В своих многочисленных выступлениях Черчилль рассматривал различные аспекты европейской интеграции, в том числе такой немаловажный вопрос, как место Великобритания в новых преобразованиях. Позиция Черчилля по этому вопросу сформировалась еще в 1930-е годы, оказав впоследствии значительное влияние на коррекцию его взглядов и позволив евроскептикам зачислить известного политика в свой лагерь.
По мнению французского историка Франсуа Бедариды (1926–2001), Черчилль отводил Великобритании в перспективной схеме европейского устройства «одно из самых скромных мест»[173]. На самом деле это не так. Черчилль отвел Британии отдельное, но отнюдь не «скромное место». Скорее даже наоборот, речь шла о привилегированном положении. В его представлении, Великобритания должна «благословлять и способствовать всем изменениям на континенте», она должна «оказывать помощь, выступать гарантом и всячески поддерживать движение к европейскому единству», ей следует «непреклонно искать возможности находиться в тесной связи с союзом». Но при этом она не должна «являться обычным членом союза»[174]. Черчилль считал, что «Британии нужно быть полноценным членом европейской семьи», но на таких условиях, которые бы «ни в коей мере не мешали нашим отношениям и нашему союзу с доминионами»[175]. «Мы с Европой, но не в ней, — хитроумно объяснял он свою позицию. — Мы связаны с Европой, но не заключены в нее. Мы ассоциированы с Европой, но не поглощены ею». Для большей выразительности он также приводил слова Сонамитянки из 4-й Книги Царств: «среди своего народа я живу»[108][176].
По сути это означало выделение Великобритании в ранг мировой, а не региональной европейской державы. Рассуждая в формате Большой тройки времен войны, Черчилль считал, что его страна, наряду с СССР и США относится к «голубым фишкам» мировой геополитики и так же, как и эти супердержавы, может оказывать влияние и определять структуру новых институтов. Более того, в соответствии с упоминаемой выше концепцией трех сфер, Великобритания, опираясь на империю и Содружество наций, способна выступить связующим звеном между Старым и Новым Светом. В упоминаемой выше речи в Цюрихе, призывая восстановить партнерство между Францией и Германией, Черчилль акцентировал внимание на особой роли Британии — не участника, а арбитра с сохранением собственной глобальной роли во внешнеполитическом пасьянсе. «Во вселенной Черчилля Британия, безусловно, была европейской державой, возможно, величайшей европейской державой, — поясняет Борис Джонсон (род. 1964). — Но ее роль в объединенной Европе должна быть скорее гарантом, свидетелем, чем участником договора»[177].
Теоретические взгляды Черчилля повлияли на практические шаги, предпринятые им после возвращения на пост премьера в октябре 1951 года. К удивлению многих, он продолжил отстраненную политику своего предшественника в отношении евроинтеграции. К тому времени на европейской сцене особой популярностью (в том числе со стороны США) пользовались наднациональная идея генерального комиссара по планированию Франции Жана Монне (1888–1979) и сформированный на ее основе проект министра иностранных дел Франции Робера Шумана (1886–1963) с объединением металлургической, железорудной и угледобывающей промышленности Франции и Западной Германии. Черчилль признавал, что план Шумана резко сокращает либо вообще делает невозможным военное противостояние между Францией и Германией, но Британия, по его мнению, «не может принять наднациональные федеральные институты», составляющие основу этого плана[178]. Он выступил против присоединения своей страны к созданному в соответствии с планом Шумана «Европейскому объединению угля и стали», а также заблокировал отправку британских войск в «Европейское оборонительное сообщество». Современные историки склонны критически относиться к воззрениям Черчилля, считая, что старый лев ошибся касательно роли империи и привилегированного положения Британии. Кроме того, он неправильно оценил будущее своей страны, которое не было связано с исключительными возможностями пересечения трех геополитических сфер[179].
Просчеты Черчилля были закономерны и объяснялись его креном в сторону Атлантического союза. После СССР и Европы США были третьим и, по мнению нашего героя, самым важным субъектом геополитики, от выстраивания продуктивных и здоровых отношений с которым напрямую зависело будущее его страны. Но так же, как с Европой, и тем более с Советской Россией, взгляды Черчилля относительно заокеанского партнера не были статичны и формировались на протяжении нескольких десятилетий. Причем траектория движения его мыслей не всегда была одинаковой.
