал-майора Фрэнсиса де Гинганда (1900–1979), в 1941-м служившего в объединенном штабе планирования средневосточного командования. Он посвятил «греческому приключению» целую главу, в которой доказывал, что эта операция была изначально обречена на провал. Гинганд не делал окончательных выводов, но в его интерпретации завуалированно присутствовала мысль, что главными виновниками произошедшего стали политики. Выводы генерала поддержал военный историк Сирил Фоллс (1888–1971), опубликовавший в 1948 году книгу «Вторая мировая война» и назвавший этот эпизод «жалким рассказом о политическом и стратегическом легкомыслии».
Подобные заявления были опасней выводов Ингерсолла, воспоминаний Батчера и откровений Элиота Рузвельта. И подойти к описанию касающегося их эпизода пришлось со всей серьезностью. Существенный вклад в подготовку и изложение материала о злополучной кампании принадлежал генералу Исмею. Занимая в 1941 году должность заместителя секретаря военного кабинета, он исполнял роль связующего звена между политическими и военными иерархами. В трактовках Гинганда и Фоллса он увидел укор и в свою сторону. В мае 1948 года Исмей подготовил свою версию случившегося, акцентировав внимание на том, что на проведении греческой операции настояли государственные деятели и военные, которые в тот момент находились на местах. Под людьми на местах понимались командующий средневосточным театром военных действий Арчибальд Уэйвелл, начальник Имперского генерального штаба Джон Дилл и глава внешнеполитического ведомства Энтони Иден. Последние два в феврале 1941 года находились в Греции, обсуждая условия высадки британского контингента с местным правительством. По мнению Исмея, их настойчивость и напор в необходимости проведения высадки были настолько сильны, что военный кабинет «практически не имел возможности» возразить.