рвоначального замысла. Для него «Вторая мировая война» была его собственным взглядом на войну и отражала участие в сражениях его собственной страны. Еще в октябре 1948 года он указал помощникам, что описание «гигантской борьбы на русском фронте» с июня по сентябрь 1941 года должно уложиться в «одну, максимум полторы тысячи слов», и в «одну тысячу слов» — описание периода с сентября и до конца 1941 года[446].
Для того чтобы избежать обвинений в предвзятости, Черчилль сделал в предисловии соответствующее пояснение, заметив, что «настоящий том, как и все остальные, является лишь частичным вкладом в историю Второй мировой войны». Повествование в нем «ведется с точки зрения британского премьер-министра, который нес особую ответственность за военные дела как министр обороны», поэтому «операции британских войск освещаются во всем их объеме, и довольно подробно». Что же до «усилий наших союзников», то они «служат лишь фоном, на котором развертывались операции» британской армии.
Эти обезличенные слова — «наши союзники» — вряд ли оставляют читателей, особенно русскоязычных, удовлетворенными. Подспудно понимая наличие недосказанности, Черчилль вновь возвращается к своей мысли после нескольких абзацев, только на этот раз называет вещи своими именам. Так, союзники становятся русской армией, а фон — русским фронтом, в сражениях на котором, как указывает автор, «с обеих сторон участвовало не меньше дивизий, чем в битве за Францию»[447].
В последнем утверждении примечательно не то, что оно некорректно и занижено, а то, что в первоначальной версии это предложение имело расширенную редакцию: «с обеих сторон участвовало не меньше, а даже больше дивизий, чем в битве за Францию»[448] (выделено мной. — Д. М). Но до печати признание, что на Восточном фронте масштаб сражений превышал масштаб боевых действий на Западе не только по продолжительности, но и в объемах задействованных сил, не дошло.
Учитывая, что третий том создавался после начала «холодной войны», а также во время первого Берлинского кризиса (1948–1949), можно было бы предположить, что эта редакция в описании баталий прошлого была произведена в свете противостояния настоящего. Происходящие во второй половине 1940-х годов события и в самом деле влияли на автора и его произведение. Но даже Черчилль не смог не признать, что борьба между СССР и Германией стала ключевым фактором в мировой войне. В том же предисловии третьего тома он указывает, что на русском фронте «гораздо большей протяженности сражались огромные массы войск, и такого кровопролития, несравнимого ни с чем, не было ни на одном другом участке фронта в течение всей войны»[449].
Двадцать лет назад, также после окончания мировой войны, Черчилль взялся за написание отдельного тома, посвященного неизвестным на Западе кровопролитным баталиям русской армии с войсками кайзера и Габсбургов. Теперь события на Восточном фронте приняли еще более эпический масштаб, но описывать их отдельно автор по целому ряду причин не мог, хотя и отлично понимал, что эта тема представляет богатейший материал для исследователей, причем не только русскоязычных. «Русская эпопея 1941–1942 годов заслуживает подробного и беспристрастного изучения и изложения на английском языке», — резюмировал он, указывая направление для дальнейших работ и одновременно закрывая эту тему в собственном сочинении[450].
Приведенные выше ремарки в предисловии к третьему тому оставляют смешанное впечатление. С одной стороны, автор редактирует текст, ставя знак равенства между разными по объему, потерям и влиянию сражениями на Восточном и Западном фронтах, с другой — сам признает, что масштаб бойни на востоке был намного больше; с одной стороны, Черчилль говорит о русском фронте, как о «фоне» и о том, что невозможно «позволить себе что-либо большее, чем простое упоминание о борьбе между германской и русской армиями», с другой — указывает, что попытка описать борьбу СССР с нацистскими захватчиками «должна быть сделана»; с одной стороны, он отмечает, что «советское правительство уже предъявило претензию на безраздельную славу», с другой — сам же упоминает о «страданиях, выпавших на долю русских, и их торжестве».
Какого мнения придерживался Черчилль на самом деле относительно роли советских граждан в сокрушении нацистского монстра? Принимая во внимание, что «Великий альянс» писался в разгар «холодной войны», а Черчилль во второй половине 1940-х годов отметился резкими осуждениями коммунистической идеологии, даже то, что написано в предисловии, достаточно для того, чтобы предположить: у британского политика не оставалось сомнений в том, что исход войны был решен на востоке. Но насколько глубоко было это убеждение? Для ответа на этот вопрос посмотрим сначала, что Черчилль говорил о Красной армии непосредственно в годы войны.