Для того чтобы лучше понять, какие факторы оказывали влияние на Черчилля по этому вопросу, необходимо погрузиться в прошлое, в самое начало жизни будущего политика. И первое, на что необходимо обратить внимание, — Черчилль был полукровка, в его жилах текла американская кровь. Идейно, духовно и ментально — хотел он того или нет, но он был связан с Новым Светом. Показательно, что одним из самых ярких детских впечатлений его матери Дженни Джером (1854–1921) стали похороны Авраама Линкольна (1809–1865). В ее детской памяти отчетливо отложилось, как их дом на Мэдисон-сквер был снизу доверху покрыт черной материей, а «весь Нью-Йорк выглядел, как один большой мавзолей»[180]. «Крайне необычно, что женщина, которая стала частью британского общества и ассоциировалась со всем британским, пережила столь формирующее личность событие в родной Америке», — считает биограф Дженни Анна Себба[181]. Старшему сыну Дженни суждено будет дожить до другого инцидента, произошедшего спустя почти век и также связанного с убийством президента — причем президента, на мировоззрение которого сам Черчилль оказал значительное влияние. Но не это главное. Примечательно, что Линкольн стал, по собственному признанию Черчилля, одним из пятерых исполинов, которые наиболее сильно повлияли на становление его личности[182].
По мере взросления Уинстон активно увлекся историей США. Еще в школьные годы он погрузился в изучение Гражданской войны и сохранил интерес к этому периоду на протяжении всей своей жизни. Когда ему минуло двадцать, он отправился на родину своей матери, где познакомился с ее другом, адвокатом и политиком Уильямом Бурком Кокраном (1854–1925). Молодой патриций установил с Кокраном теплые отношения, продолжавшиеся до кончины последнего. У Черчилля и дальше будет много влиятельных друзей в Америке — финансист Бернард Барух, промышленник Чарльз Майкл Шваб (1862–1939), медиамагнат Уильям Рандольф Хёрст (1863–1951). В феврале 1921 года Черчилля выберут президентом Англоязычного союза, благотворительной британской организации, основанной в 1918 году журналистом Джоном Ивлином Лесли Ренчом (1882–1966).
Родословная, любовь к истории, друзья, общность языка — казалось бы, все это создавало идеальные условия для укрепления любви к США. И вначале именно так и было. В мае 1898 года, томясь от безделья в Бангалоре и грезя об участии в Суданской кампании, Черчилль признается матери, что «одним из принципов моей политики станет постоянное продвижение хорошего понимания между англоязычными сообществами»[183].
Через два с половиной года после написания этих строк Черчилль совершит вторую поездку в США. Ее целью будет чтение лекций о личном участии в англо-бурской войне с причитающимся для таких мероприятий пополнением собственного бюджета. Лекционный тур не оправдает ожиданий амбициозного британца, но это не помешает ему начать стремительную политическую карьеру на родине. В следующий раз Черчилль посетит США только спустя тридцать лет, большая часть которых прошла в решении насущных вопросов ведения войны и мира.
Исполняя свои должностные обязанности в различных министерствах и ведомствах, Черчиллю придется часто взаимодействовать с американскими политиками и пересекаться с американской политической системой. По большей части, он оставался сторонником укрепления англо-американских отношений. Выступая в феврале 1921 года на торжественном обеде Англоязычного союза, он призвал «использовать все влияние для того, чтобы правительства и люди, находящиеся по обе стороны океана, понимали взгляды друг друга и стремились привести политику друг друга к гармонии»[184]. Рассказывая Клементине о своем избрании президентом Англоязычного союза, Черчилль заметил, что «единственный путь, по которому мы должны следовать, заключается в поддержке максимально дружеских отношений» с США[185].
Несмотря на весь свой восторг в отношении Америки и свои призывы дружить с Новым Светом, Черчилль не питал иллюзий насчет сложностей реализации этой политики. Еще в июне 1898 года он признавал, что «идея англосаксонского альянса может вдохновить или, наоборот, напугать редакторов, шовинистов и идиотов из различных стран». По его словам, «дипломаты хорошо знают, что ни о каком альянсе не может быть и речи, пока не будет достигнута общность интересов». «Насколько вероятно, что хитрый Дядя Сэм станет доставать для нас каштаны из костра в Азии, Африке и Европе?» — задавался молодой потомок герцога Мальборо вопросом, ответ на который и так был очевиден[186]