Черчилль критикует победителей Первой мировой войны за их стремление «жить сегодняшним днем, без уверенности в будущем, от одних выборов до других». Он порицает современных политиков, «стремящихся лишь к популярности и успеху у электората вне зависимости от соблюдения жизненно важных интересов государства». Он осуждает авторов Веймарской конституции, которые, желая предоставить германскому народу возможность «осуществлять полный и постоянный контроль над своим парламентом», установили выборы в рейхстаг каждые два года. Вместо достижения благих целей подобное нововведение означало лишь, что и политики, и народ «постоянно жили в атмосфере лихорадочного политического возбуждения и непрерывных избирательных кампаний»[401].
В своих рассуждениях Черчилль опирается на два принципиальных тезиса. Первый — масса неспособна принять правильное решение, поскольку, когда заходит речь о выборах, то приходится иметь дело либо с «пребывающим в неведении, дезинформированным большинством», либо — со «сбитым с толку, недовольным, смущенным, обескураженным, хотя и несколько поверхностно судящем обо всем» общественном мнением. Многие читатели могут возразить и привести солидный перечень примеров, когда народ брал бразды правления в свои руки, громогласно заявляя о своей позиции. Как правило, в таких ситуациях речь идет о революционном способе решения проблем. Черчилль тоже приводит подобные сценарии. Например, волнительные события в Югославии в марте 1941 года: «Народ, активность которого до сих пор была парализована, которым плохо управляли и плохо руководили и который уже давно испытывал такое чувство, что его стараются заманить в ловушку, бросил отважный героический вызов тирану и победителю в тот самый момент, когда тот находился в расцвете своей мощи». Приводя эти пафосные строки, сам автор не поддается эмоциям и сохраняет разум холодным. Он разделяет причину и следствие, отводя «национальному подъему» второстепенную роль. Стимулом или источником, вызвавшим восстание, стал «военный переворот», «задуманный и выполненный небольшой группой сербских офицеров еще до того, как определилось общественное мнение»[402]. Неумолимый апологет индивидуализма, даже в таких массовых проявлениях недовольства, как революция, Черчилль все равно инициаторами событий считает узкую группу избранного меньшинства, определяющего будущее массы и толпы.
Второй тезис касается следующего утверждения: даже если выбор сделан и сделан правильно, то контроль народа над ситуацией является лишь иллюзией, поскольку на самом деле в критические моменты истории электорату очень трудно изменить ее течение. В качестве доказательства Черчилль приводит Мюнхенское соглашение 1938 года, когда проявилось бессилие и «ликующих толп, которые приветствовали Чемберлена», и «партийных организаторов». Это был момент, когда премьер-министр «господствовал над подавляющей частью общественного мнения». Даже в правительстве, которое было «потрясено до основания», дабы не потерять своих мест и не подвергнуться остракизму, все «поддерживали друг друга». По словам Черчилля, западным демократиям в то время вынесли «ужасный приговор»: «Тебя взвесили и нашли легковесным»[403].
Особенно много рассуждений о непрочности демократической системы содержатся в первом томе «Второй мировой». Тому было несколько причин. С одной стороны, Черчилль так и не смог свыкнуться и принять свое поражение на всеобщих выборах 1945 года. С другой — он считал стремление задобрить избирателей сладким лозунгом и отказ рассматривать ситуацию целиком основными причинами мирового военного конфликта. В своем разъяснении Генри Люсу в ноябре 1947 года, перечисляя ключевые факторы, которые привели к войне, Черчилль, в том числе, указал, что 1930-е годы стали тем периодом, когда «хорошие люди слонялись туда-сюда, взад-вперед, подстраиваясь под изменчивое общественное мнение». «Хорошие люди» стремились лишь «одержать победу на ближайших выборах и занять какой-нибудь пост», поставив себя в зависимость от мнения «избирателей, погруженных в ежедневные заработки на хлеб насущный и обладающих слишком короткими и переменчивыми настроениями»[404].