После приведения в действие плана «Барбаросса» упоминания о «великолепной самоотверженности русских» становятся частыми спутниками в выступлениях британского премьера. Уже через два месяца после вероломного нападения на СССР, когда «русские армии и все народы Русской республики поднялись на защиту своей страны и домашних очагов», Черчилль, выступая по радио, заявил, что благодаря самоотверженности советских граждан «впервые страшным потоком полилась нацистская кровь». «Агрессор удивлен, поражен, оглушен, — восторженно констатировал он. — Впервые в практике нацистов массовое убийство стало невыгодным»[451].
Еще через две недели, во время очередного заседания в парламенте, премьер, не скрывая удовлетворения, заявил, что после «впечатляющего сопротивления русских войск» становится очевидным: «надеждам Гитлера на быструю победу над русскими не суждено сбыться». Даже в столь короткий промежуток времени — три месяца, уже «пролилось больше германской крови, чем за любой год прошлой войны». В декабре, комментируя в палате общин контрнаступление советских войск под Москвой, Черчилль отметил, что «русские солдаты и русский народ борются за каждую улицу, каждый дом, каждую пядь своей земли», им удалось «нанести чертовски сильный удар, который почти не имеет аналогов в военной истории». За несколько дней до упомянутого выступления в парламенте к «Великому альянсу» присоединились США. Черчилль пересек Атлантику, где 26 декабря выступил в Вашингтоне в здании сената на совместном заседании верхней и нижней палат Конгресса. В своей речи перед американским истеблишментом он отметил, что «великолепная оборона родной земли русскими армиями и русским народом нанесла системе нацистской тирании глубокие раны, которые будут гноиться и охватят огнем не только нацистское тело, но и нацистскую душу»[452].
В мае 1942 года Черчилль вновь выступал по радио. Прошло два года, как он возглавил правительство. С тех пор случилось много событий. Ему было чем отчитаться, но даже в этот ответственный момент он счел своим долгом сказать о «непреклонном мужестве», с которым сражаются русские армии, а также воздать должное их руководителю: «русские под предводительством своего война-вождя Сталина понесли потери, которые ни одной другой стране не удавалось перенести в такой короткий промежуток времени и не погибнуть». «Они оросили родную землю своей кровью. Они по-прежнему смотрят в лицо врагу»[453].
В октябре 1942 года, выступая в Эдинбурге по случаю присуждения ему звания почетного гражданина столицы Шотландии, Черчилль выразит восхищение «героической обороной Сталинграда», а также тем фактом, что «великолепные русские армии повсюду остались несокрушимыми и несломленными, более того — они контратакуют с изумительной энергией по всему фронту от Ленинграда до Кавказских гор». Спустя месяц, пораженный героизмом, упорством и военным мастерством Красной армии в обороне Сталинграда, Черчилль заявил по радио, что «весь мир удивлен тем, какую гигантскую силу России удалось сосредоточить и применить», что «удары, которые Россия наносит на Восточном фронте, поражают воображение»[454].
На протяжении следующих двух с половиной лет глава британского правительства будет еще не раз восхищаться «славой русского оружия». Выступая в сентябре 1944 года перед депутатами палаты общин, он скажет: «Воздавая должное британским и американским достижениям, мы не должны никогда забывать о неизмеримом вкладе России в общее дело. На протяжении долгих лет безмерных страданий она выбивает дух из германского чудовища… Россия сковывает и бьет гораздо более крупные силы, чем те, которые противостоят союзникам на Западе. На протяжении долгих лет ценой огромных потерь она несет основное бремя борьбы на суше». Настолько «основное», что даже во время одного из обсуждений в палате общин Черчилль воскликнул: «Ведь должны же мы где-то сражаться с немцами в этой войне, если мы не хотим стоять в бездействии и наблюдать за борьбой русских»[455].
Черчилль признавал не только тот факт, что на долю СССР выпала основная доля страданий, но и то, что именно благодаря «превосходству русского маневра, русской доблести советской военной науки и прекрасному руководству советских генералов» была «сломлена чудовищная машина нацистской власти». «Кроме русской армии не было такой силы, которая могла бы переломить хребет гитлеровской военной машине», — констатирует он в палате общин в начале августа 1944 года[456].
Все приведенные выше заявления, признания, выражения восхищения и уважения отражали истинное положение дел. Но нельзя забывать, что речь шла о высказываниях в годы войны, когда СССР являлся союзником и был необходим западным странам для разгрома нацистской Германии. Как изменилась точка зрения после подписания актов о капитуляции и начала нового латентного противостояния с бывшим собратом по оружию, от успехов которого зависело выживание этих стран?