Аналогичная мысль повторяется и на страницах шеститомной истории. В частности, анализируя решения своих соотечественников, Черчилль констатирует, что вместо «учета реальных фактов положения в Европе» длительное время целью политики британского правительства было «удовлетворение желаний влиятельных кругов общественного мнения Англии». Черчилль считал подобную политику недопустимой, заявляя, что «для партии или политических деятелей гораздо лучше лишиться власти, нежели поставить под угрозу жизнь нации». Рассматривая, как государственные мужи, которые занимают высокие посты и делают громкие заявления, на самом деле находятся в зависимости от электората, Черчилль обращал внимание и на другую сторону этого явления. Если население страны, формирующее «общественное мнение», видит себя в роли истинного капитана британского лайнера, то, по мнению нашего героя, оно глубоко ошибается. Вместо кормчего, указывающего пусть и неправильный, частный, непоследовательный путь, оно «пребывает в неведении», и «большинство британского народа» остается «дезинформированным»[405].
Что же предлагал Черчилль в качестве альтернативы? Он указывает на президента Рузвельта, который вместе с генералом Маршаллом стал «после Пёрл-Харбора выше могущественных течений общественного мнения»[406]. Правда, в этом случае речь шла о критическом положении, диктующем иные условия государственного управления. Но для Черчилля-руководителя, с его любовью к кризисам, такая ситуация является вполне привычной, а сама модель рабочей и эффективной для некоторых ситуаций.
В следующей главе сюжетная линия еще предоставит возможность понаблюдать за тем, как менялись взгляды британского политика относительно надежности демократических институтов. Сейчас же, рассматривая морализмы, остановимся на еще одном выводе автора. В свое время при работе над «Мировым кризисом» Черчилль выступил последователем Макиавелли в отношении нежелательности полумер и компромиссов[407]. Аналогичных взглядов он придерживается и в новом сочинении, акцентируя внимание читателей на том, что «призывы к сдержанности могут стать главным источником смертельной опасности», что «средний курс, избранный под влиянием стремления к безопасности и спокойной жизни, может оказаться ведущим к катастрофе»[408].
Проведя краткий обзор «Второй мировой войны», рассмотрим, как Черчилль сам воспринимал свое произведение. В процессе работы над книгой он неоднократно повторял, что «не пишет историю, а излагает свои соображения»[409]. Более того, он старается даже избегать самого термина «история», предпочитая «рассказ, изложение и повествование»[410]. «Я не называю эту книгу историей: это задача другого поколения, — указывал автор в предисловии к первому тому. — Но я с уверенностью могу утверждать, что это вклад в историю, который принесет свою пользу в будущем». Также он повторяет, что «описывает события такими, какими он их видел», что «старается лишь внести свою лепту в описание исторических событий с точки зрения британского премьер-министра и министра обороны», что «рассказывает о том, что знал и переживал», будучи главой британского правительства[411].
В принципе, для Черчилля, который сделал ставку на изложение личной истории, в выборе подобного метода повествования не было ничего нового. Однажды в 1947 году у него состоялся следующий диалог с Бивербруком:
— Чем ты занимаешься? — спросил Черчилль.
— Пишу, — прозвучало в ответ.
— О ком ты пишешь?
— О себе, — ответил Бивербрук.
— Хорошая тема! — воскликнул Черчилль. — Я пишу о себе уже пятьдесят лет и с превосходными результатами[412].
Черчилль действительно писал о себе в течение полувека, став и Босуэллом, и Джонсоном в одном лице. Но только если раньше его коллеги позволяли себе иронизировать над его литературными стремлениями, говоря, например, о его пятитомнике про Первую мировую войну, что Черчилль написал автобиографию, которую назвал «Мировым кризисом», то в конце 1940-х и начале 1950-х годов, с выходом шеститомника о другом военном конфликте, эти шутки были уже неуместны. Как замечали его современники, положение Черчилля во Второй мировой войне сделало его личную историю и историю страны неотделимыми друг от друга[413].
Шутки шутками, но аналогия с «Мировым кризисом» напрашивается непроизвольно и не сказать о ней несколько слов будет неправильно. В свое время рассказ Черчилля о Великой войне произвел сильное впечатление на современников. Но по-настоящему талантливый человек не останавливается на достигнутом, и если даже он и возвращается к хорошо зарекомендовавшему себя формату, то, как правило, добивается более значимого результата. «Вторая мировая война» уступает «Мальборо», но превосходит «Мировой кризис» в своей целостности.
Отчасти это связано с положением автора в новом военном конфликте. В период с 1914 по 1918 год Черчилль возглавлял различные ведомства, а с 1915 по 1917 год и того хуже, был не у дел, заседая в парламенте, воюя на фронте и занимаясь журналистикой. Все это различие в должностях и точке обзора происходящих событий повлияло на изложение материала, лишив «Мировой кризис» единства